— Да душу измочалил, честное слово! Паразит такой! Урод! Кочерыжка обгрызенная! — продолжала исходить нездешними страстями огнедышащая Амалия. — Припер, понимаете, какую-то хреновину и требует, чтобы мы ее срочно разместили. Да за такое объявление меня в сумасшедший дом упрячут! На Пряжку! Я ему, оглоеду, толкую, чтобы он сочинение свое кретинское в нормальный вид привел. А он нудится, — тут Закорчевская, безбожно шепелявя, передразнила кого-то незримого: — «Вы, гражданка, объявленьице это главному редактору шнещите, гражданину Жорину. Уж он найдет, как объявленьицем нашим рашпорядитьщя!».
На этом месте Амалия сбавила тон и повела дипломатично очами:
— Вот я и решила: дай загляну к вам, Денис Викторович. А ну как этот паразит (извиняюсь, конечно!) — ваш родственник или знакомый!
— Ну разумеется, родственник! — «успокоил» ее Зорин. — Братик-дегенератик.
И распорядился:
— Давайте-ка сюда этот опус для психушки! Посмотрим: что за жанр такой интересный?
Амалия проворно подсунула ему одинокий листок, клочковато выдранный из школьной тетради в клетку и заполненный скачущим детским почерком. Зорин прочел: «Организация выдаст прорезиненный макинтош б/у 1962 года выпуска (изготовитель — Швейная фабрика им. Володарского, г. Ленинград) в обмен на плащ 2002 года выпуска (изготовитель — фирма «Пьер Карден», г. Париж). Обращаться к Администратору по телефону: 595-81-39. Агентство «Утренняя звезда»».
В желудке у Зорина сделалось тяжело и зябко, словно он проглотил громадную медузу, впитавшую в себя весь холод океанических глубин.
— Ну как? Не слабо? — победно глянула на шефа Мисс Реклама. — Это какие же кретины станут вам презентовать Кардена взамен допотопного дерьма родной Володарки?
— Мне презентовать? — пробормотал потерянно Зорин. — Почему — мне?
— Ну, не вам лично. Про вас — это я так, для примера, — пояснила Амалия. И заговорщицки улыбнулась: — Вам, Денис Викторович, это ни к чему. У вас и так плащик — закачаешься!
Тут Зорин поперхнулся и начал суетливо перекладывать бумаги с места на место, порождая на столе еще больший беспорядок. Наконец, выдавил из себя:
— Вы, Амалия Егоровна, вот чего. Вы это объявление мне оставьте. И пригласите-ка сюда вашего оглоеда: я сам с ним разберусь.
Амалия не заставила повторять дважды и стремительной кометой прочертила огненно-алую траекторию за порог кабинета.
Не успел Зорин собраться с разбегающимися мыслями, как дверь отворилась вновь, и перед ним возник Гномик. Да-да, тот самый, из театра! Повелитель волшебных сказок, путешественник по Стране детских снов, который так сладко дремал подле театрального гардероба, умостившись в бархатном кресле.
Гномик заговорил. Голос у него оказался тихим и немного печальным:
— Ждравштвуйте, гражданин редактор! Добрый вам вечер! Я к вам, шишки-коврижки, ш поклоном от Петра Аввакумовича, гражданина Админиштратора.
Зоринский страх тут же улетучился, тяжкая ледяная медуза в желудке растаяла без следа. От негромкого, ласкового голоска в казенном кабинете вдруг стало по-домашнему уютно. Зорину даже почудилось: вот сейчас он изорвет все эти кретинские заметки в мелкие клочья, усядется на ковер, обнимет, как в детстве, колени, а тихий голос с милой шепелявостью будет рассказывать ему про Златовласку и про три волоска Деда-Всеведа…
Но Гномик умолк, выжидающе взирая на Зорина грустными своими глазами. И вместо того, чтобы плюхнуться блаженно на ковер, главный редактор спросил:
— В какое время лучше всего звонить Петру Аввакумовичу? Утром, вечером?
— А не надо ему жвонить, шишки-коврижки, — отсоветовал благожелательный старичок. — Петр Аввакумович так мне и шкажал: «Ты, мол, как только гражданин редактор тебя примет, шражу ему и передай: я его шам отыщу, когда надо будет. Пушкай, мол, только жнает, что аудиенция ему уже нажначена». Такая вот дишпожиция!
— Значит, Администратор был уверен, что я непременно вас приму? — с уколом уязвленного самолюбия поинтересовался главный редактор.
— Уверен, уверен, — успокаивающе покивал головкой ласковый гость. — Он вщегда абшолютно уверен!
По Зоринским устам ядовитой змейкой скользнула недобрая улыбка: «Все просчитал! Безошибочно! И дергает меня, как кукловод — безмозглую марионетку! Согласно закону Авогадро!»
Гномик, между тем, поднялся из кресла и направился к двери:
— До швидания, гражданин редактор. Желаю вам вщего хорошего!
— Постойте-ка! — окликнул его Зорин, и, неожиданно для себя, спросил: — А как вас зовут?
— Пифагор.
— Как?! — изумился редактор.
Голосок повторил приглушенным эхом:
— Пифагор.
И пояснил:
— Папаша мой математиком был, шишки-коврижки. И чрежвычайно почитал выдающегощя древнегречешкого ученого Пифагора, автора жнаменитой теоремы…
Развел крохотными ручками: что уж тут поделаешь? Такой вот папаша достался, шишки-коврижки! И тихо исчез в дверном проеме.
Зорин потерянно сидел в кабинете, и на него с молчаливой угрозой из углов наползала тьма.
Глава восьмая
Приватизатор Гольфстрима
Для редактора ежедневной газеты пятница — день особенно суматошный: надо успеть подготовить сразу два номера — на субботу и воскресенье. Вот и сегодня планерка растянулась на час с лишним, и Зорин только сейчас выпроводил последнего члена редколлегии. Облегченно вздохнул, потянулся, откинувшись в кресле…
Блаженство мига оказалось нарушено настырным звяканьем телефона. На тумбе, по правую руку от редакторского стола, громоздились четыре разномастных аппарата связи, и у всех у них голоса были отчего-то очень неприятные. Но этот, крайний справа, оказался наделен особенно мерзким звонком: наглым, чванливо квакающим и притом еще слегка привизгивающим, словно в истерике.
Зорин с ненавистью скосил глаза на мерзко орущую пластмассовую гадину: вот бы взять молоток — и… Нет, нельзя! Этот аппарат — самый неприкосновенный: приватный телефон редактора для особо доверенных людей. Хозяин кабинета вздохнул и злобно сорвал трубку:
— Слушаю! Зорин!
Мембрана разразилась радостно-бодрым тенорком:
— Привет желтой прессе! Почем нынче опиум для народа?
Тенорок принадлежал Зоринскому приятелю, депутату Законодательного собрания и владельцу целой сети питерских ресторанов, пивных и разномастных кафешек Вольдемару Мышонкину, которого в их тесной компании именовали исключительно Мошонкиным.
Мошонкин, между тем, разливался соловьем:
— Слушай, Заря Коммунизма, завтра после обеда время не забивай. Намечаю операцию «С легким паром!». Ровно в три нас ожидают апартаменты с двумя бассейнами, душем Шарко и прочими гигиеническими усладами! Шикарный оздоровительный центр для VIP-персон, только на днях открылся! Ну, все, привет, я поскакал на заседание — жопу просиживать. Целуй фикус, поливай маму!
* * *
На сей раз Мошонкин превзошел себя. Он притаранил огромный веник из свежесорванной крапивы и тут же героически отхлестал им себя по всем возможным местам.
Глядя на самоистязающегося Мошонкина, компания помирала со смеху:
— Вольдемарчик! Это тебе что, бабу заменяет? Ну и где кайфа больше? С крапивой-то, поди, приятней выходит?
— Ага! Крапива презентов из него не тянет, муж к ней из командировки не заявится прежде времени, и с крапивой у Вольдемара не бывает осечек!
— Раздолбай! — отбивался Мошонкин от людоедствующих приятелей. — Что вы понимаете, скобари несчастные! Знаете, какая от этого польза? Все нервные окончания активизируются!
— Во-во! — катались по полу раздолбаи и скобари. — Вот ты главное свое окончание и активизируешь! А то оно у тебя и впрямь очень нервное стало! Ну все, теперь бабам полная и окончательная погибель придет от нашего Мошонкина!
Помимо крапивного веника Вольдемар приволок с собой еще какого-то кадра — неизъяснимо мрачного, косматого и жутко неотесанного. Начал было его представлять честной компании, но кадр перебил сладкоголосого Мошонкина и хрипло буркнул:
