— А может, они вдвоем и не уживутся? Тут характеры нужны одинаковые, как группа крови, — неожиданно возразил Василий.

— Так пусть кто-нибудь из общежития поменяется, у кого группа крови та же.

Павел громко засмеялся. Он так неожиданно предложил квартиру, что Искра растерялась и не знала, что делать: она готова была расцеловать парня, но, неожиданно для себя, смешалась и не осмелилась.

…А через час она стояла в ожидании троллейбуса с подружками на привокзальной площади, куда они пришли забрать ее вещи. Внезапно мимо промчалась какая-то парочка и бросилась к переполненному автобусу, уже тронувшемуся с места. Искра чуть не вскрикнула от неожиданности: она увидела Валентина. Он был в морском кителе, без погон, в новенькой мичманке и хорошо отутюженных брюках, в блестящих ботинках. Валентин бежал, крепко поддерживая под руку длинноногую женщину. Искра тихо вскрикнула и стала оседать на чемодан, закрывая платком глаза.

— Искра! — откуда-то издалека донесся голос Олеси.

— Может, на солнце перегрелась? — совсем рядом спросила Ольга. — Солнце опасное в такую пору.

— Опасное, предательское… очень… — быстро повторила Искра, только бы они к ней не приставали. — Предательское. Предательское. Ничего.

А Валентин, ошалевший, ослепленный новым увлечением, так и не заметил Искру. Собственно, он и не надеялся ее тут увидеть.

Выйдя из поезда со своей спутницей, Валентин сдал на хранение чемодан, не оценивая его, только вынул из него фотоаппарат.

— Завтра будем снимать. Пленок у меня уйма. Красота какая вокруг! Настоящий рай! Рай, если он действительно существует, только у нас… А вы как думаете, Ирен?

— Называйте меня Ирина, прошу вас. Не знаю, не видела, — тут же кокетливо улыбнулась его высокая, казавшаяся слегка сутулой спутница.

Ее сутуловатость скрадывало просторное, с высоким воротом платье, облегавшее полную, но стройную фигуру немолодой уже женщины, которая, хотя и пользовалась довольно умело косметикой, все же никак не могла скрыть предательские морщинки. Да, вероятно, именно своей незаметной красотой, которая не бросалась сразу в глаза, и привлекала Ирен. Ласковые глаза, таившие в своей глубине янтарный блеск и морские солнечные искорки; резные тонкие ноздри; ровные, хотя и редкие зубы. Высокая белая шея, чистая и тонкая, постепенно переходившая в круглые, словно точеные плечи. Под прозрачной нейлоновой тканью — небольшие, скорее девичьи груди, не знавшие еще материнства. Широкие бедра, длинные ноги…

Ирина Чугай, так звали женщину, была художницей. Именно профессия и потянула ее на юг, к морю, в живописные места Кавказа. Там море и небо переливаются, тают в дымке, ежеминутно меняют цвет. А деревья и кусты нарядились в такое одеяние, какое ни один художник не в силах нарисовать. И все окутано шелковой дымкой, словно кто-то выткал сказочные полотна и расстелил сначала по горам, а потом дальше, по морю до самого горизонта.

В поезде молчаливая, слегка застенчивая художница оказалась в обществе двух солидных директоров, которые страдали одышкой и не могли, конечно, так быстро и любезно угадывать ее малейшие желания, как это делал веселый балагур Валентин. То ли за кипятком сбегать, то ли в буфет, то ли пойти на пристанционный базарчик, который всегда шумел где-нибудь в дальнем конце перрона. Куда им, этим директорам, угнаться за молодым моряком? Поэтому они сразу прекратили свои заботы, препоручив Ирину Валентину. А он так легко и ловко делал это, что успевал и обоих директоров снабдить продуктами, ягодами и прочими базарными лакомствами чуть ли не на каждой остановке.

И делал он это без лишней суеты и зазнайства, не рекламируя ни собственную сноровку, ни умение. Вел себя в обществе молодой женщины весьма скромно. Лишь один раз он перестарался, принявшись ловко подбрасывать яблоки. Получалось это у него хорошо, и Ирина, всплеснув руками, заметила:

— Ого! Да вы еще и жонглер!

— Нет, — смутился Валентин. — Это флотская гимнастика. Вот, позвольте.

Он схватил ее маленький несессер и так ловко стал его подбрасывать, вместе с тремя яблоками, что директора притихли каждый в своем уголке. Но парень вдруг пошатнулся. Несессер, ударившись об угол верхней полки, раскрылся, и из него посыпалась всякая всячина. Валентин бросился подбирать и все извинялся перед Ириной за свою неловкость. Он положил туда и два аккредитива, которые улетели под скамью.

— Ого? Да еще вместе с контрольными талонами! — покачал он головой. — Вот этого, Ирина Анатольевна не стоит делать. Деньги любят осторожность… В дороге все может случиться…

— А я не боюсь! — улыбнулась Ирина. — Раз вы возле меня, так чего же мне бояться? Может быть, я наконец-то куплю себе у моря в горах домик. Не больше чем из двух комнаток с террасой, которая будет служить мне мастерской. И начну писать…

— А я вам буду посылать салюты с кораблей. Согласны? — засмеялся Валентин.

— Пожалуйста.

Оба директора сошли в степи на безлюдной станции, недалеко от которой должен был проходить большой оросительный канал, и Ирина осталась с Валентином наедине. И тут ее будто кто подменил. Она стала хмурой и замкнутой, забившись в уголок у окна. Наверное, думала, что Валентин, хорошо познакомившись во время пути, сразу начнет приставать к ней. Она заметила, как он смотрел на ее оголенные руки.

Но моряк, прикрыв дверь, легко вскочил на верхнюю полку и лег там, словно в купе никого не было. А Ирина сидела возле окна, безмолвная и, казалось, осиротевшая. Ей стало жаль, что она так плохо подумала об этом парне, который всю дорогу беспокоился, чтоб ей было удобно и хорошо. И так захотелось, чтобы он сел рядом, прижал к себе и обо всем расспросил простыми словами, не теми, какими говорили ее коллеги художники, скульпторы, которыми говорил и ее бывший муж Герман, скульптор по металлу.

Но моряк молчал и, казалось, даже не дышал. Она заговорила первая:

— Ну вот мы скоро и приедем. У вас тут, наверное, знакомые есть… Каждая вас радостно встретит…

— Нет, — равнодушно ответил Валентин. — Я за женским полом не волочусь…

— О, вряд ли, Валя, — лукаво ответила она, впервые называя его сокращенным именем/

— А почему вряд ли? Я могу повести вас в театр или в кино. Могу обойти с вами все бульвары и танцевальные площадки — словом, побывать везде, где собираются люди, и даю голову на отсечение, со мной не поздоровается ни одна женщина. Факт! Была у меня одна девушка тут; пока я ездил в Кронштадт в командировку, вышла замуж за офицера. И уехала на Тихий океан… Ну, что ж: у него звание повыше, да и жалованье больше… Вольному воля, а спасенному рай…

Он время от времени затягивался сигаретой, на потолке то тускнел, то поблескивал матовый плафон. Ирине снова стало жаль его.

— Не грустите, — сказала она. — Вы ведь еще совсем молоды… еще встретите на своем пути искреннее сердце…

— Что-то не видно таких сердец. И не слышно… Легко вам говорить, если у вас по этой линии все в ажуре. Деньги есть, домик в горах не сегодня-завтра будет… А потом дадите телеграмму — и прилетит на крыльях ваш скульптор…

Она долго молчала, потом вздохнула:

— Не прилетит… Ему водка и пьяные дружки дороже… Много горя он мне принес…

Валентин погасил докуренную сигарету, зажег новую. Кажется, и не шевельнулся, пока она говорила, как влюбленный, который, притаившись, слушает соловья. Наверное, представлял себе ее Германа — безвольного и ленивого пьяницу, всегда сонного и вялого. Ирина лечила мужа от алкоголя, но все напрасно. Потом устраивала подручным к разным скульпторам, но и от этого было мало пользы. Он вынес из дома всю ее одежду и пропил. Порвал и порезал все ее акварели, которые она так долго и с таким упоением рисовала. И все из-за того, что не давала ему денег на выпивку… Почему она его когда-то выбрала, полюбила?.. Не поймет теперь сама. Просто женщины часто не знают, чего хотят… Вот Валентин не любит спиртное. Ведь когда оба директора выпивали, он категорически отказался. А ей принес на какой-то станции бутылку натурального вина. Выпил с ней по рюмке, остальное же до сих пор стоит на столике. Кто знает, есть ли еще такие моряки…