Дустума и его формирование поставили «на довольствие», дали оружие, боеприпасы. Мы сделали его представителем своего оперативного батальона. А у нас, в управлении, было три оперативных управления по 450 человек. Причем — один конный. Работали они так: два в поле, один — на отдыхе. С первых же дней Дустум отлично себя зарекомендовал. Бился стойко. Он от природы человек очень смышленый. Но и самое главное: весь костяк его отрядов — это его прямые родственники. То есть он не боялся, что ему кто-то выстрелит в спину. Очень быстро он укрепился, расширился. Пару раз его пытались разбить. Ничего не получилось. От него отстали. К нему начали тянуться люди из соседних кишлаков. И, спустя какое-то время, когда авторитет Дустума стал довольно заметным, его забрал к себе в Кабул Наджиб и сформировал из его людей оперативный полк МГБ. А потом на базе этого оперативного полка, после того, как его проверили в операциях вокруг Кабула, из него сформировали первую гвардейскую дивизию Вооруженных Сил Афганистана и направили в город Джелалабад. И когда наши ушли из Джелалабада, его держал Дустум. Он продержался там очень долго. Считалось, что, как только «советы» уйдут, там все рухнет. А Дустум держался и держался. И тогда весь мир его очень сильно зауважал. Потом он ушел на Север, связался с Масудом, и они вместе сражались против талибов. Потом, годы спустя, они, уже вместе с американцами, отвоевывали провинции талибов.

— Интересно, как сложилась его судьба потом, уже при американцах?

— Он и сейчас здравствует. У него прекрасные отношения с узбекским режимом. Он полностью контролирует весь Север Афганистана. Его семья живет под Ташкентом.

— Анатолий Васильевич, это правда, что, когда вылазки душманов были особенно наглыми и вызывающими, их наказывали показательно?

— Да, правда. Дело в том, что при проведении некоторых мероприятий мы стремились не к тому, чтобы соблюдать конспирацию, а наоборот — чтобы все знали, что это наших рук дело. Это давало сильнейший пропагандистский эффект: мол, народная власть в состоянии контролировать и воздействовать на ситуацию.

Так вот 2 января 1983 года в городе Мазари-Шарифе бандит Каюм по кличке «Террор» совершил дерзкую вылазку. Прямо в городе напал на автобус, которым возвращались с работы шестнадцать наших гражданских специалистов. Банда Каюма вытащила их на улицу, по узеньким улочкам окраины города вывела в степь, пересадила в грузовик и увезла в горы.

— А какова была цель этой вылазки?

— Цель этой операции никому не известна. Выкупа никто не просил. Расстреливать их не стали. Убили только нескольких человек, которые не могли идти, потому что они сковывали движения всей группы. Судя по всему, этих людей собирались переправить в Пакистан и там продать американским инструкторам.

Мы довольно быстро вычислили, где они находятся, высадили десант, в который входили и сотрудники моей оперативной группы. Был бой. Имелись убитые и раненные. Но людей мы освободили.

Вообще-то, террор в отношении мирных жителей не был характерным. Он жестко пресекался. На этот раз из Центра сказали: «Ребята, этот случай исключительный, надо ответить достойно — наказать показательно. Причем, сделать это нужно таким образом, чтобы зашифровать исполнителей, наших афганских помощников, но при этом, чтобы все узнали, что это наших рук дело, что мы не прощаем такого отношения к советским людям». Чем моя оперативная группа и занялась.

— А вот об этом подробнее.

— Не вдаваясь в подробности могу сказать, что был задействован весь комплекс наших агентурно-оперативных возможностей, и тот бандит был уничтожен. И когда к нам пришел связник и доложил, что дело сделано, мы тут же шифровкой сообщили об этом в Кабул. Но руководство КГБ в Кабуле не торопилось докладывать об этом в Союз. Оно и понятно, ведь эта операция была на особом контроле Москвы. От нас потребовали предъявить убедительные доказательства. А что может быть серьезным доказательством? Труп. Но везти труп по горам — это накладно. Принесли голову. На опознание вызвали мать… Вот вы сейчас поморщились, и вот что я вам скажу. Да, согласен, это очень жестоко. Но… это война. Это не место, где можно разводить лирику, пускать слезу. Мы уничтожили бандита, который убивал нас. Вот и весь разговор. А мотивы этого действия — вызова матери — были таковы: во-первых, мать всегда узнает сына, а, во-вторых, через нее о факте гибели будут знать все.

И, действительно, уже через несколько часов все, кому надо было знать, знали, что госбезопасность демонстративно наказала преступника, дерзко напавшего на советских специалистов.

— Ваши коллеги говорят, что вам часто приходилось изобретать, придумывать самые разнообразные методы мирного разрешения отнюдь не мирных проблем. Вы могли бы привести пример подобных историй?

— Здесь, наверное, можно рассказать вот о чем. В двадцати километрах к западу от Мазари-Шарифа находилась так называемая «Зеленая зона». Там было наше Генеральное консульство, завод азотных удобрений и теплостанция, которая обеспечивала электричеством этот поселок и город Мазари-Шариф. Очень часто местные банды обстреливали Завод азотных удобрений, этот поселок, где жили советские специалисты, и особенно частыми были подрывы на газопроводе. А подрыв газопровода — это значит, что стоит завод, стоит теплостанция, и все мы сидим без света. Надо было что-то делать. Устанавливаем контакты с местными авторитетами — и с губернатором, и с провинциальными партийными деятелями, и непосредственно с жителями кишлаков. Ведем душещипательные беседы: мол, скажите детям, пусть не подрывают газопровод. Они говорят: «А у нас указание из Пакистана, мы денежки должны отрабатывать». Словом, эти беседы ни к чему не приводят. Положение, казалось бы, безвыходное. Мы думаем. И нас осеняет такая идея. Там течет речка Балх. Из нее часть воды отводится в ирригационную систему, благодаря чему эта зона является зеленой, то есть пригодной для сельского хозяйства. А регулирующую заслонку регулируем мы. Что мы делаем? Выставляем туда свой оперативный батальон и начинаем регулировать заслонку следующим образом — вода подается до тех пор, пока нет взрыва. Как только что-то взорвали — заслонка опускается и подача воды в кишлаки прекращается. И все это сопровождается разъяснительной работой. Мы говорим людям: «Вы к нам будете хорошо относиться — и мы к вам будем так же, будете взрывать — будете сидеть без воды». Одновременно с этим мы провели электричество в эти кишлаки и в мечеть. Все это дало очень сильный эффект.

Вот еще пример. Мы уже упоминали о том, что наши басмачи, бежавшие от советской власти, осели в Афганистане. Так вот мы находили этих басмачей, их потомков, возили их в Союз на экскурсии. Они смотрели на то, что потеряли, некоторые плакали, когда узнавали родные места, особенно, когда их свозили в мечеть и они пообщались с местными жителями. Они-то думали, что там, в Союзе, — голод, разруха. В Термесе была наша больница, куда мы возили афганцев из всей округи и там их лечили. Потом с ними мы решали любые вопросы, связанные с нормализацией обстановки. В этой больнице дочери одного из местных лидеров сделали «кесарево сечение» — и получили под контроль народной власти одиннадцать кишлаков.

— Некоторые ваши коллеги говорят о том, что очень непросто было взять под оперативный контроль Харатон, расположенный как раз в зоне «Север». Но с этой задачей вы справились. Как это было?

— Начну с того, что Харатон — крупнейшая перевалочная база, расположенная на советско-афганской границе. Там — теперь уже знаменитый мост, по которому выводились последние советские воинские подразделения. По обе стороны от него — кишлаки. Оказалось, у нас нет никакой возможности, чтобы разузнать толком, что делается в этих кишлаках.

А вся агентурная работа, она начиналась с чего? Мы искали в городе выходцев из интересующей нас местности. Через них выходили на лиц, постоянно проживающих в этой местности. И, чаще всего, в базарный день с ними встречались. Договаривались о сотрудничестве. Давали им поручения. И человек приносил нам первичную информацию о том, что творится у него в кишлаке — сколько там вооруженных людей, к какой из партий они принадлежат, каковы их настроения, степень агрессивности. Потом пытаемся получить выходы на членов банды. В идеале, конечно, на главаря. Так вот в Мазари-Шарифе не было толковых выходцев из того района. В тех кишлаках жили, в основном, туркмены. И как-то так получилось, что в Мазари-Шарифе они были париями. Но здесь надо было сказать и еще об одной важной особенности. Если ты хочешь с людьми о чем-то договориться, то, естественно, им надо что-то дать. Они, кстати, очень ревностно отслеживали — кто из их соплеменников какую позицию занимает в органах местной власти, и что можно поиметь, используя его положение. И когда туркмены увидели, что при власти нет туркменов, то сколько бы толковых, талантливых пуштунов, таджиков, узбеков я бы не оправлял для работы с этими туркменами, — бесполезно. С ними договориться ни о чем не смогли.