Дело было в середине сентября. Открылись после летнего перерыва школы, начались занятия в техникуме. Днем я слушал лекции, а вечерами сочинял письма Ольке, которую отправили на сельхозработы в колхоз. В один из таких вечеров, запечатав в конверт очередное свое страстное послание, я направился на улицу, чтобы бросить письмо в почтовый ящик. В тот момент, когда я закрывал дверь квартиры, кто-то похлопал меня по плечу.

— Как поживаешь? — узнал я баритон капитана.

— Ничего, помаленьку, — пробормотал я, не испытывая никакого желания пускаться в пространную беседу и почему-то чувствуя в душе обиду.

— У меня к тебе дело на миллион.

— Ну раз так, заходите, — ответил я хмуро и толкнул дверь.

— Чего ты надулся? — спросил Тимофеевич примирительно.

— Ничего, — огрызнулся я. — Пропадаете неизвестно где.

— С друзьями отдыхал.

— Знаем, что это за друзья.

— Натурально! — вскричал Тимофеевич. — Не веришь, что ли?

— Не надо со мной хитрить, — заметил я с укоризной. — Говорите, зачем я вам понадобился, — прибавил официальным тоном и сделал рукой жест, приглашая соседа в квартиру.

Григорий Тимофеевич вошел с печальным лицом.

— Что произошло? — осведомился я сухо.

— Дело такое, — начал капитан, посуровев. — Слушай внимательно и не задавай пустых вопросов. Я с товарищем попал в аварию — понимаешь? На сто первом километре опрокинул машину в кювет, я был за рулем. Авария нигде не зарегистрирована — соображаешь? Я, как видишь, целехонек, а товарищ малость ушибся, в больницу его вести нельзя — начнутся расспросы. Я бы сам его выходил, с ним ничего серьезного не случилось…

Я внимательно слушал Тимофеевича и с первых слов почувствовал что-то надуманное в его рассказе.

— Он у меня уже двое суток, я бы сам его выходил, — повторил Тимофеевич, — но меня посылают с нашими школьными волейболистами в область на соревнования — отказаться совершенно невозможно.

— Все понял, — сказал я. — До какого числа соревнования?

— По двадцатое включительно.

— Езжайте со спокойной душой, Григорий Тимофеевич. Я присмотрю за вашим товарищем.

— Присмотри, Сереженька, — загримасничал сосед, — он не тяжелый, ушибло его слегка, и все. Он уже ходить начал.

— Как его зовут?

— Павел Сергеевич, — добрейший человек, руководит хором в ДК.

— У него на работе не спохватятся?

— Все улажено, Сереженька. Считается, что он сейчас у родственников отдыхает. Взялся я его подвезти по знакомству и, видишь, ёкорный бабай, — не договорил капитан и поник головой.

— Положитесь на меня, Григорий Тимофеевич.

— Вот ключи, — продолжил сосед, вынимая связку из кармана. — Он пока спит, не тревожь его, а вечерком загляни.

— Непременно, — заверил я.

Вечером я решил наведаться к больному. Вошел тихо. В квартире было темно, и лишь в зале, над диваном, ущербно светил ночник. На диване лежал человек, укрытый до подбородка легким одеялом; красноватый, источавшийся из лепестков ночника жидкий свет лился на его обезображенное ожогами широкоскулое лицо, голые птичьи веки были сомкнуты — человек спал. Левая его рука лежала на груди бугром под одеялом, и бугор этот ритмично и плавно вздымался, движение это сопровождалось глубоким вздохом спящего. Правая его рука, тяжелая и сильная, расслабленно свешивалась, касаясь кистью пола. Там же, на полу, белела дюжина пластиковых флаконов и баллончиков.

Лицо лежавшего было изуродовано, но не на столько, что стало неузнаваемо. Приковывал взгляд характерный мощный крутой лоб с широкими залысинами. Передо мной был гуманоид. Томившее меня неясное предчувствие обернулось реальностью, я не решался двигаться, охваченный волнением и страхом. Космический странник изредка пошевеливал запекшимися губами, точно разговаривая с самим собой во сне. Едва ли он ощущал мое присутствие. Вдруг рука, свисавшая с дивана, начала замедленно подниматься и легла вдоль тела; мне показалось, что гуманоид весь напрягся и силится что-то сказать. Губы его вновь беззвучно шевельнулись, и в голове моей явственно прозвучал вопрос:

— Кто вы? Я вас не узнаю.

Диван стоял в углу, слева от него было окно, в котором белым пламенем горели звезды, и в первое мгновенье, едва раздался этот звучный и ровный голос, я не сомневался, что донесся он оттуда — из черной бездны космоса. Невольно я отпрянул.

— Не уходите, — снова прозвучало в моей голове.

Но ноги сами несли меня назад, я отступал спиной, жутко оглядываясь и лихорадочно хватаясь за предметы, — ужас охватил меня.

— Не уходите.

Но я был уже в прихожей.

— Не уходите…

Я рванул вниз по лестнице и выбежал во двор. Помчался куда-то, не чувствуя земли под ногами. Час-другой длилось мое бегство, надо мной был огромный космос, и я не знал, куда от него скрыться и находил спасение лишь в собственном суматошном бесцельном движении. Точно ополоумев, петлял по окраинам поселка, который вдруг представился мне неведомым страшным лабиринтом, и только когда выдохся, остановился, отдышался и спросил себя: «Чего, собственно, я испугался?» Я попытался рассуждать здраво, отбросив всяческие страхи, и выходило, что испуг мой был напрасен, гуманоид не представлял опасности хотя бы потому, что сам нуждался в помощи, однако, как я ни убеждал себя, лишь к утру набрался храбрости вернуться домой. Разумеется, ни о каком сне не могло быть и мысли. Я расхаживал взад-вперед по комнате, то и дело останавливаясь в волнительной надежде уловить звуки за стеной, но там было тихо. Наконец решился. Вновь пересек площадку этажа и приоткрыл незапертую дверь. Гуманоид лежал все в той же свободной позе, только на этот раз в опущенной руке, касавшейся пола, белел флакон с синим длинным соском на колпачке, а глаза космического пришельца были открыты, внимательным и спокойным взглядом встретили меня. Я стоял, все сильнее прижимаясь спиной к косяку, сердце мое учащенно билось, грудь вздымалась. Инопланетянин медленно поднес флакон ко рту и сделал несколько мелких глотков. Потом опустил руку.

— Простите, я вас вчера не узнал, — вновь прозвучал звучный насыщенный голос — прозвучал во мне.

Невольно я дернулся, но устоял на месте, подавив желание кинуться прочь.

— Еще несколько секунд, и наши ощущения действительности сроднятся, — «проговорил» гуманоид, — и вам не надо будет прилагать никаких усилий, чтобы услышать меня.

Не знаю определенно, что он имел в виду, но и вправду через некоторое время голос его стал звучать приглушеннее и где-то в стороне, как если бы кто-то невидимый стоял в углу и говорил за него. При этом обожженные губы вселенского странника чуть приметно пошевеливались, иногда замирали, не в такт словам. Но это было не суть важно, главное: постепенно я освоился и даже осмелился спросить:

— Почему вы говорите, будто меня узнали? Разве мы с вами знакомы?

— Вы со мной — нет, а я с вами — да, — пояснил космический летчик. — Недолгое время мне было поручено наблюдать за вами, когда вы находились на корабле.

Он хотел еще что-то сказать, но голос его прозвучал совсем тихо, почти беззвучно — губы были недвижимы, поглядел на меня устало и смежил лысые веки. Я понял, что ему доставляло, несомненно, значительные усилия передавать свои мысли и решил удалиться, чтобы продолжить, надо сказать, заинтересовавший меня разговор позднее.

О чем же я хотел его расспросить? О многом, конечно. Но прежде следовало бы полюбопытствовать у Григория Тимофеевича — к чему эта неуклюжая попытка выдать инопланетного жителя за попавшего в автомобильную аварию мифического руководителя хоровым коллективом? Неужели Тимофеевич не понимал, что я моментально распознаю обман? Странно все это, странно…

Меж тем меня так и подмывало взглянуть на гуманоида, но я удерживал себя, курил на кухне соседской квартиры. К слову заметить, Тимофеевич редко приглашал меня в гости. Сейчас я подумал о том, что он, пожалуй, вообще мало кого к себе приглашал. Мне пришло на ум, что у нашего капитана и друзей-то нет, несмотря на общительный его нрав; знакомым, конечно, не счесть числа, а вот настоящей крепкой дружбы ни с кем не имеет Тимофеевич. Тут сама собой последовала догадка, что мой сосед, очень может быть, живет двойной жизнью: одной на людях, другой — здесь, в тишине этой уютной квартиры, наедине с самим собой. Я пытался до последнего звена сложить цепь логических заключений, но мысли, напротив, становились бессвязнее — сказывались бессонная ночь, усталость. Докурив сигарету, я налег грудью на кухонный стол, задремал… Пробудил меня грохот грузовика за окном, ощущая легкий смур в голове, я подошел к стеклу и увидел грузовик, уносящийся за пределы городской черты. Сморщил лоб, огладил ладонями щеки, нахмурился, как бы что-то припоминая, и первая мысль опять была о Тимофеевиче — где же он, куда подевался загадочный учитель? Ведь совершенно очевидно, что его россказни про соревнования — чистейший вымысел, ложь, обман. Но зачем ему понадобилось меня обманывать? Непонятно, непонятно…