Потом, отойдя от этого бреда, он костерил себя: «Ну что ты, идиот, дергаешься, чего тебе еще не хватает? Кругом — полный тип-топ!». Действительно: в плаще от Кардена, снятом с чьего-то чужого плеча, Зорину сегодня было предельно комфортно. Иногда ему даже казалось, что он родился в этом плаще.

Хотя порой вдруг прорывалось странное ощущение — будто это не плащ чужой постепенно сделался ему по фигуре, а наоборот, чертов плащик незаметно подгоняет его под себя! Да-да, кроит и перекраивает, словно бы внутри Зоринской оболочки набухает соками какая-то другая сущность.

Правда, всякий раз ощущение это, вспыхнув ярко и болезненно, тут же исчезало. Тревога улетала прочь, а чувство растущей комфортности оставалось, и земля вновь начинала вертеться, как положено. А вместе с ней и господин Зорин, главный редактор, член попечительских и наблюдательных советов, общественный деятель и бизнесмен, уверенно вращался на своей высокой орбите. Согласно закону Авогадро.

— Н-да, уважаемый Денис Викторович! Ну и кашу же вы заварили с этим вашим Ван-Гуттеном!

— Будьте добры уточнить: какой еще Ван-Гуттен и что за каша? — хмуро осведомился Зорин, недоумевая: за каким лешим он понадобился ученому секретарю Пушкинского дома?

— Ну как же! Ван-Гуттен, тот странноватый индивидуум из Нидерландов, претендующий на роль первооткрывателя и ниспровергателя в сфере американской и — что для нас важнее — древнерусской литературы.

— А, Гайавата из полка Игорева! — Зорин поморщился: опять этот сыр голландский объявился!

— Он самый! — сухо подтвердил его гость. — И добавьте: тот самый, которому вы необдуманно выдали некие векселя.

— Ну уж и векселя! — с небрежной улыбкой попытался возразить Зорин. Но ученый муж оставался непреклонен:

— Да-да! Вы взяли перед ним определенные обязательства. И Ван-Гуттен теперь впрямую ссылается на то, что вы, якобы, уже провели несколько раундов переговоров с президиумом Академии наук.

— Да ни черта я не проводил! — хлопнул ладонью по столу начинающий закипать редактор. — Я же с ума не сбрендил, как этот чмошник Гутен-Морген!

— Вынужден обратить ваше внимание на один принципиальный момент, — нахмурился посланец Пушкинского дома. — Господин Ван-Гуттен — не чмошник, как вы изволили выразиться, а член одной из королевских фамилий Европы. И потому ваши игры с ним могут обернуться неплохим международным скандалом. О чем, кстати, наш министр иностранных дел уже оповестил президента Академии. А я, соответственно, ставлю в известность вас.

— Так что же прикажете делать с этим августейшим Гайаватой? — опешил Зорин. Оказаться в центре международного скандала ему не улыбалось.

— А именно то и делать: устроить доклад перед господами академиками.

— Шутить изволите? — совсем уже растерялся редактор.

— Ситуация, в которую вы нас втравили, господин Зорин, меньше всего располагает к шуткам, — отрезал ученый секретарь. — Там, «наверху», проблему обсудили и пришли к решению. Вы кашу заварили — вам ее и расхлебывать. Но — без ущерба для державы!

— То есть?

— То есть мы приглашаем в Петербург вашего выдающегося лингвиста, а вы инсценируете для него выездное заседание Академии наук. То есть, разумеется, не всей Академии, а только его отделения литературы и языка.

— Как это — «инсценируете»?

— Очень просто. Мы вам выделяем конференц-зал в нашем академическом центре, а вы туда загоняете всех своих корреспондентов, корректоров и кто там у вас еще — до последнего курьера!

— Может, еще и водопроводчика вам привести? — хищно оскалился Зорин.

— Можно и водопроводчика, — согласился ученый секретарь. — Только проследите, ради бога, чтобы ваши люди были одеты пристойно! Как-никак, им придется пару часов побыть академиками, а не полубогемными, извините, гопниками. И еще: отберите тройку самых подкованных и поручите им подготовить соответствующие выступления в прениях.

Зорин представил своих «гвардейцев» в роли почтенных академиков, и ему поплохело:

— Да вы что, издеваетесь? Мои корреспонденты выступают с лингвистическими содокладами? Окститесь!

— А вы что же, хотите, чтобы мы всамделишных академиков мобилизовали выслушивать эту ахинею? — возразил гость. — Как я уже сказал, предложенный вам вариант продуман и согласован наверху, и не нам с вами его отменять! И скажите еще спасибо, что содоклады будут лингвистические, а не какие-нибудь там радиогеохронологические!

Зорин раздавленно молчал. А жрец филологии бессердечно добивал его:

— Естественно, вы берете на себя также всю культурную программу. И накачайте своего голландца нашим русским гостеприимством так, чтобы он прочухался уже в самолете! Ну и самое последнее. Вы в своей типографии и на свои же, разумеется, деньги издаете текст его доклада на русском и английском языках, оформляете весь этот бред как вестник Академии и отсылаете нашему нидерландскому другу: пускай, наконец, успокоится! На все про все вам дается не более трех месяцев.

Когда за ученым литературоведом закрылась дверь, Зорин перебрался за журнальный столик и привычно прихлебывал коньяк, закусывая маленькой шоколадкой. Редактора томило кошмарное видение: чопорный академический конференц-зал, заполоненный ордой редакционных хануриков (терминология Татьяны Путятишны оказалась как нельзя кстати!).

Но через четверть часа коньячная анестезия подействовала, и Зорин переключился с международно-лингвистического инцидента на материи привычные и вполне приятные. Перед ним на полированной столешнице валялась распечатка с компьютера: цены на сталь и курсы акций. В этих небрежно брошенных листках жили металлургические комбинаты и сталелитейные заводы: обогащали руду, выплавляли железо, прокатывали, прессовали…

— Надо прикупить акций! И поболе, — наказал себе Зорин, наполняя предательски пустеющий стакан. — Не забыть бы звякнуть брокеру!

И, щурясь на свет лампы, рассмеялся:

— Брокеры-рокеры, дилеры-киллеры! Эх, жисть-жестянка, повесить тебя, что ли, на бом-брамселе?

От приступа смеха неверная рука дрогнула совсем сильно — и золотистая струя хлынула мимо бокала, заливая столик. Зорин чертыхнулся, вытащил мятый носовой платок, но в последний момент раздумал вытирать столешницу:

— А, черт с ним! Венерке скажу — пускай подотрет, лахудра кривоногая!

И тут он даже замер. А ведь это мысль! Не позвать ли Венерку, не выпить ли с ней тет-а-тет? Перед редакторским взором всплыли нахальные секретаршины глазки, насмешливые и зовущие. Он тяжело поднялся, подошел к письменному столу, ткнул мятущимся пальцем в кнопку селектора:

— Венера! Как там в приемной? Есть кто ко мне?

Селектор отозвался исполнительным голоском:

— Ни души, Денис Викторович. Пусто!

— Вот и славно, что ни души, — обрадовался Зорин. — Вы вот что. Загляните ко мне: разговор есть. А чтобы кто чужой не забрел, приемную замкните на ключ!

— Хорошо, Денис Викторович, — проворковал селектор.

Спустя минуту секретарша с блокнотом в руках выжидательно застыла перед ним.

— Складывай свои причиндалы, — кивнул ей Зорин. — Они нам сейчас без надобности. У нас беседа по душам будет. Без протокола! — он хохотнул.

Венера положила блокнот и ручку на ближний стул и все так же стояла, исполнительно взирая на шефа. А он старался не смотреть на высоко заголенные кривенькие ножки. Но не смотреть не получалось. Венера же спокойно ждала новых распоряжений, как бы не замечая ни липучих взглядов пьяненького начальника, ни полупустой бутылки, ни лужицы, растекшейся по столу. И только глазки ее, как всегда, посмеивались и дразнили.

Он мотнул головой, стряхивая оцепенение:

— Ты достань-ка из бара бокал и коробку конфет… Вот так. Ставь сюда, на стол. Да сама-то садись, не стой тут обелиском неизвестному солдату!

Он рассмеялся своей шутке и разлил коньяк по бокалам:

— Не откажешься выпить с главным редактором?

— Ну что вы, Денис Викторович! — отозвалась, потупив глазки, Венера. — Разве я могу вам в чем-то отказать?