— Выбери, Ягуся, какая тебе больше нравится, — сказал после некоторого раздумья Борына, поборов скупость.

— Где уж! Вон та желтая в цветах наверняка рубль стоит, а то и полтора!

— А это не твоя забота — бери!

Но Ягна скрепя сердце выпустила из рук ленту и пошла дальше, к другой палатке, а Борына задержался на минуту. Во второй лавке торговали платками и всякими материями.

— Экая прелесть, Господи! — шептала очарованная Ягна, погружая дрожащие руки то в зеленый атлас, то в алый бархат. У нее даже голова кружилась и сердце замирало от восторга. А какие платки тут были! Пунцовые шелковые с зелеными цветами по краю! И золотистые, как дароносица! И голубые, как небо после дождя! И белые! А всех краше были те разноцветные и легкие, как паутина, что блестели и переливались, как вода на солнце! Ягна не вытерпела и стала примерять один, глядясь в зеркальце, которое держала перед ней торговка.

Платок очень шел к ней — словно она зорьку обмотала вокруг своих льняных волос, а голубые глаза сияли от удовольствия, и фиолетовая тень падала от них на разгоревшиеся щеки. Она улыбалась и была так хороша, такой молодостью и здоровьем веяло от нее, что люди смотрели на нее и спрашивали друг у друга:

— Пани какая нибудь переодетая, что ли!

Долго любовалась собой Ягна, но, наконец, с тяжелым вздохом сняла платок с головы и, хотя не думала его купить, начала торговаться, — просто так, чтобы подольше глаза тешить.

Но когда торговка спросила за платок пять рублей, она сразу остыла, да и Борына потащил ее дальше.

Потом она постояла еще перед бусами, а было их немало, словно кто всю лавку усеял этими драгоценными камешками, и они сияли и переливались так, что глаз отвести нельзя было: желтые янтари, как кусочки пахучей смолы, кораллы — словно нанизанные на шнурок капельки крови, белый жемчуг, крупный, как лесной орех, серебряные и золотые бусы…

Ягуся все примеряла и выбирала, но больше всего ей понравилась нитка кораллов. Она в четыре ряда обмотала ее вокруг белой шеи и повернулась к старику:

— Поглядите-ка!

— Хороша ты в них, Ягуся… Да мне-то кораллы не в диковинку, — осталось после покойницы в сундуке что-то ниток восемь, крупных, как хороший горох, — сказал он умышленно небрежным тоном.

— Что мне с того, когда они не мои! — Ягна резким движением бросила кораллы на прилавок и пошла дальше большими шагами, хмурая и опечаленная.

— Присядем на минутку, Ягуся.

— Мне, к матери пора.

— Не бойся, без тебя не уедет.

Они присели на каком-то дышле.

— Славная ярмарка, — заметил Борына после минуты молчания, осматриваясь вокруг.

— Да, не малая! — Ягна все еще с сожалением поглядывала в сторону лавок и часто вздыхала, но ее грустное настроение уже, видимо, проходило. Она сказала:

— Панам хорошо… Видела я сегодня помещицу из Воли с дочками: столько себе всего накупили, что лакей за ними нес. И этак на каждой ярмарке!

— Знаешь поговорку: кто на ярмарках гуляет, тому не надолго хватает.

— Им-то хватит!

— Пока евреи в долг дают, — бросил Борына так злобно, что Ягна даже обернулась к нему и не нашла, что ответить. А старик, не глядя на нее, тихо спросил: — А что, Ягуся, приходили к тебе сваты от Михала Войткова?

— Приходили, да ушли! Этакий недотепа тоже сватов вздумал засылать! — засмеялась Ягуся.

Борына быстро поднялся, достал из-за пазухи платок и еще что-то, завернутое в бумагу.

— Подержи-ка это, Ягуся, мне к Антеку сходить надо.

— А он тоже здесь, на ярмарке? — Глаза Ягуси засияли.

— Да, сидит с пшеницей, там, в переулке. Это тебе Ягуся, — добавил он, видя, с каким недоумением Ягна рассматривает платок.

— Неужели вправду мне? Дарите?.. Господи, красота какая! — вскрикнула она, вынимая из бумаги ленту, ту самую, которая ей так понравилась. — Да нет, это вы шутите! За что же мне? Таких денег стоит… А платок чистого шелка…

— Бери, Ягуся, бери, для тебя куплено. А коли опять кто из парней сватов с водкой пришлет, не пей, погоди, куда спешить… Ну, мне идти пора.

— Так это вправду мне?

— Ну, зачем я стал бы тебя обманывать?

— Просто не верится! Ягна все раскладывала на коленях то платок, то ленту.

— Оставайся с Богом, Ягуся!..

— Спасибо вам, Мацей.

Борына ушел, а Ягна еще раз развернула подарки и полюбовалась ими, потом вдруг торопливо свернула их вместе и хотела бежать за ним, отдать… Как же можно принимать подарки от чужого человека! Не родня он ей, и даже не в свойстве! Но старика уже и след простыл. Она медленно пошла разыскивать мать и все время бережно, с наслаждением трогала рукой подарки, спрятанные за пазуху. Она была так рада, что белые зубы ее сверкали в улыбке, а лицо горело румянцем.

— Помогите бедной сироте… Люди добрые… Помолюсь царице небесной за вас и покойников ваших… Ягуся! Ягуся!..

Ягна очнулась от задумчивости и, поискав глазами того, кто ее звал, сразу же увидела Агату, которая сидела у монастырской стены, подложив под себя клок соломы, так как грязь в этом месте была по лодыжку. Она остановилась и стала искать в кармане копеечку, а Агата, обрадовавшись землячке, принялась расспрашивать, что в Липцах делается.

— Выкопали все?

— Все как есть!

— Не знаешь, как там у Клембов?

— Выгнали они вас, заставили по миру ходить, а вы еще об них беспокоитесь!

— Они меня не выгоняли, сама ушла, так надо было. У них тоже не густо, что же они меня даром будут кормить и у себя держать? А спрашиваю оттого, что родня…

— Ну, а вы как, Агата?

— Да что ж, хожу от костела к костелу, из села в село, с ярмарки на ярмарку. Молюсь за добрых людей, да и выпрашиваю себе где угол для ночевки, где варева ложку, где грошик. У людей совесть есть, не дадут убогой с голоду помереть… А не знаешь, там у Клембов все живы-здоровы? — опять спросила она робко.

— Здоровы. А вы-то не хвораете?

— И… какое мое здоровье… Грудь постоянно болит, а когда озябну сильно, так и кровью кашляю… Недолго уж мне по свету ходить, недолго… Хоть бы до весны дотянуть, вернуться в деревню да у своих помереть — только о том и прошу Бога, только о том! — Она раскинула руки, обвитые четками, подняла к небу заплаканное лицо и стала молиться так горячо, что слезы потекли из ее покрасневших глаз.

— За отца моего помолитесь, — шепнула Ягна, сунув ей деньги.

— За своих я и так постоянно молюсь и Бога прошу, и за живых и за умерших. Ягусь, а сваты к тебе не приходили?

— Приходили.

— И никто тебе не приглянулся?

— Никто. Ну, счастливо оставаться, а весною к нам заходите, — сказала Ягна торопливо и пошла навстречу матери, которую увидела издали в обществе органиста и его жены.

А Борына брел к Антеку медленно: во-первых, тесно было на улице, во-вторых — у него из головы не шла Ягна. По дороге он встретил кузнеца.

Поздоровались и шли рядом молча.

— Что же, на чем с вами покончим? — начал кузнец резко.

— Это ты насчет чего? — Борына уже начинал злиться. — Успеешь со мной в Липцах потолковать.

— Да я уж и так четыре года дожидаюсь.

— Так тебе сегодня загорелось! Подождешь еще лет сорок, пока я помру.

— Давно мне люди советуют в суд подать, да я…

— Подавай. Я тебе укажу, где жалобы пишут, и на писаря рубль дам.

— А я так думаю, что мы добром с вами поладим, — хитро вывернулся кузнец.

— Верно. Худой мир лучше доброй ссоры.

— Вы, чай, сами это понимаете не хуже меня.

— А мне с тобой ни воевать, ни мириться не к чему.

— Я всегда жене говорю, что отец нас не обидит, он за справедливость стоит.

— За справедливость всякий стоит, когда она ему надобна, а мне в ней надобности нет, потому что я тебе ничего не должен, — отрезал Борына так твердо, что кузнец сразу смирился и, поняв, что таким путем ничего не добьется, сказал как ни в чем не бывало, очень спокойным и просительным тоном:

— Выпить хочется. Может, угостите?

— Угощу. Как же, любимый зять просит, так и целой кварты не жаль! — отозвался Борына с легкой издевкой, входя в шинок на углу. Там уже был Амброжий, но не пил, сидел в углу какой-то скучный и печальный.