— Что-то уж слишком быстро! — удивился я.

— Отчетная документация готова, да и на месте можно посмотреть. — На смуглом, худощавом лице старшего лейтенанта блеснули карие дерзкие глаза.

Пошли на участок минирования. Оказалось, что задание выполнено отлично.

Когда вернулись в расположение роты, Курносов, чуть смущаясь, сказал:

— Может, в волейбол сыграем? Тут отличные площадки есть. Хлопцы уже разминались…

Это предложение вначале показалось мне по меньшей мере странным. Волейбол почти на переднем крае? А потом сердце старого любителя спорта не выдержало. И мы сыграли вместе с сержантами и солдатами. А в заключение состоялась «международная волейбольная встреча» — наша сборная померилась силами с польскими друзьями.

В штаб бригады вернулся поздно вечером и сразу же лег спать. Утром, зайдя, как всегда, к полковнику Соколову, я заметил, что он чем-то озабочен.

— Что случилось?

— У Гасенко в батальоне ЧП!

— Какое?

— Точно пока не знаю. Как будто не установили в нужном месте мины. Через этот промежуток прошла фрицевская разведка…

Странно. До сих пор в бригаде ничего подобного не случалось. Да и Григорий Иосифович Гасенко при выполнении боевых задач всегда был исключительно пунктуален. Нужно ехать, разобраться на месте…

В штабе батальона меня встретил майор Гасенко. Всегда аккуратный, подтянутый, он в этот раз был с двухдневной щетиной на подбородке. Из его бессвязного доклада я понял следующее: батальон прикрывал минными полями передний край обороны 125-го стрелкового корпуса генерал-майора И. К. Кузьмина. После установки минные поля были сданы стрелковым подразделениям. В одну из темных августовских ночей через наш передний край прошла гитлеровская разведка. Ее вовремя обнаружили.

В завязавшейся перестрелке два фашиста были убиты, а остальным удалось уйти. В штабе корпуса призадумались: как противнику удалось столь безнаказанно преодолеть наши минные заграждения? Вызвали Гасенко. Его объяснения и представленные формуляры минных полей не убедили командование. Корпусной инженер полковник Бродский не без иронии спросил:

— А может, там вообще мин не было?

— Ну а вы лично проверяли минирование на том участке? — спросил я.

— Два раза был с ротой. Устанавливали противопехотные мины натяжного действия ПОМЗ-два перед позициями полка. А на дороге и обочинах поставили противотанковые, из немецких трофейных.

Обстановка стала проясняться. Видимо, гитлеровские разведчики сумели бесшумно проделать проход в минном поле и, воспользовавшись беспечностью боевого охранения, проникли в расположение наших войск. Но это мое предположение надо было еще доказать.

— Допустим, разведчики проделали проход шириной метра в два-три, — поделился я своими соображениями с Гасенко. — Но остальные мины должны быть на месте?

— Конечно! Сильных артиллерийских налетов не было. Можно это будет проверить на месте. Только как это сделать? Мины установлены под носом у противника. Туда не каждую ночь ползком добраться можно…

Я отправился к командиру корпуса. Разговор с генералом Кузьминым был коротким. Будучи заинтересованным в установлении истины, комкор приказал создать специальную комиссию для выяснения обстоятельств прохода гитлеровских разведчиков.

В состав комиссии включили корпусного инженера и двух офицеров оперативного отделения штаба корпуса. Вечером все члены комиссии вместе со мной и Гасенко пришли на КП стрелкового батальона, через позиции которого прошла вражеская разведка. Комбат показал нам начертание переднего края, объяснил, откуда ведут огонь вражеские пулеметы.

Полковник Бродский предложил послать для осмотра минного поля, через которое прошла вражеская разведка, полкового инженера и заместителя командира батальона.

Такой вариант нас не устраивал. Ведь версия об отсутствии мин пришла из этого батальона и полка. Напомнил Бродскому, что комиссии приказано лично проверить место происшествия.

— Командир корпуса поручил расследование нам, и мы проведем его без вашего участия! — рассердился Бродский.

Пришлось еще раз потребовать проверки минных полей с нашим участием. Корпусной инженер в конце концов вынужден был согласиться.

Когда совсем стемнело, мы, согнувшись в три погибели, двинулись по неглубокому ходу сообщения к первой траншее. Внезапно в небе вспыхнула одна, а затем вторая осветительная ракета. Над головами засвистели пули. Послышались булькающие звуки, а затем несильные взрывы — противник начал минометный обстрел.

Одна из мин разорвалась совсем рядом. Застонал офицер из оперативного отделения — ему осколком перебило ногу. Мелкий осколок попал в бедро полковнику Бродскому. Раненых быстро вынесли в тыл, а мы, теперь уже ползком, двинулись дальше.

В первой траншее молоденький младший лейтенант, командир взвода, сказал:

— Метрах в пятидесяти впереди, рядом со сгоревшим танком, и начинается минное поле… А немецкая разведка проходила правее, в лощинке с кустарником, там еще телеграфная линия проходит…

По траншее прошли еще метров триста и в темноте увидели столб с оборванным проводом. К этому времени минометный обстрел прекратился. Противник периодически пускал осветительные ракеты и постреливал из пулеметов. Вылезли на бруствер траншеи и поползли в темноту. Но вот наш провожатый, сержант из стрелкового батальона, тихо скомандовал: «Стой!» — и показал на ребристый, похожий на маленький ананас, корпус мины, еле различимый в траве. Поползли параллельно фронту минного поля. Вскоре в мерцающем свете ракеты увидел обрезанные проволочные оттяжки. Потянул за руку офицера из штаба корпуса и показал: «Видите!» Тот молча кивнул. Все ясно. Гитлеровцы сумели проделать проход и прошли в глубину нашей обороны. А пехотинцы, охраняющие минное поле, этого не заметили.

Я еще раз убедился, что любые заграждения могут остановить противника только тогда, когда хорошо охраняются и прикрываются ружейно-пулеметным огнем.

На следующий день обо всем виденном доложили командиру корпуса. Генерал Кузьмин, вполне удовлетворенный докладом, в заключение беседы сказал:

— Саперы молодцы, они никогда не подводили, ну а со своими мы тут разберемся…

О деталях этой не совсем приятной истории в штабе бригады никому не рассказывал. Причем совсем не из скромности, а, скорее, из трусости. Хотел избежать выговора. Генерал Иоффе сказал бы: «Заместитель командира бригады, полковник, сам полез под пули, на минное поле. Никому не доверяет и себя не бережет». Может быть, в подобных рассуждениях и был определенный резон. Однако всегда нужно учитывать конкретную обстановку. В данном случае, когда вопрос касался чести нашей гвардейской бригады, иначе поступить не мог. В принципиальных случаях лучше никому не передоверять дело, а проверять все самому.

Передышка была короткой. Утром 3 сентября 1944 года командира бригады срочно вызвали к генералу Прошлякову. Вернулся Михаил Фадеевич и сразу же сообщил новость:

— Приказано выделить батальон для действия в составе штурмовых групп… Пойдет шестой. Кущ для этого дела самый подходящий командир, да и кое-какой опыт под Курском на высоте 253,0 получил.

Это было действительно новостью. Ведь наша бригада для выполнения таких задач никогда не привлекалась. Для этой цели в составе инженерных войск Красной Армии были специальные штурмовые инженерно-саперные бригады.

После разгрома врага под Сталинградом стало ясно, что советским войскам предстоит трудный путь на запад. Впереди встречи с еще более прочной вражеской обороной, включающей укрепленные районы, крепости. Поэтому где-то в начале 1943 года возникла идея создания для прорыва укрепленных оборонительных полос противника специальных штурмовых инженерных батальонов и бригад. Сама по себе эта идея была не нова. Еще в 1916 году французы организовывали штурмовые части. Они состояли из специально подготовленных солдат, в совершенстве владеющих гранатами, и саперов с взрывчатыми веществами и огнеметами. Эти штурмовики, действовавшие обычно группами в составе усиленного взвода — роты, неплохо показали себя во время наступления под Верденом и на Сомме. Кстати, для выполнения подобных же задач в России в конце 1916 года были созданы так называемые «ударные части», ставшие впоследствии оплотом контрреволюции.