— Я вижу, Сильвия не предупредила вас, — заговорила она снова. — Наверное, хотела поиграть на нервах. Что ж, камень с души свалился, не так ли? Теперь вы избавлены от необходимости сообщать мне, что в вашем фильме и знать меня не хотят. Женщина нервничала. Она не заметила даже, как платок соскользнул с шеи и упал ей на колени. Лихорадочно сжимая и разжимая точеные пальцы, она продолжала:

— В сущности, какая мне разница, буду я сниматься у вас или нет? Есть уйма других фильмов, знаете, в хороших режиссерах, в хороших ролях недостатка нет! Вы не единственные гении в Париже, господа. Да и что это за роль… Три строчки, вошла и вышла, общий план, вид со спины — нет, лучше не надо. Ну и повеселилась же я тут с вами на вашей летучке по созданию художественных образов!

Вилли Браун поднял пухленькую руку, жалобно пролепетал:

— Замолчи, Фредерика. Да, я вызвал тебя сегодня, чтобы сказать: для фильма ты не подходишь. Да не знал, как лучше это сделать. Извини. В последний момент Сильвия не захотела, чтобы ты снималась.

— В последний момент

Смех Фредерики прозвучал резко, неприятно.

— Однако она молчала, когда я уверяла журналистов, что буду сниматься в ее фильме, молчала, когда я давала интервью на радио, молчала, когда я заказывала дорогую шубу, и — трах! Накануне подписания контракта для Фредерики Мэйан роли больше нет! И пусть идет она на все четыре стороны.

Режиссер хлопал глазами, кончиком галстука протирал очки.

— Девочка моя, — заговорил он, растягивая слова, — если бы это зависело только от меня или от Мишеля, ты бы получила роль. Но парадом командует Сильвия. Она — продюсер фильма, и мы все зависим от нее. Я сам уже не тот, что прежде, и эта картина — мой последний шанс. Вступать в споры мне нельзя. Ты не будешь сниматься. Но я могу предложить тебе нечто другое, Вилли откашлялся.

— Я бы хотел, чтобы ты хорошо подумала, прежде чем отказаться или согласиться: я могу включить тебя в съемочную группу. К этому продюсеры не имеют никакого отношения. Ты могла бы заняться монтажными листами…

Фредерика ухмыльнулась и отчеканила:

— Кинокомпания «Сарман» представляет: Сильвия Сарман в фильме «Наслаждение и смерть», режиссер — Вилли Браун, автор сценария — Мишель Барро, в ролях такой–то, такая–то, ассистент режиссера — Фредерика Мэйан, в прошлом кинозвезда, нанятая из милосердия…

Внезапно раздавшийся телефонный звонок прервал Фредерику. Она опустилась в кресло, обхватив голову руками, зашлась в судорожных рыданиях. Режиссер встал, снял трубку.

— Алло, да, это я… Кто говорит? А, привет, как дела?.. Что?.. Что ты сказал?.. Но как же так… Алло, алло…

Он яростно швырнул трубку на рычаг, сел, снял очки, вновь принялся протирать их. Лицо его было бледным. Фредерика по–прежнему рыдала, сидя в кресле. Вилли Браун не выдержал:

— Перестань скулить. Или продолжай, как хочешь. Сильвия мертва.

Вдруг в комнате все стихло. Мишель Барро вскочил, застыл, сжав кулаки. Режиссер надел очки и уставился на свои руки, подрагивавшие на коленях. Фредерика, вся в слезах, смотрела перед собой невидящим взглядом. Наконец, режиссер, предвосхищая застывший у всех на устах вопрос, сказал:

— Звонил Жан Пьер Франк. Подробностей он не знает. Она умерла, всё. Ее перевезли в мо… в Институт судебной медицины.

Они переглянулись и поняли друг друга. Вилли неуверенно добавил:

— Вероятно, несчастный случай.

И тут Мишель не выдержал. Поднеся к глазам носовой платок, он принялся хныкать.

— Сильвия, моя малышка Сильвия… Моя дорогая… Сильвия… — лепетал он.

Бессвязное, монотонное нытье. Вскоре Мишель успокоился, но продолжал укрываться за платком, как за ширмой. Вилли встал, положил ему на плечо руку. Сильвия была мертва.

Полицейский в десятый раз поднял воротник плаща. Сотый окурок уныло торчал у него изо рта, приклеившись к нижней губе. В приступе внезапно охватившего его гнева он выругался.

— Вот невезуха, черт подери.

Восемь утра. Всю ночь не спал, и неизвестно, когда ещё удастся прилечь. Поднимавшийся от Сены влажный туман окружал людей и все остальное ореолом убожества. Он толкнул дверь бистро, облокотился на стойку, приказал:

— Кофе, покрепче. И рогалики.

Он увидел себя в зеркале и не нашел в этой картине ничего ободряющего: на него смотрел измученный бессонницей тип, неумытый, небритый, на которого обрушились все несчастья в мире, да еще этот воротник, упрямо отпадавший назад всякий раз, когда затылку становилось тепло,

— Ну, скоро там мой кофе?

— Уже, уже, — услужливо затараторил хозяин бистро. — И рогалики для господина инспектора.

— И газету, — буркнул полицейский, которого это благодушие только раздражало.

— Вот.

После первого горячего кофе он развернул газету, разломил рогалик и сразу почувствовал себя лучше. Его тело начало потихоньку наливаться тяжелым теплом ресторанчика.

Газетчики, разумеется, еще не прослышали о преступлении. Однако в полдень «Франс–Суар» и «Пари Пресс» насладятся вволю. Он уже представлял огромные заголовки: «Убита Сильзия Сарман». Пока же никто ничего не знал, и при желании он мог бы сильно удивить людей в бистро, сообщив им новость. Но зачем? Они закидают его нелепыми вопросами и останутся недовольны ответами. В вечерних газетах они найдут гораздо более удобоваримую пищу.

И вздумалось же полицейским из Ла–Варена вызывать среди ночи судебную полицию. Недотепы. Не могли подождать до утра. Его дежурство заканчивалось, он преспокойненько дрыхнул бы сейчас под боком у жены… Невезуха. Он был дежурным прошлой ночью, и все свалилось как Снег на голову. Ночная прогулка по мокрым дорогам, свидетель, который обнаружил труп и которого пришлось изолировать, чтоб он не поднял переполох среди журналистов, полицейские из пригорода, криминалисты с их техникой, судебно–медицинский эксперт, скорая помощь… Все это — в течение долгих, нескончаемых часов. И вот теперь вновь надо подниматься в кабинет, составлять рапорт, передавать дело дивизионному комиссару. Дютуа найдет Преступника и он же будет принимать поздравления от начальства…

— Вот невезуха, черт подери.

Он допил кофе, расплатился, вышел. От холода нос у него посинел, на глазах выступили слезы. Он почти бегом пересек бульвар, наклонившись вперед, с трудом преодолевая сопротивление ветра. Перевел дух, лишь оказавшись под аркой дома номер 36. — Теперь воротник мог отпадать назад — инспектору было все равно. Подошел дневальный, он пожал ему руку. Парень с кисло–сладкой миной сказал:

— Мои поздравления!

Он не понял, потому что и понимать, по–видимому, было нечего. Толкнул дверь с табличкой «Бригада криминальной полиции» и, пройдя по коридору, ввалился к себе в кабинет. Здесь он отдышался, снял плащ, приложил руку к радиатору, по телу разлилось тепло, инспектор повеселел. Сел, тыльной стороной ладони потер небритый подбородок, посмотрел на часы: двадцать минут девятого. Докладывать еще рановато. Начальство, как обычно, появится около одиннадцати.

Он уже закрывал глаза, когда отворилась дверь. Дневальный сказал:

— Я так и думал, что вы здесь. Там один старикан хочет поговорить с вами по поводу преступления, совершенного этой ночью.

— Пусть подождет Дютуа.

— Хорошо.

Когда дверь закрылась, он задумался. По поводу преступления, совершенного этой ночью… За исключением мужчины, обнаружившего труп, и мужа потерпевшей, никто ничего не знает. Кроме убийцы, разумеется…

Нелепица. Он пожал плечами. Убийца не приходит отдаваться в руки властям в такую рань.

Он снова закрыл глаза. А если — да? Если он действительно получит признание убийцы, — и это всего лишь спустя несколько часов после обнаружения преступления? Вот шуму–то будет. И он возглавит список кандидатов на повышение по службе… Он встал, направился к двери.

— Ну, где твой старикан?

— Ждет в коридоре.

— Давай его сюда, И найди машинистку. Чем черт не шутит.