— Не думаю, вспомнить она не могла… Просто у нее возникла потребность в защите… В милицию идти не решилась — ведь были одни предчувствия, неясные угрозы, все как–то неопределенно… Нашла мое имя в телефонном справочнике… Может, хотела позвонить мне, посоветоваться, да не успела.

— Томашич ее и подкараулил.

— Он не мог знать, что карточки у нее нет. Я думаю, они виделись раньше. Наверно, она ему говорила, что карточка не у нее, может, сказала, что уничтожила или дала кому–то на сохранение. Во всяком случае, он ей не поверил. А она… Ты представляешь? Она, наверно, предлагала даже деньги, чтоб он отвязался от нее и от Валента, может быть, даже обещала отдать фотографию, если он их оставит в покое. А его охватила паника. Он решил, что она с Валентом заодно, что они вместе его шантажируют. А Роза говорила чистую правду. Может, он преследовал ее, потому она и пошла тем путем. Он следил за ней, догнал, и дальше все случилось, как было. А фотографии не нашел.

— Она погибла, а события продолжали развертываться.

— Да, — голос у Филиппа упал.

В дверях возникла фигура врача, показавшаяся огромной и черной из–за света, падавшего сзади. Хирург сделал им знак, они погасили сигареты и вошли в коридор. Возле палаты, в которой лежал Валент, доктор обернулся и сказал:

— Только с порога, идет? Он на инъекциях и поэтому не может уснуть, иначе бы я вас не пустил. Сейчас ему лучше, но говорить нельзя. Никаких вопросов.

Врач открыл дверь и при свете, проникшем из коридора, они увидели Валента, лежащего на спине. Он приподнял руку и слабо махнул им.

— Не беспокойся, — не выдержав, выпалил Гашпарац. — Мы его схватили, милиция… — и смешался.

— И выброси из головы деньги, — добавил Штрекар.

Только сели в машину, Гашпарац снова заговорил, Штрекар по–прежнему не перебивал. Штрекар вел машину, свободно откинувшись на спинку сиденья и крепко сжимая в руках баранку. На каждом повороте тормоза скрипели. Гашпарац был под впечатлением встречи с Валентом.

— Он ее любил, — повторял Филипп, — он ее любил. Поэтому после ее смерти задался целью — отомстить. Ты представь себе! Он знал убийцу Розы, чувствовал свою вину и терзался угрызениями совести. И ничего не мог сделать, не мог обратиться ни к тебе, ни ко мне, хотя у него было поползновение признаться. Вот он и позвонил мне. У него не было фотографии, главного доказательства против директора, он не знал, где она, и вообще он ничего не знал. Он просто хотел отомстить сам и чем дальше, тем сильнее утверждался в этом желании. Замкнулся, пил и молчал. Ничего не сказал даже бедняге Звонко, который любил и его, и Розу. Он, конечно, мог бы убить директора, но, скорее всего, на такое был не способен. Может, сам боялся человека, который однажды убил. Не за свою жизнь боялся, боялся, что не сумеет отомстить и убийца Розы останется безнаказанным.

— И стал искать фотографию, — робко, понимая, что Гашпарацу надо дать возможность высказаться до конца, промолвил Штрекар. Гашпарац уловил в его голосе нотку нетерпения, но удержаться не мог.

— Да. В отчаянии он искал ее у них дома, и тоже безрезультатно. Еще раньше он сообразил, что существует фотограф, у которого мог сохраниться негатив. Значит, надо его разыскать, а разыскав, он сможет исполнить задуманное.

— К тому же выводу пришел и Томашич.

— Скажи, разве это не ужасно, — твердил Гашпарац, глядя прямо перед собой на пустую дорогу, — разве это не ужасно? Два человека одну за другой обходят фотографии Загреба. Обходят как придется, а может, следуя некой системе, и в каждой спрашивают, повторяют один и тот же рассказ, конечно вымышленный: поди, не один фотограф захотел узнать, зачем фотография им понадобилась. И при этом они боятся встретиться, понимают, что состязаются друг с другом, и для них обоих это вопрос жизни или смерти. Они готовы на все, лишь бы завладеть фотокарточкой.

Машина остановилась у погруженного во мрак дома, который в свое время построил тесть Гашпараца. Подпухшими, покрасневшими от бессонной ночи глазами смотрели они на убегающую к Слеме улицу, и в этот поздний час она показалась им ирреальной. Молчали. Гашпарац думал о двух мужчинах, гоняющихся по огромному городу за кусочком целлулоида, в котором была их судьба. Штрекар сказал:

— И Валенту подвалило счастье.

— Он заказал фотографию и договорился о встрече с Томашичем. Это была еще одна его ошибка. Они встретились, Валент сказал, что фотография у него дома. Тем временем, ожидая, пока карточка будет отпечатана, он позвонил тебе и попросил приехать. В милиции ответили, что ждут тебя с минуты на минуту. Он повез Томашича к себе. Дом, вероятно, представлялся ему самым удачным местом, так как там он чувствовал себя уверенно, да и ты мог легче его разыскать. Директор шел в западню, к тому же имелась и улика — фотография.

— Кто знает, что дальше между ними произошло, — проговорил Штрекар.

— Я могу себе это представить. Валенту захотелось его помучить — захотелось, чтобы тот страдал. Он показал фотографию и начал ставить новые условия, соврал, что и негатив у него, бог знает что еще. Он хотел вконец его измучить, душевно казнить.

— Но Томашича на мякине не проведешь, — заметил Штрекар. — Может быть, он сразу же и набросился на парня.

— Пожалуй. Его охватила паника… Ударил Валента ножом и завладел карточкой. А на следующий день, ты представляешь, Влада, — впервые за столько дней Филипп назвал Штрекара по имени, — ты представляешь, на следующий день как ни в чем не бывало он продолжал обходить фотографии, догадываясь, что Валент соврал ему про негатив. И разыскал–таки.

— Да, этот человек и умен, и очень опасен. Настоящий злодей.

Гашпарац вздохнул и отер пот со лба. Он выдохся.

— В том–то и дело, что не настоящий злодей. Ты же его видел. Он пошел на все это ради жены. Я тебе говорил — у нее рак. Он мечтал отвезти ее в Швейцарию. За операцию надо платить. Это страшно, но это так. Чтобы спасти жену, он, не раздумывая, пошел на убийство. И мог бы убить еще.

Штрекар ничего не ответил, хотя был с ним не согласен. Только вздохнул. Помолчали, сидя в машине, освещенной уличным фонарем.

— Как ты можешь заниматься постоянно такими делами? — спросил Гашпарац.

Штрекар помедлил с ответом, потом сказал:

— Иди выспись, — и хлопнул его по плечу. Филипп воспринял это как знак, что ему пора уходить. Красные сигнальные огоньки машины Штрекара исчезли в глубине улицы.

Входя в дом, Гашпарац подумал, спит ли Лерка, не оставила ли она ему какую–нибудь записочку, память еще сохраняла ее приветливое участие накануне вечером и сегодня утром. Включив свет в гостиной, он взглянул на стол. Записки не было. Размышлять сейчас о неудавшемся браке не хотелось. Опустив руки, он стоял в дверях, неуверенный в том, хватит ли у него сил раздеться.

Он сел. На столе стояла ваза с одним–единственным цветком. На теннисном корте, в гостях или бог знает где кто–то подарил цветок его жене.

Это была маленькая белая роза.

Romeov šal.

Predrag Ravnik,

Beográd, 1984.

Перевод с сербскохорватского Н. Ноле.

Глава первая

Ромео спал, точнее говоря, он спал вечным сном в кабине своего автомобиля, прислонившись лицом к рулю.

Он был мертв!

Задушен шелковым шарфом.

Оба конца шарфа — дважды обмотанного и сильно затянутого на шее Ромео — были привязаны к рулю.

Мой старый фронтовой друг Джордже Врзич внимательно вглядывался в лицо мертвого шофера и еще внимательней, как мне показалось, рассматривал шарф.

Впервые я увидел этот шарф сегодня утром, когда мы выехали из Белграда.

I

— Зачем ты останавливаешь машину? — спросила Чедна своего мужа.

Было чудесное воскресное утро, и мы только что проехали Земунский мост.

— Ромео! — лаконично ответил Джордже.

Перед машиной стоял человек в шоферском комбинезоне, размахивал шарфом и приветливо улыбался, обнажая крепкие зубы. Поняв, что ему удалось нас остановить, он с довольным видом прошелся пятерней по своей черной, кудрявой, коротко подстриженной шевелюре.