— Ты это сделаешь, или я передам в газеты маленькую заметочку…

— Хорошо…

Именно в тот день у меня и возникло желание убить ее. Однако я еще не верила, что смогу сделать это.

Моя жизнь превратилась в нескончаемый кошмарный сон. Где бы я ни появилась, везде со мной говорили только о ней. Видели ли вы ее в этом фильме, в том, она великолепна, прогрессирует с каждым днем и т. д. Я была на грани нервного срыва и всякий раз еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

Случилось то, чего я больше всего боялась. Ей удалось вытянуть эту сложнейшую роль, о которую она должна была сломать зубы, а я оказалась не у дел. Я, с моим талантом, моей внешностью, моими успехами…

Барометр падал с каждым днем. Во–первых, просьбы выслать фотографию с посвящением. Прежде мне передавали по две сотни таких просьб в неделю, иногда больше. Сейчас — два десятка. Правда, теперь я могла вздохнуть с облегчением: писать посвящения для меня хуже пытки. Удар по моему самолюбию был жестоким. Сильвия заключила с «Аргусом» контракт на исполнение главных ролей. А мой даже не продлили. Ну и все вытекающие отсюда последствия.

Вопиющая несправедливость. Вскоре я узнала, к чему привели мои анонимные письма. Флора и Вилли разошлись. Я не хотела этого…

Моя связь с Жан Пьером Франком длилась уже почти два года, и я была (в этом плане) счастлива. Вернее, счастлива до того дня, когда он сказал мне:

— Дорогая, а почему бы нам не пожениться?

Катастрофа. Его любовь была так сильна, что он готов был на мне жениться, но я–то не могла выйти за него!

А мне так хотелось стать его женой… Я совершила роковую ошибку, не начав бракоразводного процесса сразу, как только моего мужа заключили в тюрьму. Потом, когда я пришла в кино, было уже поздно. Жан Пьеру я ответила:

— Разве мы с тобой не счастливы сейчас?

— Вот именно, наша связь уже ни для кого не секрет. Никто не удивится, если мы поженимся.

— Дорогой, прошу тебя. Пусть лучше все останется как есть.

Он погрозил мне пальцем.

— Ты от меня что–то скрываешь, Фреда. Наше сегодняшнее счастье недостаточное основание для того, чтобы уклоняться от замужества…

— Не настаивай, я не хочу выходить замуж.

Он и не настаивал, а просто уехал в Италию работать над совместными постановками. Первое время он, правда, присылал мне открытки: из Рима, Флоренции, Венеции, Неаполя. И все–таки я осталась одна, без любовника, без друзей и, можно сказать, без работы.

Я, правда, снялась в нескольких фильмах, но в нашей профессии шесть или восемь картин за год — это показатель того, что ты больше не звезда или еще не стала звездой. Я ею больше не была. Сказать по правде, на съемочных площадках меня считали занудой, я всем действовала на нервы. Сильвия, в знак полнейшего ко мне презрения, прислала, наконец, бумаги!

Гонорары падали, работать соответственно приходилось больше, тело мое увядало, я совсем перестала заботиться о нем. Я подурнела, моя грудь тоже. Я располнела, расползлась. Косметический кабинет посещала раз в месяц, тогда как раньше меня там могли видеть два раза в неделю. Я становилась нервной, раздражительной, обидчивой.

Стоило мне только куда–нибудь выйти, как я тут же натыкалась на афиши с изображением Сильвии, — этакая романтическая красотка, — расклеенные на стенах домов. При виде ее пустого, как бы издевающегося взгляда, меня так и подмывало выцарапать глаза всем этим бумажным Сильвиям, которые всюду преследовали меня.

Уведомительное письмо:

«Сильвия Сарман и Вилли Браун сообщают Вам о своем бракосочетании и т. д. и т. п. По этому случаю они будут рады видеть такого–то, там–то, тогда–то. Просьба подтвердить присутствие».

Я туда поехала, надев по такому случаю бальное платье из зеленого фая. Никаких украшений, как обычно. Высокая прическа. С тщательно накрашенным лицом, шеей, пропитанной душистым кремом, я смотрелась весьма эффектно. Уж на сей раз, черт побери, я заставлю ее побледнеть, мерзавку!

В залы, арендованные Паркером по случаю свадьбы, я намеренно прибыла с опозданием. Появление мое хотя и но произвело сенсации, все же не осталось незамеченным. Трое или четверо молодых людей, решив, по–видимому, что вполне еще могу сгодиться для постели, окружили меня, я минут десять поддерживала светскую беседу. Краем глаза я поглядывала по сторонам, но Сильвии нигде не было, а заговорить о ней я не осмеливалась. Шлюха! Она еще не приехала!

Она вошла вместе с Брауном, небрежно сбросила норковое манто стоимостью в пять миллионов и, черт побери, оказалась чуть ли не голой. Противно было смотреть на этих похотливых ослов, брызжущих слюной перед ее сиськами кухарки! Я осталась одна вместе с двумя старыми кретинами из массовки. А она нашла способ публично оскорбить меня. Подойдя ко мне вплотную, она воскликнула, чтобы все услышали:

— Дорогая! Ты в платье, что было на тебе в моем первом фильме! Как это мило с твоей стороны! Какое трогательное внимание! Дай я тебя поцелую!

Она обслюнявила мою щеку, а я — ее. Мы улыбались так приторно, что делалось тошно. Уф, наконец она от меня отстала. Радуется, что все поверили, будто я за три года не сменила платья.

Мне плюнули в душу, и я, чтобы как–то прийти в себя, захватила уголок стойки с закусками и официанта. Наевшись на два дня вперед, напилась за четверых. Короче, я так никогда и не узнаю имени того галантного мужчины, что на такси доставил меня домой и остался на ночь. Веселое приключение, о котором он когда–нибудь расскажет своим внукам.

После этого я почти целых два года рыскала в поисках работы. Я больше никому не была нужна и если снималась, то лишь в отдельных эпизодах. Даже имя мое было забыто. Время от времени в каком–нибудь квартале показывали фильм с моим участием, и тогда я шла в кинотеатр и смотрела его по несколько раз подряд, до одурения. Придя домой и посмотревшись в зеркало, я принимала решение серьезно взяться за работу в каком–нибудь новом амплуа либо покончить с собой. Как раз в то время у меня умер отец.

В аптеке Этампа я встретила родственников — двоюродных братьев, — с которыми уже много лет не поддерживала никаких отношений. Высказанные ими соболезнования растворились в общем горе, и я смирилась с их присутствием. После похорон они все уехали, и я осталась одна в пустом доме.

Опустив железную шторку, я принялась расхаживать по лавке, насквозь пропитанной запахом эфира. Из зеркал на меня глядела старуха, которой я еще не была, не хотела быть и никогда не буду…

Я знала, где находится шкафчик с ядами: в лаборатории, за занавеской из кретоновой ткани в цветочек. Дверца была заперта на ключ, но я знала тайничок. Открыв дверцу, я больше часа стояла, не шевелясь, разглядывая флаконы со смертоносной жидкостью, пробирки в красных обертках, коробочки с этикеткой «Опасно для жизни». Я зажала в кулаке пробирку с надписью «Больше одной таблетки не принимать».

Заперев дверцу, я положила на место ключик, задернула занавеску. В комнате, где умерли мои родители, вынула из пробирки пробку, и на ладони у меня оказалось несколько белых кружочков. Совсем как аспирин… Очевидно, отец приготовил лекарство специально для матери, страдавшей ужасной бессонницей на нервной почве. На пробирке мелким папиным почерком была сделана пометка: «Очень опасно. Больше одной таблетки не принимать…» Я налила в стакан воды, но этим все и кончилось. Ничто не удерживало меня в жизни, но и ничто не толкало к смерти… Родители мне кое–что оставили: дома, участки земли, эту лавку, немного денег… Я все продам, сделаю пластическую операцию лица и груди, вновь стану такой же, как в тридцать лет, вновь будут любезными мужчины, услужливыми продюсеры… Я буду жить.

Я положила таблетки назад в пробирку и бросила ее к себе в сумочку. Возможно, где–то в глубине подсознания я знала, что когда–нибудь они могут мне понадобиться…

Гордыня моя смирилась. Я жила в Этампе, в домике, завещанном мне родителями. Все остальное я продала, став владелицей нескольких миллионов. Никто уже на улицах маленького городка не оборачивался в мою сторону. Как–то раз вечером я услышала стук в дверь. Я узнала его сразу.