– Думаешь, что я чокнулась? – процедила она, будто угадав мои мысли. – Можешь считать, как хочешь, дело твое. Скажи лучше, ты свои фотки хорошо рассмотрела? Те, что Тарас делал?

Вопрос был праздный. Я этими фотками долго любовалась, и она это видела.

– Конечно, хорошо!

– Дай-ка их сюда.

Немного поколебавшись, я все же вынула фотографии из сумки, села на диванчик рядом с Никой и протянула их ей. Она взяла фотографии, окинула беглым взглядом и положила на диван между нами:

– А теперь еще раз посмотри.

Я всмотрелась в хорошо знакомые фотки, но ничего нового, разумеется, не увидела.

– Ну, посмотрела, и что?

– Ненаглядным своим все любуешься, ничего другого не замечаешь, – усмехнулась она. – А ты на стену за вашими спинами глянь.

Я сначала, не разобравшись, оглянулась на стену за спинкой дивана, на котором сидела. Ника иронично хмыкнула, и только тогда до меня дошло, что она имеет в виду стену на фотографии…

Мы с Петром красовались на фотке вдвоем. Я сидела, а он стоял за моей спиной, и смотрел… Совершенно не важно, куда он смотрел. Потому что нас было двое, а за нашими спинами на белой стене четко виднелись три тени. И эта третья тень не могла принадлежать никому из остальных ребят, потому что она стояла между нами. Точнее, за спиной у Петра…

– Все еще считаешь меня чокнутой? – вывел меня из шока голос Ники.

– Нет, – пролепетала я. – Извини, пожалуйста…

– Китайскими церемониями займемся потом, – отмахнулась она, после чего поднялась и стремительно прошлась по комнате. На ее бледном, до жути изможденном лице снова читалась мрачная решимость, как в прежние, не очень добрые времена.

Но, вопреки логике, меня сейчас больше волновала не лишняя тень на фотографии, которую, кстати, приколист Тарас мог приделать фотошопом, а состояние Ники.

– Ника, послушай меня! Ты должна немедленно покинуть это место! Еще день или два – и тебе грозит гибель, ты же сама говорила. Петро здесь, в доме, и он отвезет нас на вокзал…

– Нет, это ты послушай меня, – тихо и жестко ответила она, глядя мне прямо в глаза. – Он отвезет, не сомневаюсь. Но долго ли после того протянет? Я чую смерть за его спиной.

Я ахнула, не зная, что сказать. Несмотря на фотографию, мне в такое никак не верилось. А вот в том, что Ника стоит на краю пропасти, сомнений не было.

– С собственной проблемой, – с нажимом добавила она, – я как-нибудь сама разберусь.

«Ага, разберешься, как же», – в отчаянье подумала я, с ужасом представляя, что будет ночью, если она не уедет.

– Самая большая опасность грозит здесь не мне, – продолжала она, в задумчивости вновь расхаживая по комнате. – Здесь… ох, что-то недоброе скрывается. И на курганах, и на дороге, и… – Ника подняла голову и устремила на меня острый, пронзительный взгляд, от которого у меня прошли мурашки: —…и что-то здесь, в доме. Точнее, под ним.

Я почувствовала, как у меня холодеют от страха все конечности.

Здесь, под домом?! Неужели…

Я отодвинулась подальше, вжалась в спинку дивана. Ника остановилась передо мной, глядя прямо в глаза, и, казалось, видела меня насквозь:

– А ты ведь, Танечка, знаешь, что там. Только ты соврала мне, когда я тебя спрашивала.

Я втянула голову в плечи:

– Ну что ты, Ника! Откуда мне знать? Разве можно считать детские сны достоверной информацией…

– Рассказывай, – потребовала она, возвышаясь надо мной. – Что ты здесь видела в детстве?

– Ну, собственно, ничего я тебе не соврала, – сбиваясь, заговорила я. – Меня действительно душил домовой, лезли в голову всякие ужастики, снились кошмары.

– А потом? – Ника не меняла своего властного, требовательного тона и не сводила с меня глаз.

– А потом… Через некоторое время в этих снах стала приходить Она.

– Кто?

– Я не знала и не задумывалась, кто это такая, мысленно называла ее просто – Она. Моего детского соображения тогда не хватало, чтоб этим заинтересоваться. Так вот, поначалу она молча присутствовала во сне, я ее не видела, но знала, что она есть, смотрит на меня. А потом понемногу стала со мной разговаривать. У нее был такой же властный голос, как вот у тебя частенько бывает, – не упустила я возможности поддеть Нику. – Только снизу, из-под земли. Голос четкий, молодой такой. Я даже не могу сказать, слышала я ее во сне или сквозь сон, в полудреме… Она рассказывала, как когда-то здесь жила, как ее тут все боялись, потому что она была очень сильной ведьмой. Ее называли мудрой, ей кланялись при встрече, ни один важный вопрос не решался без ее одобрения, и ни один брак не совершался без ее разрешения. А потом она умерла, и все радовались, но все равно боялись ее, даже мертвую. С величайшими предосторожностями ее похоронили, отрубив предварительно кисть правой руки.

– Зачем? – прищурилась Ника.

– А чтобы она не могла больше вредить людям, даже после смерти! Есть такой очень древний, забытый обряд – после смерти отрубить ведьме руку, чтобы не вредила «оттуда». Не слышала про такой?

– Нет.

– Вот и я не слышала – ни до ни после. Я узнала о нем исключительно из своего сна. Ладно, в общем, ее похоронили где-то глубоко-глубоко под землей, а руку положили рядом. Сверху над ней – большой камень… – я с трудом выискивала в памяти старые, размытые образы из сна. – Большая бесформенная скала… Или плита… Пористая, из песчаника… Где-то глубоко-глубоко внизу, под землей…

Я замолчала, мое лицо горело от смущения. Почему-то стыдно и неловко было рассказывать об этом. Наверное, потому, что вспомнилось, как когда-то давно я уже пыталась поделиться этим сном с друзьями, но надо мной долго смеялись. Старая обида полыхнула с новой силой…

– Ну, дальше, – попросила Ника, терпеливо выждав долгую паузу.

– Ты все еще считаешь, что это не глупости? – взмолилась я, отгоняя противные воспоминания.

– Продолжай.

– Однажды ее голос прозвучал особо торжествующе. Она сказала, что не зря ее боялись и не зря выход камнем закрыли. Пускай сама она выйти из могилы пока не может, хотя не за горами тот час, когда сможет, но вот свою руку, ту, которая отрублена, намерена выпустить!

– Как? – удивилась Ника. – Это серьезно?

– Ну вот, я же говорила, ты не поверишь…

– В смысле, не для того ли ей руку отрубили, чтоб она не могла ничего сделать?

– Просто это очень сильная ведьма. Да, и она сказала, что сделает это при моей помощи, воспользуется моей силой. Вот после этого и начался ад кромешный. Я заболела чем-то непонятным, температура поднялась, голова кружилась, все вокруг плыло в тумане, я уже не различала, где сон, где явь…

Это длилось сутки. Приходил врач, не понял, что за болезнь, выписывал какие-то лекарства. Бабушка не отходила от меня ни на шаг, перебралась в мою комнату, а у меня не хватило ума попросить, что лучше бы она меня к себе забрала.

И вот ночью… Я не уверена, что это был сон, я вообще ни в чем не уверена. Слишком уж реальным все выглядело. Мне снилось, что я лежу в своей кровати, а бабушка спит рядом, на диванчике, но от ее присутствия спокойнее не становится. Потому что оттуда, снизу, на меня смотрит ведьма. И внутренним зрением я вижу, как раскалывается, берется трещиной толстый древний камень где-то внизу, и по этой трещине снизу вверх поднимается мертвая рука. Ведьма торжествует, я снова слышу ее голос, молодой, звонкий.

Наверное, это все же был сон. С одной стороны, я видела свою привычную комнату, спящую рядом бабушку, а с другой – как снизу, в глубине земли, по трещине в камне поднимается эта мерзость. Мертвая рука, отрубленная по локоть, страшная… Вот она приблизилась к поверхности и… соединилась с рукой бабушки, которую та во сне свесила до пола.

И все, больше ничего не было. Я проснулась в своей комнате, а рядом на диванчике спала бабушка, действительно свесив до пола руку. Я потом целый день украдкой поглядывала на эту руку – обычная живая рука, ничего сверхъестественного. Да и болезнь моя прошла наутро. Но после такого мне было очень жутко. Страшно было спать в той комнате, страшно было даже заходить в нее и вообще в дом.