— Да, — кивнул Корман. — Корабль моего сына должен совершить посадку первым.

Роджерс растерянно заморгал:

— Но, сэр, лейтенант совсем молод, и он командует малым разведчиком с экипажем всего в двадцать человек. По логике первым должен сесть мощный линкор…

— Мой сын будет первым! — Корман встал и наклонился над письменным столом. Его глаза оставались холодными. — Весть о том, что Рид Корман, мой единственный сын, находится в самой гуще сражения, превосходно скажется на боевом духе наших войск. Таков мой приказ.

— А что, если с ним что-нибудь случится? — в ужасе пробормотал Роджерс. — Что, если он будет ранен или даже погибнет?

— Что ж, — спокойно ответил Корман, — это лишь укрепит нас.

— Я понял, сэр. — Роджерс нервно сглотнул и вышел.

Стало быть, забота о безопасности Рида Кормана возложена на его плечи? Или высокопоставленный отец лейтенанта — фаталист, искренне верящий в предначертание Судьбы? Роджерс не знал ответа на эти вопросы. Лишь одно не вызывало сомнений: Кормана нельзя судить по обычным стандартам.

Полицейские с каменными лицами стояли вокруг огромной правительственной машины, из которой вышел Корман. Он одарил эскорт своим обычным суровым взглядом и пошел по ступенькам лестницы к парадной своего дома. Дверца захлопнулась, когда он был на шестой ступеньке. И всякий раз это происходило именно так. Никогда — на пятой. Никогда — на седьмой.

В раз и навсегда определенном месте его поджидала горничная в белом накрахмаленном переднике, чтобы взять шляпу, перчатки и плащ. Ни разу за четырнадцать лет службы она не взглянула ему в глаза.

Надменно вздернув подбородок, он прошел мимо нее в столовую, сел в свое кресло и пристально посмотрел на жену, отделенную от него огромным столом, покрытым белоснежной скатертью и сервированным хрусталем.

Эта высокая голубоглазая блондинка была когда-то очень красивой. Глядя на нее, Корман с удовольствием вспомнил, как это стройное гибкое тело с изяществом змеи скользило в его объятиях. Впрочем, оно потеряло былую привлекательность. В уголках покорных глаз появились морщинки — но вовсе не оттого, что она часто смеялась.

— Я сыт по горло проблемой Лани, — заявил он. — Мы готовимся к окончательному решению. Им отправлен ультиматум.

— Да, Дэвид.

Именно такого ответа он ждал. Он мог бы произнести эти слова за нее. Она всегда так говорила. И всегда будет так говорить.

Почти четверть века назад он сказал ей подходящим к случаю тоном:

— Мэри, я хочу на тебе жениться.

— Да, Дэвид.

Она не желала этого брака — во всяком случае, не желала так, как он. Но ее семья настояла, и она смирилась. Так уж устроена жизнь: одни принуждают, другие подчиняются. Мэри принадлежала ко второй категории. И это лишило их отношения романтики. Покорение получилось слишком легким. Корман любил побеждать, но предпочитал, чтобы противник оказывал сопротивление.

Когда-то он сказал ей:

— Мэри, я хочу сына.

Она все сделала как надо. Никаких толстых нахальных дочерей, никаких проблем при родах. Крепенького — восемь фунтов — мальчика назвали Ридом. Имя выбрал Корман.

С легким недовольством на широком лице он сообщил:

— Это почти наверняка приведет к войне.

— В самом деле, Дэвид? — Она произнесла эти слова без малейшего трепета и эмоций.

Негромкий голос, бледные черты, покорные глаза. Иногда он спрашивал себя: быть может, жена ненавидит его так яростно, что все силы уходят на сокрытие этой ненависти? Однако он мог только строить догадки. Впрочем, в одном он не сомневался: она боится его с самой первой встречи.

Его все боялись. Все без исключения. Тот же, кто не начинал бояться после первой встречи, очень быстро усваивал урок. Он лично за этим следил. Корману нравилось, что его боятся. То была превосходная замена всем другим эмоциям, которые оставались для него недоступны.

В детстве он очень долго и сильно боялся отца и мать. Боялся так, что их смерть принесла ему огромное облегчение. Теперь пришел его черед внушать страх. Таков закон природы, честный и логичный. То, что получено от предыдущих поколений, надо передать следующим. И не дать им того, чего были лишены предыдущие.

— Корабль Рида будет участвовать в сражениях.

— Я знаю, Дэвид.

Он приподнял брови:

— Откуда ты знаешь?

— Два часа назад я получила вот это. — Она протянула письмо Корману.

Он медленно развернул плотный лист бумаги. Корман знал, какими будут два первых слова. Он обнаружил, что держит письмо вверх ногами, и перевернул его.

«Дорогая мама».

Вот ее реванш.

«Мэри, я хочу сына».

И она дала ему сына — а потом отобрала.

Теперь приходят письма, иногда два раза в неделю, иногда одно за два месяца — в зависимости от того, где находится корабль. И всегда они написаны так, словно обращены к обоим родителям, и есть обычные слова любви, и выражается надежда, что у них все в порядке.

Но все письма начинаются так: «Дорогая мама!»

И никогда: «Дорогой отец».

Наступил и прошел час «Ч». На Морсайне шли лихорадочные приготовления. Никто не знал, что происходит в открытом космосе, даже Корман. Расстояния были огромными, с этим приходилось считаться. Должны пройти часы, прежде чем до Мор-сайна доберутся сообщения от флота.

И вот первый рапорт лег на стол Кормана, который дожидался его с легким волнением. В донесении говорилось, что лани-ане ответили протестом и взывают к здравому смыслу. В полном соответствии с полученными инструкциями командующий признал ответ неудовлетворительным. Началось вторжение.

— Они взывают к здравому смыслу, — прорычал Корман. — Иными словами, хотят, чтобы мы стали мягкими и уступчивыми. — Он поднял взгляд на человека, доставившего донесение. — Не так ли?

— Конечно, сэр, — с готовностью согласился тот.

— Передайте Батарсту, чтобы он немедленно сделал официальное сообщение.

— Да, сэр.

Когда гонец удалился, Корман включил миниатюрный радиоприемник и стал ждать. Через десять минут прозвучала запись его длинной напыщенной речи, сделанная более месяца назад. Главными мотивами речи были справедливость и сила, в особенности сила.

Корман подробно объяснял, по каким причинам началась война. Говорил он суровым тоном, но без раздражения. Морсайн верит в свою правоту, в свою победу; он слишком могуществен, чтобы проявлять эмоции.

Свои объяснения причин Корман выслушал со скукой. Только сильный знает, что у войны всегда одна причина. Великое множество других, зафиксированных в исторических хрониках, не имеют ни малейшего отношения к действительности. То были только предлоги. Всегда существовала одна главная причина, и ее корни уходили в далекие времена. Когда в джунглях две обезьяны хотели заполучить один банан, это означало войну.

Конечно, в речи Кормана ни о чем подобном не говорилось. Слишком много на свете людей со слабыми желудками. Мясо с кровью — это только для сильных. Поэтому речь была составлена с учетом диетических вкусов большей части населения.

Когда запись закончилась высокопарным прославлением могущества Морсайна, Корман откинулся на спинку кресла и еще раз все обдумал. Нельзя допустить даже мысли о том, что бомбардировки из высоких слоев атмосферы приведут к капитуляции противника. Все города Лани защищены полусферами силовых полей. Но даже если бы таких куполов не имелось, Корман не стал бы уничтожать города. Какой смысл в победе, если тебе достаются лишь горы мусора?

Он сыт по горло такими победами.

Его взгляд будто по собственной воле устремился к книжной полке, на которой стояла фотография в рамке. Много лет Корман не замечал ее, как и другие привычные предметы, такие как чернильница или панель отопления.

Теперь жена не похожа на девушку, запечатленную на этом снимке. А если подумать, она и прежде не была такой. Она начала бояться его, повиноваться ему еще до того, как он ощутил потребность в этом. В те времена он хотел чего-то другого, но оно так и не возникло. И уже никогда не возникнет.