Он испытывал потребность размышлять об обычных, будничных делах именно сейчас, когда предчувствие его не обмануло, когда что–то начало происходить. А то, что действительно что–то начало происходить, они поняли тотчас же, услышав о звонке фотографа.

— Алло? — произнес фотограф. — Это вы разговаривали со мной в ателье? Вы просили меня сообщить, если что–нибудь случится с той фотографией.

— Да, — только и вымолвил Штрекар, видимо не желая показать, будто придает этому особое значение, чтобы не спугнуть фотографа.

Гашпарац ясно слышал каждое слово «мексиканца», звучавшее сейчас в трубке телефона, номер которого был найден в сумочке Белой Розы.

— О ней спрашивали. Недавно, какой–то молодой человек.

— И что он хотел?

— Чтобы я ему отпечатал.

— Сколько?

— Одну.

— И что вы сказали?

— Чтобы пришел попозже, когда будет готова. Он очень спешил, хотел даже ждать. Я едва от него отделался.

— Он уже пришел?

— Еще нет.

— Хорошо. Мы сейчас будем.

— Что делать, если он придет раньше?

— Отдайте фотографию. Он не должен ничего подозревать. Постарайтесь его как следует рассмотреть.

— Все понял…

Теперь они направлялись туда. Особенно не спешили, потому что понимали: спешка ничего не решит. События развивались своим чередом, и любое грубое вмешательство могло все испортить. Оперативность и спешка предупредили бы еще одно несчастье, возможно, даже преступление, однако отдалили бы истину. Ехали молча, предоставив все воле судьбы, даже словами боялись нарушить естественный ход событий.

Выезжая с площади Свавича на Михановичеву улицу, Гашпарац не обращал внимания на длинную вереницу машин, которая двигалась в противоположном направлении и которую он вынужден был пропустить. Ему следовало ехать налево, а автомобили сворачивали направо. Он смирился, что должен переждать колонну. Машины ползли на удивление медленно — видимо, ближайший перекресток был еще закрыт или его только что открыли. Погрузившись в свои мысли, адвокат не разглядывал ни автомобили, ни сидящих в них людей.

И вдруг, в тот момент, когда колонна ускорила движение, он вздрогнул: в какую–то минуту, в какую–то долю минуты, ему показалось, что за стеклом одной из машин он увидел Валента Гржанича. Парень сидел рядом с водителем и, стиснув зубы, глядел прямо перед собой, с совершенно отсутствующим видом, будто сидящий за рулем человек не имел к нему никакого отношения. Шофера Гашпарац не рассмотрел, да это было и невозможно, тем более что мгновение спустя он уже сомневался — действительно ли видел Валента. Но все–таки оглянулся. В дождевом тумане нельзя было разобрать номер, к тому же одна из встречных машин остановилась, пропуская его, и он вынужден был проехать. Бросив еще раз взгляд в сторону проехавшего автомобиля, он заметил, что это «фольксваген» зеленого цвета.

Они неслись в потоке машин. Гашпарац размышлял, точно ли это был Валент. Вскоре пришел к выводу, что слишком возбужден, а потому ему могло померещиться лицо человека, о котором он неотступно думает. Штрекару решил ничего не говорить.

Штрекар не проронил ни слова за все время пути и даже потом, когда ставили машину в соседнем с фотографией переулке. Взглянули на часы — без десяти восемь. Штрекар сказал:

— Предоставь мне это дело.

— Как всегда, — ответил адвокат с нескрываемой иронией.

Когда они вошли, фотограф стоял за стойкой, напряженно вглядываясь в дверь. Волосы были так же прилизаны, он был в том же жилете, но без очков, и рубашка не клетчатая, а однотонная голубая, поэтому сейчас он походил скорее на южноамериканского миллионера, собравшегося провести вечер за картишками. От волнения он не ответил на приветствие: видимо, чувствовал, что происходит нечто серьезное — увидев их, закричал, словно на пожаре, словно у него над головой горело:

— Он только что был здесь, сию минуту!

— А точнее? — с невозмутимым спокойствием спросил Штрекар, это несколько охладило человека, и тот ответил уже тише:

— Да минут десять, не больше!

— Вы ему отдали фотографию?

— Да.

— Куда он пошел? Вы не заметили?

— Ну как же, конечно. В сторону Драшковичевой. Я подглядывал за ним в дверь, но он вдруг исчез, и больше я его не видел. Может, зашел куда–нибудь по соседству, в магазин.

— Расскажите подробно, как все было: когда он пришел, о чем спрашивал, что говорил, вообще все, что вспомните.

— Пришел он, я вам уже сообщил, около половины седьмого. Я, как и сейчас, находился один, потому что мои ребята сегодня работают в городе. Сначала он спросил, снимаю ли я на местах, не в ателье, и потом — не снимал ли я, мол, когда–нибудь в аэропорту. Спрашивал почти как милиционеры несколько дней назад. Когда я все подтвердил, он спросил, не снимал ли я в аэропорту в марте месяце, а потом добавил, не снимал ли, мол, девушку, которая там была с молодым человеком.

— Значит, это был не тот парень, который на фотографии?

— Нет.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Э, когда я ему ответил, что, мол, и такие случаи бывали, конечно… Я, знаете ли, не хотел показать, будто знаю, о чем идет речь, чтобы он чего не заподозрил…

— Это вы хорошо… — похвалил Штрекар, и фотограф, удовлетворенно кивнув, продолжал:

— Когда я ему это сказал, он спросил, не сохранился ли негатив. Я ему дал пленку, и он ее долго рассматривал. Потом сказал, что это то самое, что он ищет, и попросил отпечатать для него карточку. Я, конечно, мог бы это сделать при нем, но ему сказал, что быстро не могу. Мне надо было время, чтобы предупредить вас…

— И это вы хорошо, — снова вставил Штрекар. Фотограф удивленно взглянул на инспектора, его как будто поразила слишком однообразная форма комплиментов.

— Я сказал, что сделаю часа через два. Он стал убеждать меня поторопиться, выторговал целый час. А заказал всего одну фотографию. Спросил, не могу ли отдать ему негатив, я ответил, что у нас это не положено. Тогда он попросил меня обязательно негатив сохранить. Даже сказал, что заплатит; мне, мол, может быть, понадобится еще карточка, а может, и не одна, только, мол, у него есть причина заказывать их по одной. Я пленку скрутил и положил в ящик.

— Негатив у вас?

— Да, вот он, — «мексиканец» потянулся к ящику. — Он вам нужен?

Гашпарац взглянул на Штрекара. Старался угадать, как тот ответит, чтобы не испугать фотографа. Штрекар же сказал спокойно и просто:

— Нет. Не исключено, что еще кто–нибудь им заинтересуется. Если придет тот же молодой человек, вы ведите себя так, как сегодня. Сегодня вы это действительно… Мы вам очень благодарны.

— Пожалуйста, пожалуйста. — Фотограф склонил голову, он прямо сиял.

— Вы можете нам его описать?

— Значит, так, — начал фотограф, словно отвечал выученный назубок урок. — Высокий, примерно с меня, волосы каштановые, вьющиеся, здоровый, широкоплечий, небритый. Глаза голубые. В джинсах, рубашка клетчатая, кожаная куртка. Глаза мутные, будто с перепою. На шее какая–то цепочка, с подвеской, вроде бы золотая…

— Спасибо, — сказал Штрекар.

Они еще раз поблагодарили фотографа и вышли. «Мексиканец» остался в своем ателье, глядя им вслед с явным сожалением, что все кончилось так быстро. Стоял и поглаживал свои тонкие усики.

— Ну, что скажешь? — спросил Гашпарац на улице.

— Его надо отыскать. И немедленно. И следить, что он предпримет.

XXIII

Они шли к дому Валента по абсолютно безлюдной улице, напряженно вглядываясь в темноту. Слабые фонари на столбах едва освещали дорогу, за палисадниками в окнах желтели огоньки, в некоторых голубовато мерцали телевизионные экраны, как и повсюду в городе. Шли быстро, ступали осторожно, словно опасаясь, что их кто–нибудь услышит. Шум дождя, барабанящего по листьям и со звоном пронзающего поверхность воды, поглощал звуки шагов, зато уж вязкая грязь на разбитой дороге с редкими островками асфальта хлюпала под ногами, и шуму получалось куда больше. Они тяжело и прерывисто дышали, как охотники после длительной погони за зверем, и не решались скрестить взгляды, ибо тогда должны были бы сознаться друг другу в своих предчувствиях и ожиданиях. Они шли, вверив себя интуиции…