– Так, может, тебе все-таки лучше уехать, пока не поздно?

Ника покачала головой:

– Я должна сама это в себе побороть. Иначе оно со мной останется недолеченной болячкой, и приведет к реальному сумасшествию. Да и вас здесь бросить не могу…

– А при чем тут мы? С нами все в порядке!

– Угу, – кивнула она и снова принялась драить пол.

Я решила оставить эту тему и, послонявшись еще немного без дела, села за круглый столик у окна вышивать. Ника, управившись, тоже подсела ко мне. Какое-то время молча смотрела, как я верчу иголкой, а потом достала свою недошитую салфетку и тоже принялась за работу – на этот раз аккуратно и внимательно.

Так мы и не заметили, как прошло часа три. Работа увлекала, мы забыли об обеде, и далеко не сразу я заметила, что бабушка стоит в дверях кухни и внимательно на нас смотрит.

Я подняла голову:

– Что-то не так?

– Все так, внучечки, все хорошо, – удовлетворенно кивнула бабушка. – Вижу, вам по душе пришлось рукоделие?

– Нервы успокаивает, – призналась Ника. – Отвлекает от гадких мыслей. А вообще да, по душе. Чувствуешь себя этаким творцом, собирающим вселенную из молекул.

– Вот и хорошо, – бабушка прошла к старинному шкафу и достала оттуда новенький полиэтиленовый пакет с каким-то свертком. – Хорошая вышивка, девоньки, способна передать больше, чем фотография и даже иная картина. Вышивая, ты вкладываешь в нее жизнь, без этого в вышивке никак. Ты, Никуся, правильно сказала – творцом себя чувствуешь, да это в каком-то роде так и есть. Вышивка может оживить неживое.

– В смысле? – не поняла я.

– Были просто ткань и просто нитки, а ты вселяешь в них жизнь, – серьезно ответила бабушка.

Я пожала плечами. Вообще-то так она никогда не выражалась. И хотя работа мне нравилась, я вовсе не была согласна насчет «оживления неживого».

– Как по мне, то в фотографии куда больше сходства с живым оригиналом, чем в самой искусной вышивке, какую я могла себе представить.

– Сходства – может быть, – ответила бабушка. – А вот жизни…

И она вынула из пакета стопку вышивок, на этот раз небольшую.

– Вот это да! – у меня просто отпала челюсть. На первой же работе я увидела… себя и маму. Год назад мы посылали бабушке наши фотографии, вот одна из них и была вышита мелким-мелким крестиком. И тут я признала правоту бабушкиных слов. Я хорошо помнила ту фотографию, она была самой обычной и не слишком мне нравилась. Но здесь все оказалось совсем по-другому. Мы смотрелись по-особенному красиво и… живо. А на следующей вышивке я была одна – в летнем костюмчике, с котенком на руках. Эта фотография была сделана прошлым летом и мне очень нравилась, но вышивка оказалась просто божественной.

Дальше последовали еще десятка два разнообразных портретов, моей семьи и наших родственников – у бабушки кроме меня еще были два внука от моей тети.

– Сижу тут одна, смотрю на эти работы – и как будто вы со мной здесь… Это спасибо Петру с Тарасом, – пояснила бабушка. – Взяли фотографии, повезли в город и сделали мне схемы, а я по ним вышила. Вот, если интересно.

Она вынула из того же пакета стопку схем для вышивки крестиком, распечатанных на цветном принтере. Я узнала несколько наших семейных фотографий, были и просто картины. Видимо, их сделали с помощью компьютерной программы.

– Хорошо сейчас умеют эти схемы делать! – похвалила бабушка. – А раньше такого не было. Нормальную схему было трудно раздобыть, приходилось самим рисовать, как умели. А вышивала я, помню, ночами – весь день в работе, а утром рано вставать… В общем, спасибо Петру с Тарасом, сделали мне доброе дело. И ни копеечки за это не взяли.

– А что взяли? – невинно поинтересовалась Ника.

– Ишь ты какая! – прыснула бабушка. – Ничего… поначалу. А потом, когда я им готовые работы показала, Петро попросил и ему вышить кое-что. Я и сделала… Сами у него и спросите, если интересно.

Ника потупилась, а я почувствовала, как заливаюсь краской. Неужели он заказал ту фотку, где я с котенком? Иначе бабушка не хихикала бы сейчас. Да, похоже, у вышивки действительно существует своя добрая магия…

Мы снова стали рассматривать работы. Конечно, между современными и старыми вышитыми портретами все-таки существовала большая разница. Последние казались куда примитивнее. А самые ранние, сделанные, опять-таки, на домотканых холстинах, казались вообще почти мультяшными. Там были фигурки людей в полный рост, иногда с подписями имен или прозвищ. Но опознать этих людей можно было разве что по специфической старинной одежде, которая, в отличие от лиц, была прорисована четко.

И вдруг… На совсем старом, порыжевшем от времени полотне, лежавшем в самом низу стопочки, я увидела изображение казака, довольно искусное для работы тех давних лет, еще не знавших компьютерной разработки схем. В том, что это казак, сомнений не было – характерный чуб-«оселедец», длинные усы и соответствующая одежда, названия которой я не знала, создавали непередаваемый колорит. У казака были широкие косматые брови с проседью, насколько это можно различить, и острый, пронзительный взгляд темных глаз.

Но главное – в руках он держал странной формы топорик – в форме волчьей головы!

Меня словно ударило молнией. Казака опознать было сложно, но эту штуковину я четко помнила из сна! Лихие всадники летели к курганам, загоняли нежить обратно под землю, и один из них держал не саблю, как все, а этот топорик. Я, конечно, не слишком хорошо разбираюсь в старинном оружии, но таких топориков у казаков нигде и никогда не видела. Да и вообще нигде не видела.

– Бабушка… – пролепетала я. – А это кто?

Ника, смотревшая другие вышивки, заглянула мне через плечо:

– Колоритный дядька! А что это у него в руках?

Бабушка, которая в это время возилась с обедом, повернулась ко мне и, увидев, какую вышивку я держу в руках, сразу посерьезнела:

– Странно, что ты об этом спросила. Обычно на него не обращают внимания, очень уж вид неприглядный.

– Так ведь вид неприглядный потому, что вещь старинная! – воскликнула Ника. – Или я ошибаюсь?

– Нет, правильно, вещь старая. Это, Танечка, твой прадедушка не помню в каких поколениях. Звали его Иван Хмара, и говорят, непростой это был человек… Правда, я толком ничего не знаю. Мне в детстве были неинтересны бабкины рассказы, а теперь спросить не у кого.

– А что это у него в руках? – повторила Ника вопрос. – На казачью саблю явно не похоже.

– Кто знает… Я и сама удивлялась, что за оружие такое. Хотя непростой он был человек. Колдун, говорят, был, характерник, мог видеть и слышать на очень большом расстоянии, черти да нечисть его боялись. Кто его знает, зачем ему было надо такое оружие.

Я-то знала, для чего, но промолчала. Выходит, права была знахарка, мои сны были все-таки правдой, хотя бы частично. А вот как насчет дурных предвестий – я не знала, что и думать. Но Ника теперь казалась нормальной, бабушка успокоилась, и я тоже старалась не волноваться, предпочитая не верить в то, во что не хотелось верить.

Я долго рассматривала этот старинный «портрет», и что-то в нем показалось смутно знакомым, кого-то он мне напоминал, но кого?.. Этого я понять не могла.

Ближе к вечеру Ника заметно занервничала. Она уже не могла сидеть спокойно, и то суетливо ходила по дому, пытаясь браться за разные дела и тут же бросая их, то снова садилась к окну и сквозь голые, тревожно качающиеся ветки черешни вглядывалась в багровое закатное небо. Я молча глядела на ее метания, и мне тоже становилось не по себе.

Когда в дверь постучали, Ника вздрогнула и смертельно побледнела, но потом на миг замерла, словно к чему-то прислушиваясь, и покачала головой.

– Что-то я себя накрутила, – выдавила она слабую улыбку. – Это не он, это ребята, наверное. Пошли откроем.

Прежде чем открыть, я выглянула в крошечное окошко, находившееся рядом с входной дверью и игравшее роль глазка. Это в самом деле были ребята, причем в поле моего зрения попали четыре фигуры. Меня охватила радость – неужели Петро все-таки пришел?