И вот поразительное совпадение: до двадцатых чисел июля союзники, высадившиеся в Нормандии, не предпринимали активных действий на фронте, как бы выжидая исхода событий. Удивительная «координация» заговора и действий союзников привлекла внимание исследователей. Так, В. М. Фалин, проанализировав странную на первый взгляд паузу, наступившую в операции «Оверлорд» сразу после удачной высадки и вплоть до начала августа, высказывает обоснованную гипотезу: не выжидали ли в Вашингтоне и Лондоне исхода заговора?[94]

20 июля 1944 года не принесло результатов, которых ожидали основная группа заговорщиков и ее идейные сообщники за рубежом. Фактически они бесчестно воспользовались смелостью и мужеством Штауффенберга и его друзей. Генералы проявили поразительную медлительность и неосторожность, бросив дело на полпути. Вот только один пример: предназначавшийся на пост главнокомандующего вооруженными силами генерал-фельдмаршал фон Вицлебен прибыл в штаб заговорщиков с многочасовым опозданием, но в полной форме и с маршальским жезлом. Узнав, что Гитлер жив, он через 45 минут уехал домой. А вскоре Гиммлер начал расправу…

Конечно, меня могут спросить: не преувеличиваю ли я роль заговора? Думается, нет. И вот почему:

а) преувеличение невозможно, поскольку американские действия на фронтах «тайной дипломатии» не кончились в июле 1944 года, а в предыдущий период отнюдь не замыкались на заговорщиках-генералах, а целили дальше, к Гиммлеру;

б) заговор 20 июля был для Донована — Даллеса и его единомышленников «наиболее реальной» рабочей гипотезой для оказания влияния на политику США и Англии. Мы ни в коей мере не утверждаем, что Даллес сам «организовал» заговор, хотя после войны стремился создать подобное впечатление. Заговор был следствием глубокого внутреннего кризиса военно-политической верхушки гитлеровской Германии, возникшего как результат мощных ударов советских войск. Однако он по своей социальной сути был неспособен добиться успеха, ибо был построен не на идее свержения гитлеризма, а на попытке сохранить империалистическую Германию и ее захватнические завоевания; он был не народным движением, а верхушечным сговором представителей военной, экономической и политической элиты. Американские антикоммунисты-разведчики, ослепленные иллюзией, будто возможно «не пустить Советы в Европу», не были в состоянии оценить реальные возможности заговорщиков и, следовательно, вводили в заблуждение высшее руководство Запада.

Ведь далеко не случайно, что официальная информация о заговоре в Германии и о предложениях заговорщиков заключить сепаратный мир с Западом последовала в адрес СССР лишь 24 мая 1944 года (причем в неполном и заведомо искаженном виде). Фактически это означает, что все разветвленные контакты с германскими представителями на протяжении 1942–1944 годов представляли собой прямое нарушение обязательств США, взятых ими в начале войны, — не вступать ни в какие сепаратные переговоры с противником. И если даже на минуту принять контраргумент, будто эти контакты поддерживались с «антигитлеровскими кругами», то как объяснить переговоры Даллеса с Гогенлоэ и Шпитци? Или предложения Морде и Хьюитта? Наконец, если даже считать, что вред, причиненный УСС, оказался не столь велик, ибо все его расчеты провалились, то несомненно и другое: назойливым выдвижением своих антикоммунистических альтернатив Донован и Даллес стремились мешать налаживанию военного и политического сотрудничества США с Советским Союзом, являвшимся единственным эффективным средством выигрыша войны. Они постоянно питали своими меморандумами ту группу американских политиков, которые сдерживали развитие и укрепление антигитлеровской коалиции и, апеллируя к самому Рузвельту, пытались подорвать его курс. Тем самым «тайный фронт», созданный американскими антикоммунистами, становился реальной помехой делу достижения Победы.

6 июня 1944 года? Я должен признаться, что мне стоило труда вспомнить эту дату в моей фронтовой биографии. Когда сорок лет спустя один английский коллега задал мне вопрос: «Где вы были в день открытия второго фронта и как вы реагировали на это сообщение?», я ответил не сразу. Мне даже пришлось вытащить из архивной папки записку, составленную моим однополчанином, ныне покойным подполковником Евгением Наровлянским, в которой были зафиксированы все передислокации штаба фронта, в котором мы служили, — штаба Донского, затем Центрального, Белорусского, наконец, I-го Белорусского фронта, который из Сталинграда пришел в Берлин.

Итак, лето года сорок четвертого? Последнее лето. Так озаглавлена одна из повестей Константина Симонова. И мы жили этим ощущением, ибо июнь следующего, сорок пятого мы встречали уже в Берлине. Но в 1944 году штаб фронта еще был в лесу под Овручем, а между линией фронта и Берлином была добрая тысяча километров. В июне в штабе шла непрерывная и трудная подготовка очередной операции, целью которой было освобождение Советской Белоруссии. Правда, мы, рядовые офицеры, тогда не знали кодового названия «Багратион», но работа шла напряженнейшая. Ведь противник еще был силен: советским войскам противостояли 179 дивизий и 5 бригад вермахта, а с ними 49 дивизий и 15 бригад сателлитов — всего 4 миллиона человек (замечу: 179 из 324 дивизий вермахта). На «белорусском выступе» немецкая группировка насчитывала 800 тысяч солдат и офицеров, 9500 орудий и минометов, 900 танков и штурмовых орудий. Иными словами, перед одним нашим фронтом было не меньше, а больше дивизий, чем перед высадившимися в Нормандии войсками генерала Дуайта Эйзенхауэра.

6 июня было обычным днем подготовки операции — ее начало предстояло в 20-х числах. Утром, обработав сводки армий, я отправился на узел связи, спрятанный в хорошо замаскированных блиндажах. К вечеру из очередной сводки генштаба, пришедшей из Москвы, мы узнали о высадке.

Когда я отвечал моему английскому коллеге (он принадлежал к военному поколению и хорошо помнил дни высадки), то не хотел кривить душой. Конечно, для нас открытие второго фронта было событием огромной важности. Но мы так долго его ждали, он так долго откладывался, что определенный осадок все-таки оставался. Да и размышлять было некогда: близился день начала собственных операций…

Сегодня все стало на свои места. Никто не отрицает роли дня 6 июня 1944 года, который завершил долгую и трудную предысторию второго фронта и положил ему начало. Стало реальностью то, о чем долго мечтали все люди на земле, жаждавшие скорейшего разгрома нацизма. Можно понять, что впоследствии день 6 июня был назван одним американским публицистом «самым длинным днем»: в истории боев экспедиционных войск на континенте он был первым и самым тяжелым. Советские воины, у которых таких «самых длинных дней» к июню 1944 года набралось больше тысячи, могли понять ощущения своих братьев по оружию и желали им полного успеха. Эти пожелания от всего сердца были высказаны советским руководством в адрес руководителей США и Англии, в адрес всех солдат и офицеров войск генерала Эйзенхауэра, в том числе и Джозефу Половскому.

Советские люди не забыли и не забывают о той материальной помощи, которую союзники оказали нашей стране в тяжелом единоборстве. Не будем спорить о ее объеме — на Западе сегодня много охотников его раздувать. Мы в любом случае благодарны за этот символ совместных действий. Каждый из нас с добрым чувством вспоминает о мощных «Студебекерах» и вездесущих «Виллисах», но как не хватало их в самые трудные месяцы и годы войны! Открытие — хотя и запоздалое — второго фронта было существенным вкладом в общую борьбу, доказавшим возможность и способность государств, противоположных по социальной природе, объединить свои усилия в борьбе с общим врагом, действовать во имя общей цели.

Генерал Эйзенхауэр собрал уникальные силы: 39 дивизий, 12 отдельных бригад и 10 отрядов, более 10 тысяч самолетов; 4 тысячи десантных судов — более 2 миллионов человек. Им противостояли лишь 18 дивизий вермахта, около 500 (!) самолетов. Высадке благоприятствовали многие обстоятельства, в том числе просчеты немецкой разведки, которая не ожидала операции в этот день. Надо же было случиться так, что командующий группой армий «Б» генерал-фельдмаршал Роммель, на участке которого высадились союзники, утром 6 июня был за сотни километров, в кругу своей семьи, а командующий 7-й армией Дольман по непонятным причинам отменил приказ о повышенной боевой готовности. Высадка же ожидалась вообще не в Нормандии, а в районе Па-де-Кале…