– Твоя песня. Это твоя песня, – мурлыкал под нос.

Он медленно двигался вперед. Не чувствовал страха, несмотря на то, что становилось все темнее и тише. Но вдруг стал отдавать себе отчет, что тишина, которая его окружает, абсолютна. Ни шума шагов, ни голосов птиц, ни даже собственного дыхания. Поднял голову, чтобы посмотреть на звезды, но небо…

– О-о-ох! – вздохнул с удивлением.

То, что двигалось по узкой полосе неба, между двумя стенами леса, явно не походило на тучи. Почувствовал влагу. На лице, на ладонях, одежде. Так не пахнут прелые листья и трава. Запах тошнотворно-сладковатый.

Кровь! Падала большими каплями из огромных, тяжелых вен, висящих здесь же над лесом. Облила его всего. Когда почувствовал страх, не мог уже свободно двигаться. Постепенно терял человеческие контуры и становился неестественно большим коричневым сгустком. Ужас, который в конце концов коснулся его оцепеневшего сознания, был последним ощущением, которое запомнил, как свое. Сгусток поглотился.

– Я существую, как я. – Это было единственным, что мог понимать. Не имел чувств, желаний, тела. Попросту был. Ничто, кроме "был". Не знал, как долго это длилось, потому что не знал ни одной меры, ни даже не мог чем-то "знать". Миг, как вечность. Не знал места, в котором находился. Не имел понятия, кто он и зачем. Понимал лишь одно:

– Я существую.

Что-то изменилось. Невесть что позволило ему распознать звук. Или появилось чувство слуха, орган позволяющий отличить звучание от тишины. Услышал мелодию. А затем понял слова.

И его выплюнуло назад.

Маленькая человеческая фигурка во мраке букового леса, непонимающе глядящая на низко висящие, тяжелые, темно-синие тучи. Как приятно – приплыла быстрая мысль – очередное мое изменение прошло спокойно.

Но это была неправда, и он закрыл глаза.

Озноб встряхнул его тело, и холодные капли пота выступили на лице. Внезапный страх исчез так же быстро, как воришка с присвоенным бумажником. Что-то жгло его теперь изнутри, какое-то пламя пожирало его и вынуждало встать и идти к неизвестной цели. Подчинился. С усилием поднялся на колени и открыл глаза. Стоял перед серой мраморной дверью. Надпись сообщала: "Каждый кузнец своего счастья".

– Я сошел с ума! – громко сказал самому себе.

– …сошел…

– …ума…

– …сошел…

– …ума… – пошло отдаваться эхо, как будто был не в лесу, а в зале со странной акустикой.

Чтобы отделаться от навязчивых звуков, торопливо потянул дверь на себя. Напрасно! Дернул изо всех сил – так что хрустнули суставы.

– Болван, нужно не дергать, а толкать! – крикнул кто-то со злостью. – Ну же! Ну! – оказывается, кричал сам. – Открывайся же!

Его ослепил кошмарный блеск. Закрыл глаза и… упал лицом в песок, а во рту почувствовал мелкие камешки и вкус крови. Отплевываясь, поднялся на ноги.

– Прорвался. Кретин!

Желтый песок, без конца и края, окружал его со всех сторон, а солнце стояло в зените. Это солнце было королем, который мог уничтожить любого, самого сильного противника, а человека сожгло бы за полдня. Желание, о котором он забыл перед лицом Леди Бессмертия и ужасов букового ущелья, которого еще минуту тому назад в своем безрассудстве не чувствовал, выросло до такой степени, что во рту не осталось даже слюны, а в теле сил.

– Воды! – прохрипел, падая на колени.

– Выбери, пришелец, – ответил ему король, – чего ты хочешь больше: воды или своей памяти?

– Воды! Зачем мне память, если я умру, и все погибнет?

В ответ хлынул дождь.

Безграничный дождевой поток.

"Границы. Подумай о них, глядя в звездное небо. Присмотрись к дождинке и найди точку, в которой начинается ее поверхность. И напомни себе минуту, когда ты родился. А затем подумай поздно ночью, засыпая, почему ты – это ты".

Посмотрел подозрительно в сторону окна. Что-то было не так. Тучи. Темно-синие, тяжелые, растрепанные, быстро меняющие форму. Напоминали ему его сон. Если это был сон.

– Твоя песня. Это твоя песня. – Слова происходили из его сна. Помнил это очень четко. Помнил также облегчение, с которым проснулся. Однако сейчас, когда посмотрел в окно, появилось беспокойство. – Эти тучи. Надеюсь, они останутся обычными.!

Потянулся к сумке на столике. За своей тетрадью.

"Интересно, что еще я помню".

Начал писать дрожащей от возбуждения рукой, потом удивился тому, что пишет не авторучкой и не старинным пером, а просто пальцем.

"Волк, скрытый под маской кротости, сам не знаешь…" – Прочитал быстро, со злостью вырвал страницу и, смятую, бросил в угол.

– Бессмыслица! – медленно успокаивался. – Но нужно признать, что некоторые сны бывают очень странными. – С любопытством осмотрел палец. – Но сейчас-то не сплю?

В окно видел небо. Вот те на! Было черным и усыпанным звездами. Мог догадываться, что где-то за лесом поднимается месяц. Или горит большой огонь, зарево. Любил такое ночное небо. Начинал тогда мечтать. Закрыл глаза, мысли спокойно поплыли в неопределенность.

А сам оказался сидящим за накрытым столом.

– Айвен, за тебя и за твое здоровье! – усмехнулся Готфрид, поднося к губам кружку темного пива.

– За искусство Ингигерды! – добавил Айвен.

– За искусство Ингигерды! – с энтузиазмом согласились Бесси и Готфрид. – И… Что-то случилось, Айвен?

– Странно, – пробормотал он. – Очень странно.

– Что странно?

– Многое. Ведь я только что… Ладно, это потом. Но странно, например, что в гостинице и в корчме резные панели и потолочные балки, мебель и даже ковры.

– Разве они некрасивы? – удивился Готфрид.

– Очень. Но они такие же, как в том доме, где меня нашла Бесси.

– Неужели?

– Да. И мебель так же инкрустирована чем-то блестящим.

– Мода, – пожала плечами Бесси.

Корчма жила своей веселой вечерней жизнью. Постояльцев из гостиницы было раз, два и обчелся – Айвен и Бесси. Остальные пришли снаружи. Одни после тяжелой или легкой работы искали здесь столько отдыха, сколько мог осилить их кошелек, другие пытались заработать, предлагая то, чего не было в меню. Третьи же – самые приветливые и с самыми честными глазами и невинными взглядами – ловили момент стащить все, что плохо лежит в чужом кармане. Все знали друг друга настолько хорошо, что во время стычек точно оценивали, кто может быть виноват или от кого держаться стоит подальше. Впрочем, Готфрид не любил драк, а хозяйка их терпеть не могла. Поэтому шумели и верещали просто-напросто стараясь доказать свою правду в споре, часто помогая себе вилкой или ложкой, которыми отчаянно колотили по столу.

"Хоть снимай эту корчму для фильма", – Айвен смотрел во все глаза.

– Комнаты как комнаты. Мебель как мебель, – Готфрид одним залпом допил кружку. – А почему не пьешь? Пиво не нравится?

– Наверное, у меня нет твоего опыта по его поглощению.

Все – Готфрид, Айвен и Бесси – засмеялись. Затем управляющий строго крикнул:

– Где наш обед? А, уже несут! Вы любите жареных на вертеле цыплят?

– Да, – задумчиво кивнул Айвен.

– Тебе бы чего-нибудь еще, может, какой-то суп? – предложила Бесси.

– И тарелка королевского супа из лосося со сливками для госпожи, – крикнул, не разобравшись, Готфрид.