— Но только при условии, что ты отработаешь там не меньше года, — сурово подчеркнул Артур.

К концу летних каникул Артур представил Марку несколько вариантов на выбор, но тот отнесся ко всем отцовским предложениям без энтузиазма. Мать Марка уже начала беспокоиться, что сын вообще не найдет себе никакой работы, и тут как-то вечером, помогая ей готовить ужин и нарезая картофель ломтиками, Марк доверительно сказал, что гостиничное дело, пожалуй, было бы для него самым приемлемым.

— Во всяком случае, это крыша над головой и регулярное питание, — согласилась мать.

— Только все они, мамочка, готовят хуже твоего, — сказал Марк, укладывая ломтики картофеля в кастрюлю с бараньим рагу. — Ну да ладно, это всего лишь год…

Весь следующий месяц Марк ездил на собеседования в разные гостиницы по всей стране — безуспешно. И тут Артур, узнав, что его бывший ротный сержант занимает пост главного швейцара в «Савое», решил задействовать старые связи.

— Если твой малый зарекомендует себя хорошо, — сказал Артуру однополчанин за кружкой пива, — то он сможет дослужиться до главного швейцара или даже до управляющего отелем.

Такие заверения произвели на Артура самое благоприятное впечатление; впрочем, Марк, со своей стороны, заверил друзей, что они расстаются ровно на год и ни днем более.

Первого сентября 1959 года Артур и Марк Хэпгуды прибыли автобусом на железнодорожный вокзал Ковентри. Артур попрощался с сыном за руку и пообещал: «Мы с матерью устроим тебе особый праздник на Рождество, когда ты приедешь в свой первый отпуск. Ни о чем не беспокойся — мой сержант о тебе позаботится. И обучит тебя кое-чему полезному. Главное, смотри, чтобы у тебя из носу не текло».

На это Марк ничего не ответил и только слабо улыбнулся, поднимаясь в вагон. «Ты не пожалеешь…» — были последние слова, сказанные отцом, когда поезд отходил от станции.

Сожаления начались, едва только Марк переступил порог гостиницы.

Его рабочий день младшего швейцара начинался в шесть утра и заканчивался в шесть вечера. Ему полагался пятнадцатиминутный перерыв до обеда, обеденный перерыв на сорок пять минут и еще один пятнадцатиминутный перерыв во второй половине дня. Опыт первого месяца работы показал, что не было случая, когда он смог бы взять все три перерыва в течение одного рабочего дня. И еще он довольно скоро убедился, что жаловаться тут некому. Весь день он подносил чемоданы постояльцев в номера или волок багаж отъезжающих из номеров в вестибюль. Это был бесконечный процесс, поскольку в гостинице проживало в среднем не менее трехсот человек. Платили ему, как выяснилось, вдвое меньше, чем зарабатывали его приятели на заводе, и при всем своем старании Марк не получал ни гроша сверх этого, так как все чаевые он был обязан отдавать главному швейцару. А когда Марк, набравшись смелости, завел с ним разговор о своих перспективах, тот ответил: «Парень, твой день еще настанет…»

Марк готов был мириться с тем, что ему выдали форменную одежду не по размеру, что окно его крошечной — два на два метра — комнатенки выходит на вокзал Чаринг Кросс, и даже с тем, что он не получает своей доли чаевых; но его очень беспокоило, что он никак не может угодить главному швейцару — несмотря на все свои старания.

Сержант Крэнн не видел разницы между подчиненным ему персоналом гостиницы «Савой» и бойцами своей роты; при этом он не считал нужным особо возиться с теми, кто не служил в армии.

— Но я и не должен был служить, — пытался внушить ему Марк. — Тех, кто младше тридцать девятого года рождения, уже не призывали.

— Это все отговорки, парень.

— Никакие не отговорки, сержант. Это чистая правда.

— И не смей говорить мне «сержант»! Не забывай, что я для тебя — сержант Крэнн, ясно?

— Так точно, сержант Крэнн!

После рабочего дня Марк возвращался в свою каморку, где едва помещались маленький стул, крошечный комод и небольшая кровать, на которую он валился в полном изнеможении. Единственным украшением его жилища был настенный календарь над кроватью. Дата «1 сентября 1960 года» отмечена красным кружком — в этот день ему будет позволено вернуться к своим друзьям, на завод. Каждый вечер, ложась спать, он крестиком вычеркивал еще один день мучений — подобно узнику, делающему отметки на стене темницы.

На Рождество Марк получил четырехдневный отпуск и поехал домой. Мать, увидев, в каком состоянии находится ребенок, попробовала уговорить мужа позволить Марку уйти из гостиницы до назначенного срока, но тот был неумолим:

— Мы же ведь обо всем договорились. С какой стати я позволю ему пойти на завод, если он не в состоянии держать свое слово?!

Марк, встретив своих приятелей после смены у заводских ворот, с завистью слушал их рассказы о том, как они проводят выходные дни, как смотрят футбол, пьют пиво в пабе, ходят на танцы. На его жалобы они сочувственно кивали головами и заверяли, что с нетерпением ждут его возвращения в сентябре. «Осталось-то всего несколько месяцев», — бодро сказал один из них.

Четыре дня отпуска пролетели незаметно, и Марк отправился в Лондон, чтобы по-прежнему, месяц за месяцем, таскать чемоданы по гостиничным коридорам.

Как только в Англии кончился сезон дождей, гостиницу заполнили американские туристы. Марку нравились американцы, которые не обращались с ним по-барски и давали на чай по шиллингу — а не шесть пенсов, как другие постояльцы. Но сколько бы ни получал Марк, все по-прежнему заграбастывал сержант Крэнн со своим неизменным: «Парень, твой день еще настанет…»

Как-то один американец, проживший в гостинице две недели, дал Марку за каждодневное усердие десятишиллинговую купюру. «Благодарю вас, сэр», — сказал Марк. И, обернувшись, увидел сержанта Крэнна, пристально глядящего на него.

— Ну-ка, давай ее сюда, — прошипел Крэнн, убедившись, что американец уже его не услышит.

— Я и собирался это сделать, как только увидел вас, — сказал Марк, протягивая купюру своему начальству.

— Вот как? А уж не собирался ли ты ее прикарманить? Прикарманить то, что принадлежит мне по праву.

— Нет, не собирался, — ответил Марк. — Хотя, видит Бог, я заслужил эти деньги.

— Парень, твой день еще настанет… — машинально отозвался сержант Крэнн.

— Вряд ли, пока здесь командуют такие, как вы, — огрызнулся Марк.

— Что ты сказал? — резко обернулся главный швейцар.

— То, что слышали… сержант!

Удар по уху застал Марка врасплох.

— Считай, парень, что ты остался без работы. Никому — слышишь, никому — не дозволено так со мной разговаривать.

Сержант Крэнн четко повернулся кругом и решительным шагом направился в сторону кабинета главного администратора.

Главный администратор гостиницы, Джеральд Драммон, выслушав рассказ главного швейцара, тут же вызвал к себе Марка. И с порога сказал ему: «Как ты сам понимаешь, мне ничего не остается, как только уволить тебя».

Марк внимательно посмотрел на высокого элегантного мужчину в смокинге, крахмальной сорочке и черном галстуке и спросил: «Сэр, можно, я расскажу, как все было?»

Главный администратор кивнул головой и выслушал, не перебивая, рассказ Марка о том, что произошло сейчас и о соглашении с отцом. «Пожалуйста, дайте мне возможность доработать эти десять недель, иначе отец скажет, что я не сдержал слова».

— Но у меня нет никаких вакансий, — возразил главный администратор, — разве что ты согласишься все эти десять недель чистить картошку.

— Все что угодно, — сказал Марк.

— В таком случае завтра явишься на кухню в шесть утра. Я предупрежу третьего помощника. Только если ты думаешь, что это главный швейцар у нас — зверюга, посмотрим, как ты запоешь, столкнувшись с Жаком, нашим французским шеф-поваром. По уху от него не дождешься — он просто-напросто оборвет их тебе.

Марка это не испугало. Он твердо решил про себя, что на протяжении десяти недель сможет вынести все, и потому на следующее утро, в половине шестого, сменив темно-синюю форму швейцара на белую куртку и светло-голубые брюки в клетку, явился на кухню для исполнения своих новых обязанностей. Оказалось, к его удивлению, что кухня занимает практически весь подвал гостиницы, а шуму и суеты там больше, чем в уже привычном ему вестибюле.