Кузиманза Д. Д.

Ну и что, что тролль

1

Он чувствовал себя, как после несчастного случая в раннем детстве. Прыгнул с балкона их пятиэтажки, держа в руках мамин зонт, а потом лежал разозленный и беспомощный на газоне со сломаной ногой, пока не прибежали соседи и не вызвали "скорую".. Но тогда ему не шипели на ухо: "И все погибнет… Без тебя все погибнет…"

Ну, а теперь с чем не повезло? Дорожная авария? Парашют не раскрылся? Банальный мордобой с хулиганами? Разборка с троллями? Привычная битва с бездухами?

Судя по всему, он лежит на поле боя, но санитарная команда присела где-то покурить да перекусить. Спасение утопа… то есть, раненого есть забота самого раненого.

Открыл глаза, но боль заставила зажмуриться. От света? Ему режет глаза свет? Солнышко над полем боя? Что случилось-то? Дорожная авария, парашют не раскрылся или банальный мордобой? Кто погибнет-то? Куда бежать и что спасать?

А вот и нет. Нет никакого поля боя, битвы или хотя бы поединка. Он в комнате. Свет горит.

Нет, желтоватый шар на изящной цепи не горел, а скорее тлел.

Но глаза продолжали болеть. И это было не единственное место, которое страдало.

А ещё вернее, не было места, которое не болело бы совсем.

Левая рука странно одеревенела, словно он провёл долгую ночь на жёсткой и неудобной постели. Собственно говоря, правой руке было не лучше. Он собрал силы и попытался сесть. Напрасно. Руки и ноги были крепко и надёжно связаны, и, самое неприятное, не помнил когда и кто это сделал. В памяти зияла дыра… батюшки! не дыра, а бесконечная бездна. Не помнил даже, кто он такой.

Надо же: о хулиганах или, скажем, бездухах, помнит, а о себе… только имя.

Панический страх окатил его, как мерзкая, холодная грязь, и он послушно подчинился ему. Страх – это хорошо, страх означает, что его тело и чувства в порядке. А потом, глядишь, появятся и хорошие воспоминания. Ведь прошедшее и происшедшее – на расстоянии протянутой руки, он почему-то в этом уверен!

Он открыл глаза, но боль заставила прищуриться. От света? Нет, желтоватый шар на изящной цепи не горел, а скорее тлел. Но глаза продолжали болеть. И не только глаза. Левая рука странно одеревенела, словно он провел долгую ночь на жесткой и неудобной постели. Собственно говоря, правой руке было не лучше. Он собрал силы и попытался сесть.

Напрасно. Руки и ноги были крепко и надежно связаны.

Самое неприятное, не помнил когда и кто это сделал. В памяти зияла дыра… батюшки, не дыра, а бесконечная бездна: не помнил даже, кто он такой. Только зловещие и дурацкие слова: "Без тебя все погибнет!"

Панический страх окатил его, как мерзкая, холодная грязь, и послушно подчинился ему. Страх – это хорошо, страх означает, что тело и чувства в порядке. А потом, глядишь, появятся и воспоминания. Ведь прошедшее и происшедшее – на расстоянии протянутой руки, он почему-то в этом уверен!

Но воображаемая рука пока была коротковата, и чувствовал он себя, как осенний лист, подхваченный ветром и несущийся неведомо куда. В полном смысле такого сравнения: все кружилось даже перед закрытыми глазами. Сейчас его вывернет прямо на мягкий и красивый ковер. Нет, он не допустит себя до такого унижения! Стиснул зубы до боли – не той, что была раньше, а еще большей! – судорожно глотая. Попробовал крикнуть, но только застонал.

Наконец, опять открыл глаза и повел ими из стороны в сторону. Ничего плохого не случилось, мир больше не кружился, а стал незыблемым и устойчивым. Какая красивая комната: резные панели и потолочные балки, мебель солидная, но со вкусом инкрустированная чем-то блестящим.

Невольно рассмеялся и хрипло сказал:

– Лежу связанный на полу и думаю о красоте окружающих меня вещей.

– Поистине ты неисправим!

Послышались шаги за спиной. Кто и зачем торопливо идет к нему? Ну да, раз он еще не зарублен (почему именно "не зарублен", а "не застрелен" или "не заколот"?), то кто-то в нем нуждается. И даже не кто-то неопределенный, а женщина, и женщина молодая. Голос-то какой приятный!

– Айвен! Ох, Айвен! – черноволосая женщина в богатом длинном платье подбежала к нему и осторожно обняла. – Я знала, что ты жив! Что с тобой? – пробормотала сквозь слезы.

– Погоди плакать и задавать вопросы, лучше развяжи меня. Или разрежь веревки. У тебя есть нож?

Она отвернула полу верхнего, голубого платья и с пояса нижнего, серебристого, достала (ого!) маленький кинжал.

– Сейчас, Айвен, сейчас! Ты жив, жив, – бормотала, освобождая его. – Я не надеялась на такое чудо! Знаю, ты почти не можешь говорить. Твое горло ранено острыми когтями какого-то зверя. Но не сокрушайся, старая Ингигерда все поправит, нужно только время и немного магии. Нет, не пробуй больше говорить!

Сильные маленькие ладони сначала растирали его онемевшие запястья, а когда они отозвались на ее усилия мучительным покалыванием, женщина сказала:

– Ты сможешь управиться с пером и чернилами? Да?

Для него такие письменные принадлежности были экзотикой, с одеревеневшими запястьями он еле справился бы даже с клавиатурой, но выбирать не приходилось. Хотя горло оказалось практически единственным, что у него не болело, но пока только эта красавица могла ему хоть что-то объяснить. Поэтому не спорил и утвердительно кивнул, а она выбежала, оставив его приводить руки в порядок своими силами.

"Айвен? Мое имя? Ладно, это потом… Все погибнет? Ладно, это тоже потом, сейчас спасать даже "не все" сил нет… А она очень красива. Хотя ей уже давно не двадцать. И очень знакома. Ну, гудящая башка, как зовут освободительницу?"

Меж тем, красавица вернулась с пергаментом и старинными пером с чернильницей. Айвен сдержал стон и взял перо.

– Ну же! – торопила его она. – Рассказывай все. Как это случилось?

"Ах, женщины, женщины. Все одинаковы: скорее, быстрее…" У него тряслись руки, с куда большей охотой и скоростью он говорил бы вслух.

Но красавица нетерпеливо смотрела через его плечо и, кажется, была готова зажать ему рот. Пришлось поднапрячься и вывести три слова на пергаменте.

– Что? Как это ничего не помнишь? Совсем ничего? Ни сражения с бездухами, ни поиск артефакта? – возмутилась она.

Меньше всего ему сейчас был нужен артефакт. Вот стакан воды – другое дело. Но пока его угостили только чернилами. Он улыбнулся и дописал еще строчку.

– Ты не знаешь, кто ты и кто я?! Но что-то же ты помнишь?

Он задумался. Конечно, правильнее было бы оглядеться, оценить обстановку, найти оружие, раз тут происходят сражения. Расспросить эту женщину. Приготовиться к очередным неприятностям, так сказать.

Но он был до неприличия слаб и растерян. А красавица энергична и упряма.

Размышления его длились не одну минуту, потому что большую часть времени смотрел на нее и восхищался. И радовался тому, что – как видно – они с ней очень дружны. Приятно быть спасенным такой душенькой и смотреть в ее чудесные глаза. Смешно, но в этой нелепой беспамятности от сердито-нетерпеливого ее взгляда становилось ему легче.