Не желая спугнуть кого–нибудь гулом мотора, они оставили машину на Средняках. Гашпарац еще никогда не гнал автомобиль на такой скорости: они летели по городу, нарушая правила движения, их заносило на поворотах, и за всю дорогу не проронили ни слова. Покинув фотоателье, Штрекар зашел в таксофон и позвонил в отделение. Он хотел сообщить, где находится и когда вернется. Выйдя из будки и глядя прямо перед собой, сказал:

— Звонил Валент. Просил приехать к нему домой около восьми.

Штрекар не вызвал подкрепление, он не хотел очутиться в смешном положении, ибо не знал, зачем едет, кого преследует и что его ожидает. Он, так же как Гашпарац, понимал: что–то происходит, и они должны быть на месте; если их зовет Валент, значит, дело серьезное. Спокойствие, с которым до сих пор они предоставляли событиям развиваться, уверенные в наступлении неминуемой развязки, сменилось волнением: они боялись опоздать. По дороге к дому Гржанича Гашпарац рассказал Штрекару о том, как ему показалось, будто он видел Валента в машине. Прикинув, они пришли к выводу, что по времени это совпадало с визитом Валента к фотографу, и это еще больше усилило тревогу и желание побыстрее добраться до места. При других обстоятельствах они, вероятно, попытались бы сначала проверить, куда скрылся Валент, действительно ли он был в машине, а теперь надо было просто спешить к нему, ведь они не могли даже догадываться о причине, вынудившей его к ним обратиться.

Свернув за угол, в каких–нибудь пятидесяти метрах они увидели дом Валента. Он находился среди других домишек, окруженных общим забором. Им показалось, что сквозь кустарник они различили свет в окне, хотя на таком расстоянии трудно было утверждать, светились ли окна именно в его доме.

В двух десятках метров от дома они остановились. В окнах было темно. Значит, свет им или примерещился, или они спутали дом. А может, у Валента действительно горел свет, и его погасили. Они вдыхали сырой воздух.

— Как войдем? — прошептал Гашпарац.

— В дверь, с улицы. Чего нам прятаться? Заборы тут низкие, сады, если кто есть, все равно не уследишь.

— Но лучше, чтоб Валент нас не слышал.

— Естественно. Попытаемся потише. В двери. У нас нет предписания поступать иначе.

Гашпарац сник. Такой аспект даже не приходил ему в голову, настолько далекими в эту минуту казались ему всякие юридические тонкости. Он понимал: речь не о том, что кто–то на Гредицах мог заявить протест против незаконных действий милиции, а о том, что при данных обстоятельствах у Штрекара могут возникнуть проблемы с вышестоящим начальством. Их визит к Валенту должен был выглядеть случайным.

Калитка палисадника выкрашена зеленой краской, как и все соседние заборы. Хорошо зная все системы замков, Штрекар просунул руку в штакетник и отодвинул задвижку. Затем легонько толкнул калитку. В ночной тишине она скрипнула неприятно и довольно громко.

— Так и знал, — раздосадованно прошептал Штрекар. — Лоботряс, нет бы смазать. — Словно сейчас самым главным было, насколько ревниво Валент исполняет обязанности хозяина. При скрипе калитки оба замерли. С минуту стояла тишина.

И вдруг раздался звук. Они переглянулись. Не было сомнения: в доме Валента хлопнула дверь, и притом кухонная, которая выходила во двор. Они ничего не увидели, потому что в нескольких метрах от калитки стоял огромный орех, разросшаяся крона которого бросала вокруг черную, непроглядную тень. Они выжидали, замерев и подавшись вперед, в той позе, в которой их застал хлопок двери. И еще они сознавали, что уличный фонарь, расположенный позади, освещает их. Тишина.

Потом опять до слуха долетел звук. Осторожный, хлюпающий звук шагов по мокрой земле. Один, другой, потом еще. И еще. Шаги все быстрее. Еще быстрее. И вот уже перешли в бег.

Штрекар неожиданно и молчком бросился к дому. Пригнулся и побежал, похожий на спринтера и одновременно на самого себя, когда, заложив за спину руки, крупным шагом пересекает площадь Свавича. В несколько прыжков проскочил двор, достиг двери кухни, однако миновал ее и пустился в погоню. Мгновенно его поглотила тень ореха.

Гашпарац последовал за ним, но догнать не мог. Инспектор был отлично тренирован. Однако, когда Гашпарац был уже в трех шагах, Штрекар внезапно остановился. Адвокат тоже остановился в тени дерева. Оба тяжело дышали.

Штрекар прислушался. Звук удаляющихся шагов был хорошо различим, хотя было неясно, откуда он доносится. Двор замыкала каменная постройка, прежде, вероятно, использовавшаяся как сарай или хлев. Слева к ней примыкал низенький штакетник, такой же, как вдоль улицы. Справа виднелся узкий проход, который опять же вел к забору, тоже невысокому; за ним располагался двор другого дома.

Шаги были еще слышны: они отдавались тяжело и глухо: похоже, человек шел по распаханной земле. Трещали ветки: кто–то бежал по саду. Потом все затихло, и уже не верилось, что вообще что–то происходило.

К изумлению Гашпараца, Штрекар не закричал «стой!», даже не вытащил из кобуры пистолет, правда, потом Гашпарац сообразил — это объяснялось той же причиной, из–за которой они не могли ворваться в дом: отсутствием предписания. А кроме того, неизвестно, кто бежал, тем более — почему бежал и от кого.

Они переглянулись. Очевидно, сбежавший услышал их, а может, и увидел из окна и тут же пустился наутек; они же не могли даже предположить, что так получится.

Гашпарац вдруг сорвался с места. Штрекар сразу все понял. Они бежали к калитке, плюхая по грязи и ежесекундно рискуя упасть, потому что ноги скользили на расквашенной земле. За какое–то мгновение до того, как Гашпарац подбежал к калитке, послышался звук мотора. Он доносился справа, со стороны Средняков. Мотор закашлялся, потом загудел и завелся. Включили первую скорость, машина трещала и тарахтела, словно водитель был неопытен или слишком нетерпелив.

Они добежали до угла. Габаритные огни мелькнули в сотне метров впереди и исчезли за поворотом. Гашпарац мог поклясться, что в вынырнувшей под дождем возле уличного фонаря машине он узнал зеленый «фольксваген». Вероятно, он стоял в стороне, куда не достигал свет, и поэтому они не заметили его.

Они переглянулись и, ничего не сказав друг другу, медленно поплелись обратно, к дому Валента. Потом прибавили шаг, а затем, сами не зная почему, припустили бегом, только сейчас осознав, что в доме мог остаться кто–то, а они даже не удосужились заглянуть в кухню, дверь которой выходила во двор.

Кухонная дверь была полуоткрыта. С трудом волоча по грязи ноги, они подошли к дому. Постояли. Штрекар просунул руку в щель, нащупывая на стене выключатель. Выключатель оказался старый, из тех, что поворачивают.

Они сразу увидели распростертое на полу тело. Человек лежал ногами к двери, подошвы ботинок грязные. Их вид вызывал ужас, потому что наводил на мысль, что мужчина этот, может быть, уже никогда не сделает ни одного шага. Человек недвижимо лежал на боку, несколько накренившись. Они подошли и наклонились. Это был Валент.

Только теперь заметили кровь. Она пропитала клетчатую рубашку, торчащую из–под куртки, в крови были джинсы. Пятна крови темнели на полу. Кровь продолжала струиться под тканью. Валенту нанесли несколько ударов, но похоже, он еще был жив.

В комнате виднелись следы борьбы: два стула перевернуто, стол сдвинут к двери, выдавлено стекло в зеленом буфете, сбит полосатый половик. Никаких намеков, объяснявших, с кем дрался Валент и кто его изувечил, обнаружить не удалось.

Гашпарац чувствовал, как бешено колотится собственное сердце. Наконец с трудом произнес:

— Мертв?

XXIV

Выйдя из больницы, Гашпарац остановился на крыльце, поднял голову и второй раз за сутки увидел, что небо прояснилось. Он набрал полные легкие воздуха и резко выдохнул, будто стараясь освободиться от едкого запаха медикаментов и дезинфекции, пропитавшего больничные коридоры. Небо было усыпано звездами, раскинувшийся внизу город мерцал миллионами огоньков, и оттуда к вершине холма, где находилась больница, устремлялись уличный шум и смог, которые поглощались влажной зеленью окружавших ее деревьев. Держа зажженную спичку между ладонями, Гашпарац заметил, что пальцы его дрожат, закурил и несколько раз глубоко вздохнул. Потом стал прогуливаться взад–вперед, поглядывая на больничные окна, за которыми мелькали неясные фигуры готовящихся ко сну больных и сновали сестры в белых халатах. Воздух, напоенный влажной вечерней свежестью, придал сигарете необычный вкус.