— Что такое режим?

— Это значит, что своего ничего нет. Письма получать — в полку, хлеб — в полку, продукты питания — в полку. В горах — разреженный воздух. Из-за этого вода кипит не при температуре 100 градусов, а 80 градусов, и еда недоваривается. Афганцы привыкли, а наши желудки такую пищу переносили с трудом. В городе продукты можно было купить только афганские — рис, мясо, напитки, овощи, фрукты. Причем, никто не ожидал отравления. Для той войны это было слишком мелко. Все наше вооружение состояло из обычного штатного оружия. Во дворе стоял один спецназовский БТР, на котором мы сопровождали свой «ГАЗ-66» с цистерной, который раз в два дня гоняли в полк, чтобы привезти чистой воды. Полк дезактивировал воду. Там солдаты брали ее прямо с речки и пропускали через специальную машину, предназначенную для дезактивации воды после ядерного взрыва. И вот эта более-менее очищенная вода, без песка и прочих примесей потом подлежала кипячению, и уже потом ее можно было пить и готовить на ней питание.

— Вы могли бы рассказать о том, как вы боролись с обстрелами на дорогах?

— Да, обстрелы были серьезной проблемой. Вот эти шесть километров до полка для нас стали жизненно важной трассой. В четыре часа дня на ней уже закрывалось движение. И для вертолетов тоже. Почему? Потому что в вечернее время вероятны обстрелы из кишлаков. Рекомендации Центра об усилении оперативных позиций никогда ничего не давали. Потому что, если появляется «залетная» группа на стоянку или для проведения операции, естественно, закрываются все выходы из кишлаков — и никакой источник ничего не сообщит. А любых других средств связи — ни радио, ни телефона — не было. Тем не менее, надо было что-то делать.

Обстреляют из кишлака — артиллерия начинает стрелять по ущельям, по путям вероятных отходов, подымаются вертолеты, контролируют возможное перемещение, разведрота выдвигается на место событий, прибывают на место обстрела и афганские части — и давай шерстить. Всех жителей выстраивают на дороге и ведут разъяснительную работу. Посмотрел я на это дело… Что мы придумали? На нескольких заброшенных домах, сараях белой краской нарисовали мишени. Такие же мишени нарисовали на домах самых богатых людей этого кишлака. Потом объявляем сбор всех местных жителей, и губернатор (с ним у нас были отличные отношения) объявляет: «Вот советские товарищи последний раз предупреждают: если вы будете стрелять по правительственным и советским машинам, по расположению советских товарищей, то будет следующее…» И в это время несколько наших танков одновременно стреляют по обозначенных мишенями старых заброшенных сараях. Губернатор продолжает: «А если вы будете и дальше стрелять, то в следующих раз танки «лупа-нут» по домам вот этих богатых людей». Все. Этого было достаточно, чтобы больше у нас на этой дороге проблем не было. До тех пор, пока мне не пришло время уезжать. Дело в том, что в Афганистане что-то скрыть невозможно. Все знали, чья это идея с мишенями. Афганцы видели, кто тогда негласно командовал парадом. И так получилось, что в последний месяц перед моим отъездом у нас вспыхнула эпидемия гепатита. Больных возили в госпиталь беспрерывно. За рулем я всегда ездил сам. И вот однажды, буквально за несколько дней до отъезда, я впервые, уже не помню по какой причине, вынужден был остаться. Армейские офицеры взяли мою машину и повезли солдат в госпиталь. Возвращаются обратно — на них нападение. Убивают водителя.

После того, как мы провели расследование, было совершенно однозначно установлено, что охотились именно за этой машиной. Выяснилось, что перед нападением, по той же дороге прошла машина военного советника и находящиеся в ней офицеры видели эту группу афганцев. Потом прошла машина особого отдела. Третья — моя, та, которая им и была нужна. А чем моя машина отличалась от остальных? На ней не было номеров. Это была очередная глупость начальства, потому что именно так машины КГБ и опознавали. В результате нападения — один труп, один — ранен.

— Слышал, что вы были в Афганистане не два года, предусмотренные командировкой, а все четыре.

— У нас был контракт, который заключался в следующем: нужно отслужить в провинции, без семьи, два года, потом — конец командировки, либо — перевод в провинцию, где можно жить с семьей. И многие по истечению двух лет вернулись в Союз. Моя жена знала, что существует такое положение. Она мне пишет: «У тебя истекает два года, что мы будем делать дальше?» Я выясняю это в Кабуле. Мне предлагают продлить командировку. Пишу: Наташа, мне предлагают остаться». Она отвечает: «Я согласна к тебе приехать». И приехала. Из Файзабада, где я прослужил первые два года, для того, чтобы можно было проживать с семьей, меня перевели в Кабул.

— А разве были в Афганистане более безопасные места, в которых можно было жить с семьей?

— С точки зрения вероятности быть подстреленным, в Афганистане нигде нельзя проживать с семьей. Везде одинаково опасно — будь-то территория посольства, отдаленная от столицы провинция. Тем не менее, очень важной была возможность в экстремальной ситуации гарантированно эвакуировать семью, независимо ни от погодных условий, ни от настроения начальства.

Прослужил я какое-то время в Кабуле. Но вскоре так получилось, что руководитель зоны «Север» очень захотел перебраться в Кабул. Он мне говорит: «Анатолий, вы не возражаете, если я — на ваше место, а вы — на мое?» Он был старый заслуженный человек. На «обмен» начальство дало добро, и таким образом я вместе с женой оказался в Мазари-Шарифе, на должности руководителя зоны «Север».

— Что представляла собой эта зона?

— Зона «Север» — уникальная зона. Мазари-Шариф — центральная перевалочная база всего, начиная от снарядов для установки «Град» и кончая водкой. Зона включает в себя четыре провинции, которые граничат с Советским Союзом. Фактически, это зеркальное отражение через Амударью советской Средней Азии. Вот как басмачество из Средней Азии удрало в Афганистан, так оно там и осело.

В то время в Афганистане еще работало множество советских специалистов, приехавших туда до войны. Накануне моего переезда в Мазари-Шариф случилась неприятность. Около 14 лет работал в Кабуле очень высококвалифицированный советский специалист-геолог, пожилой уже человек, ему было около 70 лет. Занимался он тем, что составлял карту полезных ископаемых Афганистана. У него был хороший личный друг. Его водитель. Афганец. Этот водитель много раз бывал у него в гостях в Союзе. Дети этого водителя несколько раз отдыхали в «Артеке». Все прекрасно, все хорошо. Но, как только была закончена работа над картой, этот водитель отвез специалиста в Пакистан. Дедушка не вернулся: он много знал, что и где лежит в Афганистане.

— Один из ваших коллег из Фонда ветеранов внешней разведки сказал мне, что вы имеете самое непосредственное отношение к привлечению к сотрудничеству известного полевого командира Дустума. Расскажите, как это было.

— Это было, когда в Афганистане очень популярной стала идея национального примирения. Было объявлено, что эта война идет на уничтожение афганского народа, а потому надо сесть за стол переговоров и всем со всеми договориться. Под эту идею, как всегда, был написан рабочий план. Под этот рабочий план каждому партийному активисту была поставлена задача — на сторону революции обратить как можно больше своих соплеменников. Афганцы сразу же сориентировались, каким образом обратить эту идею себе на пользу. Они решили сделать личные вооруженные формирования своих соплеменников. Но это дело мы быстро «раскусили» и заявили им следующее: «Мы окажем вам всяческую поддержку, дадим все. Но при одном условии — переход должен быть открытым. Чтобы все знали, что вы открыто поддерживаете народную власть».

Однажды приходит ко мне Насин, уполномоченный ЦК НДПА. Он с очень важным и «секретным» видом говорит мне: «Есть у меня в кишлаке Санчарак, это на юго-западе от Мазари-Шарифа, Дустум. Он узбек. У него куча родственников. И он не возражает открыто перейти на сторону народной власти. При условии, что будет озолочен». А Насин был такой человек, что если он на что-то пошел, значит — это верняк. Он никогда не увязывался ни в какие сомнительные дела, обещания. И мы на это пошли. Во-первых, это был действительно важный для нас район, там нефтяные и газовые пласты, и Дустум обещал поставить все это дело под контроль народной власти.