Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

И не было уже комнаты посреди большого северного города, не было задернутого шторой окна, а была тьма беззвездного неба, когда и Луна, и Южный Крест, и Проксима Центавра боязливо прячутся за тучами. Обжигающая тьма ямайской ночи, и соленый ветер с моря, и сама она — не уборщица Нюша и не Анабелла Кончита Санчес, и не Синьора Смерть, а жрица-мамалоа, лучшая ученица главного на всей Ямайке бокора — Черного мага вуду.

У бокора были ледяные руки мертвеца, хриплый каркающий голос и иссиня-черные волосы, заплетенные в длинную косу. Это он обучил Анабеллу магическим ритуалам вуду — страшной религии, которую завезли на Кубу, Ямайку и Гаити «черные птицы» с далекой африканской Дагомеи.

Много ночей отдал бокор талантливой ученице, пока не посвятил ее во все секреты Черного вуду: как вводить в транс, как человеческую душу — «маленького доброго ангела» — загнать в глиняный кувшин канари, как наносить «воздушный удар», как — «удар по душе», а как — «удар порошком». И, наконец, как готовить эти колдовские порошки: «разрежь-вода», «сломай-крылья» и самое жуткое из всего бесовского зелья — порошок зомби.

И вот сейчас в далеком от Ямайки городе Санкт-Петербурге, в центре Васильевского острова женщина из племени ацтеков творила магию вуду, а за ее спиной сгущался призрак старого бокора. Все громче, все надрывней пела выдолбленная тыква, ощетинившаяся змеиными позвонками. Все глубже жрица-мамалоа погружалась в ритмы ведьмовской карибской ночи, все отрешенней становились ее глаза и безудержней качался маятник ее тела.

Но вот она прекратила раскачиваться, откинула покрывало с просторной корзины и достала оттуда молодого петуха со связанными лапами. Растревоженная птица принялась биться, но женщина развернула ее к себе и вперила огненный взор в исполненные ужаса петушьи глаза. Черные бусинки глаз вдруг застыли невидяще и вся птица стихла, задеревенела. Анабелла водрузила ее посреди стола, хрипло прочла заклинание и коротко взмахнула остро заточенным ножом. Голова с алым гребнем гулко шлепнулась о столешницу. Обезглавленное тело, пробудясь от транса, рвалось из цепких ведьминых пальцев и заполошно било крыльями. Спустя несколько мгновений петушиная тушка мертво обвисла, и черная кровь из зияющей шеи фонтаном поливала восковую куклу.

Свежая кровь придаст заклятиям вуду особую силу, превратит их в огонь, в молнию, в смерч.

Над свечами вздымается черная копоть, и черная кровь бежит из мертвого петуха, и черными кажутся даже слова, слетающие с губ жрицы. И женщина знает: весь мир сейчас — черный. Черный, как южная ночь без звезд, без луны, без жизни.

Итак! Пора! Она взяла маленький махагониевый пенальчик, раскрыла его и вытащила длинную иглу из черного серебра. Зажав иглу в руке, вперила яростный взор в крохотную восковую фигурку, распростертую на жертвенном столе.

Раз! Женщина изогнулась над куклой — и острая игла вошла игрушечному человечку в самую середину живота.

В это мгновенье один из пассажиров летящего над Атлантикой «Конкорда» — мужчина с холеным и властным лицом — оборвал начатую фразу на полуслове и согнулся в судорожной корче. Референт, утрясающий с ним текст завтрашнего доклада в Верхней Палате, растерянно уставился на побелевшее лицо босса…

Два! Она извлекла иглу и тотчас нанесла новый удар — в мягкое куклино темя.

Пассажир «Конкорда» резко распрямился, выгнулся дугой и застонал тонким голосом. Голова его дернулась и склонилась к плечу спутника. Белая пена, срывающаяся с губ, заливала строгий пиджак референта, а тот судорожно вжимал палец в кнопку вызова бортпроводницы и бестолково бормотал:

— Михал Васильевич, вам плохо, да? Ну ничего, мы сейчас…

Три! Легко и весело игла погрузилась в грудь куклы, в левую ее половину.

Подскочившая, наконец, стюардесса напрасно бросилась за аптечкой. Мужчине, завалившемуся лицом в колени своего помощника, лекарство уже не требовалось…

Анабелла обтерла иглу, спрятала в нарядный пенальчик. Брезгливо подхватила издырявленную куклу и, стиснув пальцами, превратила в бесформенный восковой комок. Задула свечи и, не отдергивая штор, отошла к дивану, рухнула лицом в подушку.

Ее бил жуткий, изнуряющий озноб. Впрочем, это продлится недолго. Женщина знала: скоро она провалится в забытье — глубокое и пустое, как пересохший колодец. И перед тем, как безвольно кануть в темную бездну, она успела подумать: «Генерал Скурбеев должен быть доволен. Не слепить ли из воска самого генерала?».

Глава двадцатая

Пьяный негр, заветы Мао и великий гроссмейстер

От редакционной чехарды Зоринская голова разбухла, как купол Исаакия. Время подходило к десяти вечера.

Какого черта? Сидишь тут допоздна, как последний чмошник, а всякие там водопроводчики давно отдыхают! Нет, все, шабаш! С яростью выпущенного из пушки ядра Зорин ворвался в опустевшую приемную, где Славик в полном одиночестве щелкал свои сканворды.

— Свободен! Я иду пешком! — рявкнул он верному оруженосцу. И от души шваркнул дурацкой дверью о чертов косяк.

Постепенно остывая, вышел к Гостиному двору, а там Невский подхватил Зорина мощным течением, закружил в водоворотах, донес до Адмиралтейства и забросил на выгнутую спину Дворцового моста.

На мосту же творилось несусветное. Перегородив дорогу прохожим, визжала и бесновалась орава пьяных юнцов явно импортного производства. В центре ее выделялся молодой негр — длинный, как жердина, в распахнутом овчинном тулупе и канареечно-лимонной бейсболке. Вытаращив мутные глазищи и размахивая бутылкой с недопитой водкой «Распутин», он орал своим веселящимся спутникам:

— I fuck you! I fuck all world! I fuck this devilish city, this devilish river and this devilish bridge![12]

Спутники тыкали в него пальцами и реготали. От чего длинный распалялся еще сильней. Внезапно он вскочил на ограду моста и тут же сиганул вниз — на пару с «Григорием Распутиным», которого так и не выпустил из цепких пальцев. Приятели, хихикая и по пьяному делу мало что соображая, перевесились через перила и радостно засвистали.

Между тем вот уж и круги на воде успокоились, а ни курчавой башки, ни лимонной бейсболки нигде видно не было. «Все, амбец негритосу! Согласно закону Авогадро!», — ахнул Зорин. И отчего-то ощутил радостное возбуждение. Ему вдруг захотелось плюнуть в колыхание осенней воды, куда только что бултыхнулся этот перепившийся клоун. Зорин поборол свое желание и двинулся дальше, к «стрелке» Васильевского. Он уже не увидел, как чей-то стремительный силуэт перемахнул через перила и полетел вслед за злосчастным «бейсболистом».

Домой Денис Викторович пришел в замечательном расположении духа.

* * *

Эта нелепая история неожиданно для Зорина назавтра получила свое продолжение. Просматривая подборку информации, он напоролся на заметку, озаглавленную «Прыгуны с Дворцового, или Профессор спасает студента». Ну-ка, что там такое?

Заметка описывала то самое действо, коему он вчера был свидетелем. Но вот два последних абзаца удивили господина редактора самым решительным образом:

«Скорей всего, пьяная выходка студента с Ямайки закончилась бы для него трагически, если б не самоотверженность профессора Санкт-Петербургского госуниверситета, заведующего кафедрой небесной механики Ф. А. Шереметева. Проходивший мимо профессор, не раздумывая, бросился в Неву вслед за Эрнандесом Севильяно. Рискуя собственной жизнью, он спас студента, вытащил его к ступеням гранитного спуска, где обоих «купальщиков» выловили из студеной воды и на «скорой» доставили в больницу».

Тут Зорин только и смог, что присвистнуть. Ну, дела! Фабиан наш небесный, оказывается, еще и герой-интернационалист! Вот тебе и холодный циник! Звякнуть ему, что ли?

На четвертом гудке трубку подняли, и чей-то сиплый голос буркнул:

— Да!

— Фабиана Адриановича нельзя ли попросить? — осведомился главный редактор.

вернуться

12

Я вас трахал! Я трахал весь мир! Я трахал этот чертов город, эту чертову реку и этот чертов мост! (англ.)

32
{"b":"186764","o":1}