На редакционной летучке Зорин произносил тронную речь. Выдержав паузу, продолжил:

— Тут господин Бабуринский недавно высказался: мол, «Огни Петербурга» много внимания уделяют такой второстепенной фигуре, как водопроводчик. Заблуждаетесь, Бабуринский, водопроводчик — фигура ключевая! От его труда зависит качество нашей жизни, довольство или недовольство горожан, если хотите — социально-психологическая атмосфера в городе и стране. И мы эту тему будем развивать и углублять, пока не заставим наших сантехников работать сообразно ожиданиям общества!

Он опустился на стул, обвел взыскующим взором своих «орлов». Дальше летучка покатилась, соскакивая то на одну тему, то на другую, — как телега по раздолбанной российской дороге. Вполуха слушая выступающих, редактор все больше уходил в себя. Нет, положительно в его жизни что-то происходило не так. И это «не так» не было связано ни с «Утренней звездой», ни с частенько пошаливающим сердцем. Что же тогда?

Именно сейчас, посреди тоскливо-суетной летучки, это растущее беспокойство внезапно оформилось: «Белла! Я же ее не видел уже неделю! Она не заходит, не звонит, телефон ее не отвечает…».

Скомкав обсуждение последних вопросов, он наскоро довел совещание до конца и едва не бегом устремился к себе.

Влетев в приемную, застыл на скаку. Потому что прямо перед его взором лучились оранжевым светом Венерины колготки. Взгромоздясь на стул, секретарша тянулась к вазе, пылящейся на высоком шкафу. Юбочка, и без того коротюсенькая, сейчас не скрывала уже почти ничего. Упершись носом в эту композицию, Зорин поймал себя на непроизвольном желании потискать тощенькие секретаршины мосталыжки. Но тут же вернувшись в официальное русло, начальник распорядился:

— Когда появится уборщица, пригласите ее ко мне!

— А она уже в редакции, — прощебетал из поднебесья тонкий Венерин голосок.

— Тогда пусть сразу и заходит!

И неожиданно для самого себя замешкался в приемной, чтобы понаблюдать исподтишка, как Венера станет покидать свой пьедестал. Налюбовавшись напоследок оранжевым свечением, Зорин отдал для виду еще пару указаний, после чего скрылся за дверью кабинета.

Плюхнулся в кресло и подивился сам себе: «Ну и фрукт же ты, Зорин! Помираешь от того, что запропала любимая женщина — и тут же глазами мусолишь это несчастье в приемной! Непостижимо!»

Впрочем, объяснение тут имелось, и не самое сложное. Анабелла — это звезда, упавшая с неба и по нелепому капризу провидения попавшая в его, Зоринские, руки. Он постоянно ощущал, что недостоин ее. Это сознание рождало боль, ревность, уколы уязвленного самолюбия. Он и любил эту женщину, и побаивался этой нефритовой богини, и ненавидел эту ацтекскую чертовку.

А тощая, лядащенькая Венера… С ней все просто и ясно: он — Шеф, он — Повелитель. Кроме того, Зоринская секретарша создавала вокруг себя некую особую атмосферу. Сперва атмосфера эта казалась почти неощутимой, но постепенно сгущалась, обволакивала Зорина. И вот уже ему начало казаться, что в кривоногой и худосочной Венере («скелете с выменем», как ее окрестил Славик-Сканворд) таится некая изюминка.

И Зорин все чаще давал волю фантазии, представляя Венеру обнаженной, потом — Венеру в постели с мужиком, а затем — Венеру в постели с собой, господином главным редактором. Теперь он не спотыкался брезгливым взглядом об ее остроконечные коленки, а поглаживал их любопытствующим глазом.

Зорин тряхнул головой, словно прогоняя наваждение. То, что у них с Анабеллой, — это высокое и пронзительное, это — галактики и звезды, Тристан и Изольда. А Венера… Венера — это притягательная сила свалки.

Тут его размышления оказались прерваны стуком в дверь.

— Да-да, войдите! — крикнул он громче, чем требовалось.

Дверь отворилась. На пороге возникла растрепанная тетка с тяжелыми слоновьими ногами в резиновых сапогах ядовито-зеленого цвета.

Зорин тупо воззрился на это явление. Явление, между тем, потопталось на пороге и возгласило густым басом:

— Здрас-сьте. Звали?

— Вы кто? — выдавил, наконец, редактор.

— Я-то? Уборщица я, Татьяна Путятишна.

— Какая-какая Татьяна? — переспросил плохо еще соображающий Зорин.

— Путятишна! — на два тона выше и как бы даже с вызовом повторила тетка.

Редактор глуповато уточнил:

— Так вы, стало быть, наша уборщица?

— Звали-то чего?

«Да не тебя я звал, чучундра оглоедская!» — затосковал редактор. Требовалось тут же, на ходу придумать легенду:

— Да вот, хотел спросить: как вам у нас работается, Татьяна Путятишна? Нет ли жалоб, пожеланий?

— Работается — как работается, — пояснила исчерпывающе Татьяна Путятишна. — А пожелания есть. Вы бы мне, товарищ редактор, шваброчку галанскую покупили!

— А отчего непременно — голландскую? — удивился, при всей нелепости этого разговора, товарищ редактор.

— Уж больно она ладная, сама и тряпку отожмет, руками в воду лезть не надо. У меня на прежней работе такая была.

— Это где же вы прежде-то работали? Не в Кремле, случаем, у президента? — съехидничал начальник.

— Не, в вытрезвиловке я работала нашей районной. За хануриками прибирала. Так что со шваброчкой-то будет?

«Сама ты швабра хорошая! Купить бы тебе помело — да чтоб ты на нем улетела подальше с глаз моих!» — пожелал от души редактор.

Но «швабра галанская» прервала его беспочвенные мечтания:

— И еще пылесос ваш не фурычит. Новый надо бы покупить. Этот — как его? — божеский!

— «Бошевский», что ли? — догадался Зорин.

— Ага! Ну вот я же и говорю — божеский! — подивилась Путятишна начальственной несообразительности. — Я про него рекламу в телевизоре видела. Зверь, говорят, а не пылесос!

«Так! Еще пара минут такого бреда — и она у меня автомобиль служебный потребует! — затосковал Зорин. — «Мерседес-Бенц!»»

Но Путятишна потребовала иного:

— И вот еще чего. Вы бы, товарищ редактор, приказик издали — чтобы оглоеды ваши меньше свинячили!

— Что же, у нас в редакции свинячат больше, чем в вашей вытрезвиловке? — подивился «товарищ редактор».

— Да оглоеды — те же, и свинячут — так же.

— То есть как это: оглоеды те же? — опешил Зорин.

— Да я уж, почитай, с десяток знакомых хануриков у вас тут заприметила, — пояснила техничка. — Батюшки-святы, думаю, как опять в родную вытрезвиловку вернулась! Оне-то, паразиты, меня тоже признали. Как завидют, что я по калидору иду — так по комнатенкам своим и прячутся. Юрк-юрк — и никого нетути!

«Н-да! — крякнул редактор. — Веселый же у меня контингентик подобрался! И впрямь — оглоеды!»

— Так вы, товарищ редактор, про пылесосик-то божеский не забудьте! — напутствовала его Путятишна. — И про шваброчку галанскую — тоже!

Одарила товарища редактора обольстительной улыбкой и выскочила резвой козочкой из кабинета.

У Зорина глаза на лоб полезли. Ну, Путятишна-толстопятишна! Одно слово — Кармен!

Тут он призвал верную секретаршу. Глянув на Венеру, подумал весело: «Где же ты, лисичка некормленая, такую грудь оторвала? Не иначе, у слонихи сперла! Согласно закону Авогадро!» Потом пересилил свои непотребства и вопросил:

— Венерочка, у нас что, две уборщицы в штате?

— Нет, одна, Денис Викторович, — служебным голоском ответствовала секретарь, в углах губ тая всегдашнюю двусмысленную улыбочку.

— Ну как же? — заволновался шеф. — У нас же еще неделю назад другая техничка работала!

— Ах, эта? — протянула Мисс Приемная. — Она уволилась.

Тут Зоринские волосы встали дыбом:

— Когда? Что? Почему не знаю?

— А позавчера пришла, написала заявление и забрала трудовую книжку.

— А я-то почему узнаю об этом последним?! — загремел Главный. — Со мной почему не согласовали?

— У нас такие вопросы решает отдел кадров. Чтобы вас, Денис Викторович, не дергать по пустякам! — сообщила Венера, недоуменно воздев выщипанную бровку: не королевское, мол, это дело — заниматься увольнением техничек!

— А почему уволилась-то? Может, обидел кто?