Клименко опешил, выругался вслед. И на меня. Я — к матросам:

— В чем дело, товарищи? Вы что, рехнулись? Что за рев? Почему разорвано знамя?

— Она еще спрашивает! — перебивает Клименко, не давая никому открыть рот. — Нас продали врагам! Нас обошли! Всех перережут, но раньше мы сами тебя прикончим! Верно, ребята?

— Отомстим, перережем! — воют в ответ.

— Да что тут долго говорить! Расстрелять, братва!.. — торопит Клименко.

Надо выиграть время:

— Так не пойдет! Выведи на перрон, скажи всему отряду, за что расстреливаешь, а потом по чести выстрой товарищей, дай команду… Из-за угла действуют только предатели!

— Ее правда! Расстреливать надо прилюдно! — загомонили матросы.

Делать нечего. Клименко чувствует, что сам держится на острие ножа:

— Ладно, ступай…

Я вижу, матросам не по себе. Многие недавно бились рядом. И когда Клименко пытается подтолкнуть меня прикладом, перед его носом помахивают бомбами.

— Снимай с нее, братва, сапоги! — пытается Клименко приблизить развязку.

Я сама стаскиваю сапоги и швыряю ему прямо в лицо.

Этот жест явно понравился матросам. Но мне уже было все безразлично.

Перрон. Сиротливо стоят штабные вагоны. Рядом валяются какие-то бумажки, оборванные провода.

Пытаюсь найти следы боя, увидеть людей.

— Не ищи своих! — ловит мою мысль Клименко. — Ваши трусливо бежали! Только ты, птичка, попалась!

В окна вокзала видны люди, кое-где мелькают винтовки.

— Поворачивайся к стенке! — кричит Клименко.

— Не повернусь! Стреляй, предатель! Да не забудь сказать матросам, сколько получишь у Григорьева! Скажи, за какую сумму продал тысячи товарищей, которые гонят противника и с минуты на минуту будут здесь!

Клименко в бешенстве бросается ко мне, но его оттирают матросы.

— Пять шагов назад, слушай мою команду!.. — и здесь нашелся Клименко.

А потом… Так бывает только в сказках или во время революции…

Над вокзалом рвется снаряд. Матросы — врассыпную. Меня вталкивают в вагон, откуда-то появляется Дмитриев и уже на ходу прыгает вслед за мной. Штабные вагоны отходят от перрона.

Товарищи рассказывают: все произошло неожиданно и быстро. Понадеявшись на отряд Клименко, который наполовину состоял из бывших белых солдат, неприятель подошел к вокзалу, рассчитывая отрезать наш штаб. Голубенко собрал всех умеющих владеть оружием и залег у насыпи. Наткнувшись на сопротивление, враг в растерянности приостановился. Сейчас идет упорный бой.

Поезд шел все быстрее, и мы действительно увидели горстку храбрецов, которые, прикрывая наш отход, отчаянно отбивались от бандитов…

Остановились на первом полустанке. Эшелоны подходят один за другим. Передают, что прикрытие тает, остались буквально единицы.

На горизонте дымок бронепоезда. Свои! Машут знаменем!

Дмитриев впереди. Он разговаривает с каким-то красноармейцем в длинной шинели. Тот оборачивается, и мы с изумлением смотрим друг на друга: передо мной живой и невредимый Голубенко. Он один остался в живых, успел вскочить на последний бронепоезд.

Отступаем к Помошной на соединение с Ткаченко.

Начдива вызывают со станции к аппарату.

— Говорит Тютюнник. Занял Елисаветград. Вырезал всех жидов и коммунистов и тебе, браток, того желаю! Долго ли, сволочь, с кацапами и жидами нянчиться будешь? А комиссарку побереги. Хлопцы ее в тот раз не добили. Ну ничего, еще доберемся…

Разными дорогами отступали почти все боевые единицы. Велики были наши потери.

В Одесском театре перед всеобщей мобилизацией матросов собрали отдельно. Они вынесли смертный приговор изменникам.

Для Григорьева таким приговором оказалось наше поражение под Елисаветградом. Воспользовавшись тем, что противник отвлек свои силы на юг, наши части повели наступление с севера и захватили Александрию. В плену оказались все штабы. Григорьев еле успел удрать.

Судьба мятежа была решена.

О судьбе предателя Клименко я узнала из телеграммы, полученной в Киеве от командира одного из лучших полков, сражавшихся на елисаветградском участке:

«Дайте распоряжение Николаевскому коммунхозу зпт чтобы мне разрешили похоронить моих героев на площади Николаева тчк Они противятся тчк Я тот Бражников зпт что участвовал с вами в боях под Канатной тчк Изменник-предатель Клименко пойман тчк Приговор приведен в исполнение тчк»

Не успела еще Красная Армия до конца подавить мятеж, захвативший центральные хлебные районы Украины, как на Советскую страну надвинулась новая опасность. Началось наступление Деникина.

А наши силы были раздроблены. Красной Армии пришлось отражать Петлюру, бороться с Махно, бросать части на подавление активизировавшегося украинского кулачества.

В то время я организовывала медицинскую службу на фронте. Вагон 202, мой «полевой штаб», появлялся то в Мелитополе, то в Лозовой, то в Харькове.

Ожесточенные бои разгорелись тогда на полтавском направлении, где мне довелось с полком червонных казаков участвовать во взятии Конграда. Познакомилась с Примаковым, Туровским, Зюком. А адъютантом полка оказался старый знакомый по октябрьским боям в Москве — красногвардеец Борис Кузьмичев.

И все же, несмотря на героизм отдельных частей, нам пришлось с упорными боями временно отходить с Украины.

Задача Главсанупра состояла в том, чтобы любой ценой обеспечить отправку раненых.

Перед эвакуацией Киева наши товарищи сумели отправить последние санитарные поезда.

Не забыли позаботиться и о нетранспортабельных раненых, для которых перевозка могла закончиться гибелью. Их заблаговременно распределили по городским больницам под видом гражданских больных.

Для наблюдения за такими ранеными была оставлена в подполье рекомендованная Центральным Комитетом партии коммунистка Галина Кулик.

До последнего дня по железной дороге и по Днепру из Киева отправлялось санитарное имущество, столь необходимое Москве для снабжения формирующихся частей.

Я в то время была на фронте, и всей работой руководил первый заместитель начглавсанупра Украины Г. М. Данишевский, проявивший огромные организаторские способности, мужество и подлинную отвагу. Последние пароходы уходили вверх по Днепру под огнем неприятеля, но наши товарищи не оставили белым никакого санитарного имущества.

В конце июня 1919 года рабоче-крестьянское правительство Украины эвакуировалось в Чернигов. Приказом № 211 Главсанупр Украины подвел итоги своей работы.

В вагон, стоявший на станции Киев-пассажирская, вошла красивая, хорошо одетая женщина.

— Я жена мобилизованного врача Багрова… Вы — женщина и мать. У меня тоже скоро будет ребенок… Муж хирург. Сегодня за ним пришли — немедленно собраться и с начглавсанупром выехать на фронт. Муж сказал мне: «Не могу отказаться. Не потому, что боюсь репрессий. Если так экстренно требуют, — значит, нужно до зарезу…»

— Ваш муж сказал сущую правду. Нам очень нужны врачи.

— Я хочу просить об одном: не оставляйте его в частях, когда минует острая необходимость.

— Хорошо, обещаю.

— И еще… Пусть меня известят, если он погибнет.

— Обещаю и это.

…Специалисты-хирурги были собраны в несколько часов.

Утром меня срочно вызвали в Совнарком, протянули длинную телеграмму с традиционным адресом: «Всем, всем…»

Командир Богунской бригады сообщал, что у него нет ни одного врача, «даже фельдшера, гады, разбежались. Больные и раненые валяются без призора; как же идти в бой, драться с врагами!».

После того как мы оставили Харьков, с врачами действительно плохо, но в перевязочных отрядах, летучках — полный комплект. Необходимо выехать самой. На месте налажу санитарную помощь, побываю в наступающих частях. И хотя товарищи из Совнаркома возражали против моего отъезда и мне пришлось долго спорить, удалось настоять на своем. Уезжала со спокойной душой: в Киеве оставались Данишевский и Дремлюг, на которых можно было целиком положиться.