Литмир - Электронная Библиотека

— Заколдованный круг.

— Нет. До сих пор был заколдованным, а сейчас, пожалуй, нет, — как-то радостно, с облегчением вздохнул Корзун, положив горячую руку на плечо Петра. — Только что, когда Цимбал раскалывался, меня осенила идея… Знаешь, так иногда бывает: ходишь-бродишь все вокруг да около, как в дремучем лесу, когда заблудишься, — и вдруг наткнешься на дерево или куст. А на нем маленькая надломленная веточка, которую ты сам и надломил, когда вошел в лес. Надломил просто так, подсознательно подумав: а может, заблужусь в лесу… Такой вот веточкой стал для меня паспорт… А вдруг ниточка на самгородском Коржове не обрывается? А вдруг попутчик Ирины вертел ся возле Коржова? Надо бы тут все прояснить.

— Иван Прокофьевич, я думаю, напрасно они держали тебя все эти годы возле полосатого журавля, на контрольно-пропускном пункте. Твое призвание — следствие, а не проверка документов у людей…

— Кто знает, — неуверенно произнес Корзун. — Может, и это помогло… Кто знает, Петр. А теперь искра вспыхнула — и я загорелся. Ну что ж, ты скоро в Европу поедешь, а я покачу в Самгородок. Хочу побеседовать с настоящим Коржовым лично. Думаю, эта ниточка не оборвется. Придется, правда, использовать для этого отпуск, а то начальство поговаривает, не прикрыть ли дело вообще. А мне хочется его закончить.

20

Художница вышла из палаты бледная, задумчивая, не зная, куда податься. В гостиницу? Скажут, нет мест. На вокзал? Нет. Все началось там, с камеры хранения, и сейчас не хочется туда идти. Снять у какой-либо старушки уголок недалеко от моря, окрепнуть, отдохнуть, а потом решить, куда ехать. Удивительно, как счастливо все закончилось. Хорошо, что есть на свете такие девушки, как эти ткачихи с комбината. Хорошая, милая Олеся. Веселая, беззаботная, как мотылек, Искра. И неразлучные подруги — Галя Диденко и Стася Богун. И чем-то обиженная, грубоватая Ольга Чередник. И молчаливый, с замедленной реакцией Андрей Мороз. И одноглазый Павел Зарва. И неразговорчивая Анна Николаевна. Милые, хорошие люди…

Ирина распростилась с доктором, медсестрой, поблагодарила их. Душевная, милая санитарка в вестибюле протянула ей злополучный чемодан, перекочевавший сюда из камеры хранения, и мимозы, которые девушки принесли вчера в палату. Все. Сейчас Ирина выйдет на улицу, посидит в сквере у моря, на свободе все хорошенечко обдумает. Куда ей прежде всего идти? Что делать? Тихонько звякнул звоночек у входной двери. Вот-вот в глаза брызнет ослепительное солнце и ударит в грудь пьянящий ветер с моря. Ирина боялась, что не устоит на ногах, и схватилась за перила на высоком крыльце. Но она ничего не увидела — ни солнца, ни ветра, ни моря.

Гром аплодисментов грянул со всех сторон, словно она была любимой актрисой и уходила после спектакля через запасный выход. Что за чудо? Сон или мираж? Нет, это они, вся бригада, сидели на скамейках вокруг крыльца и бросились к Ирине, как только та встала на пороге. Первая Олеся Тиховод. Обняла за плечи, поцеловала в щеку. Потом Искра, Ольга Чередник и две неразлучные подружки. Каждый протягивал Ирине свой цветок, даже парни. Андрей Мороз — красный тюльпан. Павел Зарва — нежный нарцисс. Не было только Василия Бурого.

Слезы душили художницу.

— Ну, зачем так? Выходной день, а вы снова здесь…

— Мы в лес едем, гулять. Весна ведь. Хотели и вас взять! Там вы и будете жить, в лесной сторожке, — одним духом выпалила Искра.

— Да! Машина на ходу! — прибавил Андрей. — Поехали, Ирина Анатольевна. Не пожалеете…

Ирина колебалась, тяжело дышала и все держалась за спасительные перила.

Олеся глазами указала Павлу на чемодан, тот мигом подхватил его и положил в кузов новенького грузовика, борта которого были украшены горько пахнущими кудрявыми веточками тополя. Вот и верь им: действительно ли они собрались в лес или приехали специально?

— Вы будете у нас художницей! — вырвалось у Искры. — Ладно? Мы уже в отделе кадров договорились. Будете придумывать рисунки для тканей…

— Искра, кто тебя за язык тянет! — вскипела Олеся. — Что за анархия? Я ведь просила вас, девочки…

— Какая же тут анархия, — хмыкнула девушка. — Это ведь правда, Ирина Анатольевна. У нас все очень здорово: ребята собрали и установили на станках ломели. Теперь стоит нитке оборваться — тотчас замыкание и станок сам останавливается. У нас нет брака. Шелк и плюш выпускаем только первым и вторым сортом. Первым — восемьдесят процентов, вторым — двадцать. Мы уже почти бригада коммунистического труда.

— Не говори гоп, Искра! — предостерег Павел Зарва.

— Ну что мне с ней делать? — улыбнувшись, развела руками Олеся. — Дитя, да и только. В детский сад ей надо. Радио и то запаздывает по сравнению с ней. Всегда отстает радио…

— Поехали, раз так… — шепотом ответила Чугай, но сесть в кабину решительно отказалась. Устроилась в кузове на скамейке, зажатая с обеих сторон девушками. В кабину влез Андрей. Павел Зарва уселся напротив девушек на канистре, глубже надвинув на лоб синий берет.

Ирина долго смотрела на него, потом спросила:

— Когда вы повязку сняли? Так намного лучше. И совсем не заметно.

— Вон наш маяк! — вмешалась Олеся.

— Я хотела бы побывать там. Можно? — спросила Ирина.

— Можно. Только отдохните. Теперь все можно, раз есть силы, раз вы решили остаться с нами… Ведь правда, Ирина Анатольевна?

— Куда же я от вас денусь, — тепло улыбнулась Ирина и прижала к себе Олесю.

Машина взревела, поднимаясь на крутую гору.

— А здесь стоял шлагбаум и все годы дежурил капитан Корзун, — пояснил Павел Зарва.

— Тот самый? — спросила художница.

— Да, тот самый…

— Лес! Это уже наш лес! — захлопала в ладоши Искра. — А вон и домик. Видите? Он как белая яблонька в саду.

— Искра! — дернула ее Ольга Чередник. — Не ты же сажала этот лес. И сад. Зачем же выдумывать? Наш лес, наш сад…

— Ха-ха! Раз я с вами, так он и мой, этот лес. И сад мой. Это так ясно и просто.

Рассыпались по саду, смеются, перекликаются. А Ирина словно завороженная. Прямо из больницы — и вдруг оказаться в лесу. Это все равно что слепому сделать операцию и, сняв повязку, в первый же день показать, как цветет гречиха. Целое поле до самого горизонта.

Вышел лесник и те девушки, которые жили теперь в Олесином доме. Стали приглашать в дом.

— Вот ваша кровать, Ирина Анатольевна. Девушки целый день на работе, и вы сможете отдыхать. У них своя маленькая столовая. Обед варят по очереди. Примут и вас в компанию, — сказала Олеся. — Я уже договорилась. А потом оформитесь к нам на работу. Искра правду сказала… Мы о вас говорили…

В горле снова горячо. Все ее сегодня трогает. Ирина готова разреветься, как девочка, и потому тянет Олесю из дома, и, подойдя к кусту горького миндаля, который посадили Марте родители, спрашивает:

— Олеся, а где же Гнат?

— Не знаю, — услышала она печальный ответ. — Снова в море. Уже который день. Все нет моего Гната…

— Грибы! Первые сморчки! — крикнула Искра.

— Какие грибы? Еще рано, — думая о другом, проговорила Олеся. И тряхнула косами, словно прогоняя тревогу.

Вдруг налетел ветер, пригнул деревья почти до земли, пригнал тяжелую тучу. И сразу наступили сумерки, как в предвечерье, Олеся сжалась:

— Ой, шторм… Снова шторм…

21

Шторм бушевал третьи сутки, матросы валились с ног, тревожно поглядывая на командира, младшего лейтенанта Гната Бурчака. Он стоял, словно каменное изваяние, на палубе, под штормовым козырьком из плексигласа, сверяя ход катера по компасу и карте, устно рассчитывая градусы, румбы, давая поправку на крутую волну и неимоверную качку.

Катер то и дело накрывала высокая волна. Разве в таком аду удержишь карандаш и планшет? Море сразу все вырывает из рук, смеясь над неопытностью командира. Гнат хорошо знаком с этой предательской привычкой стихии, он в училище тренировал память на математических расчетах. А сейчас это было спасением.

42
{"b":"186634","o":1}