— Савушка, — проговорил Свешников, — Савушка, ты уж, пожалуйста, поднимайся. Поднимайся, Савушка, дело у меня к тебе важное.

— Что ты, Федор, беспокойный какой, — заворчали за дверью. — Не даешь человеку полежать после вечернего моциона…

Щелкнул замок. На пороге комнаты стоял высокий старик с иконописным лицом, полчаса назад читавший стихи над Фонтанкой. Он снял пиджак и брюки и был в поношенной, но чистой пижаме.

— Савушка, — зашептал Свешников, — у тебя щавель есть? Или лебеда? Хотя бы немножечко? Понимаешь, Варя, сестра моя, прислала из Казани гостинец — бульонный концентрат… И теперь я варю суп, Савушка! Я приглашаю тебя на суп! Неважно, есть у тебя щавель или нет, хотя лучше, конечно, чтобы был. Собирайся и приходи, скоро все будет готово!

Старик, которого он назвал Савушкой, строго посмотрел на него.

— Вот как? Это хорошо. У меня есть несколько листочков щавеля и даже немного капустных листьев. Можешь их взять. Однако мне нужно переодеться, я не могу идти в гости в пижаме.

Федор Николаевич, лучась от счастья, схватил подаренную зелень и поспешил к супу. Минут через десять он потушил огонь и, причмокнув губами, попробовал с ложки получившееся варево. Вкус был божественный.

— Что же Савушка-то не идет, — пробормотал он. — Остынет же!

Еще через пять минут он решил поторопить соседа. Дверь в его комнату была открыта, а сам он, сидел на стуле, спиною к Свешникову.

— Савушка, — позвал Федор Николаевич, — ну что же ты так долго!..

Потом он увидел, что подле стула неряшливым комом лежит пижама. Савушка переоделся, но не успел убрать ее в шкаф.

— Савушка! — испуганно прошептал Свешников. Подошел на цыпочках, вгляделся.

Старик с лицом византийского святого смотрел куда-то сквозь него остановившимися, мертвыми глазами.

Подмосковье, июль 1942 года

Спустя две недели после начала занятий курсанты познакомились с новым преподавателем.

Это произошло на уроке немецкого. Войдя в класс, они обнаружили, что вместо старенькой Изольды Францевны за столом сидит худощавый черноволосый мужчина с крупным носом и цепкими, похожими на маслины, глазами. Одет он был в штатское — свободные черные брюки и белую рубашку с коротким рукавом.

— Здравия желаю, — на всякий случай гаркнул Шибанов. Мужчина слегка поднял брови — мол, зачем же так кричать?

— Разрешите вопрос!

— Спрашивайте, капитан.

— А что с Изольдой Францевной?

— Она больше не будет вести у вас немецкий, — ответил черноволосый. — Немецкий у вас буду вести я. А также многое другое.

"У него акцент, — подумал Лев. — Несильный, едва заметный, но все же акцент. Француз?"

— Меня зовут Жером, — словно прочитав его мысли, продолжал мужчина. — Я назначен командиром вашей группы. Группе, кстати, присвоено кодовое название «Синица». Вопросы?

"Он похож на д'Артаньяна, — подумал Гумилев. — Не такого молодого, как в "Трех мушкетерах", но и не такого старого как в "Двадцать лет спустя". Где-то посередине. Интересно, он из Интербригад? В Испании сражалось много французов…"

— Товарищ Жером, вы военный? — не унимался Шибанов.

Черноволосый сдержанно улыбнулся.

— Да, капитан. Я майор государственной безопасности. Но будет лучше, если вы станете обращаться ко мне, как сейчас — "товарищ Жером".

— Разрешите узнать, каковы задачи нашей группы, — неожиданно выступила вперед Катя. — А то мы уже две недели гадаем, зачем нас здесь собрали…

Жером легко поднялся со стула и зачем-то подошел к окну. Подумал и задернул штору.

— Разумеется, я отвечу на все ваши вопросы, — сказал он, наконец. — Но прежде вам предстоит пройти что-то вроде экзамена.

— По немецкому? — разочарованно спросил Теркин. — Так я не сдам…

— Немецкий здесь не при чем, — успокоил его черноволосый. — Экзамен вы будете сдавать в индивидуальном порядке, много времени он не займет. Начнем, пожалуй, именно с вас. Остальных попрошу подождать за дверью.

— Ни пуха, ни пера, — сказал Шибанов, хлопая Василия по плечу. — Смотри, не подведи, пехота…

Выйдя на улицу, устроились в тени большого дуба. Гумилев достал папиросы, закурил. Курева им выдавали по пачке в день, причем папиросы были хорошие, явно из довоенных еще запасов — «Борцы» или «Дели». Кроме Льва, в группе курил только Теркин, но тот в основном смолил припасенную махорочку, а папиросы копил и обменивал на что-нибудь ценное.

— Отсядь, Николаич, — попросил Шибанов, — сам здоровье гробишь, так хоть других не обкуривай.

— Сдается мне, капитан, ты хочешь жить вечно, — процитировал Гумилев безымянного английского капрала эпохи первой мировой войны, но отодвинулся.

— А что, — задумчиво проговорил Шибанов, — это мысль интересная. Вот если бы открыли такой способ, чтоб можно было жить лет двести-триста и не стареть… Это ж сколько за всю жизнь можно увидеть! Пушкин сто с хвостиком лет назад еще жив был, стихи писал! А еще за сто лет до этого Пугачев родился… Да мало ли великих людей в России было…

— Их и сейчас не меньше, — усмехнулся Лев. — Только как справедливо заметил еще один поэт, "большое видится на расстоянье". Ты уверен, капитан, что смог бы определить, кто из твоих современников действительно велик?

Шибанов сорвал травинку, сунул в рот и принялся жевать.

— В чем-то ты, конечно, прав, Николаич. Но все равно прожить триста лет было бы здорово…

— А мне бы хотелось, чтобы изобрели такое средство, чтобы люди вообще не болели, — сказала Катя. — Пусть живут не триста лет, а семьдесят — но только здоровыми.

— Да чего тут изобретать, — удивился Шибанов. — Не пей, не кури, спортом занимайся — вот и не будешь болеть.

По лицу Кати пробежала тень.

— У меня мама не пила и не курила. А потом заразилась тифом и умерла.

Капитан крякнул.

— Извини, Катюш. Я ж не про заразу…

Повисло неловкое молчание. Гумилев, чтобы разрядить обстановку, спросил:

— Как думаете, этот Жером — он француз или испанец?

— Маловато данных, — тут же откликнулся Шибанов. — Вообще у нас в Таганроге и в Ростове таких тоже хватало. На армянина он не слишком похож, а вот на осетина — вполне.

— А акцент?

— Ну, пожил за границей, вот и акцент…

Открылась дверь, и во двор вышел Теркин. Вид у него был обескураженный.

— Катюша, тебя просят.

— А чего там было-то? — Катя вскочила, поправила падавшую на глаза светлую челочку. — О чем спрашивал?

— Не велено рассказывать, — покачал головой Василий. — Но ты иди, не боись. Он не кусается.

— Я и не боюсь, — обиженно дернула плечиком Катя. — Подумаешь…

И гордой походкой двинулась к казарме, в которой размещался класс немецкого.

— Ладно, пехота, колись, чем там этот Жером интересуется, — сказал капитан, когда Катя скрылась за дверью. — Тут все свои.

— Думаешь, я шутки шучу? — нахмурился Василий. — Он мужик серьезный, не то, что некоторые. До тебя очередь дойдет, сам все узнаешь. Николаич, дай папироску.

— Ну и ладно, — Шибанов сплюнул травинку. — Ты у меня тоже чего-нибудь попроси…

Катя отсутствовала минут пятнадцать. Вернулась бледная и как будто бы чем-то испуганная, но говорить, что происходило в классе, тоже наотрез отказалась,

— Саша, теперь ты иди, — сказала она, садясь на траву. — А Лев после тебя…

— Можете меня даже не спрашивать, о чем мы с этим Жеромом разговаривали, — буркнул Шибанов. — Все равно не скажу.

Капитан пробыл в классе дольше всех — около получаса. Для Гумилева время тянулось мучительно медленно. Он пытался представить себе, в чем может заключаться экзамен, и почему Жером запрещает курсантам о нем рассказывать, но так ничего и не придумал. Проще всего было предположить, что экзамен как-то связан с загадочными способностями Кати и Теркина. Но имелись ли такие способности у Шибанова, Лев не знал, а в отсутствии их у себя был совершенно уверен. О чем же тогда будет его спрашивать Жером? Опять о туркестанской находке? И что там так долго делает капитан?