Нат стал по стойке «смирно» и отдал честь, а его отец стал исподтишка рассматривать медали полковника.

— Мы, должно быть, служили вместе, — сказал он, глядя на красно-зелёную планку на груди у полковника.

Полковник, рассматривавший вмятину на крыле, поднял глаза.

— Я служил в 80-й дивизии в Италии, — объяснил отец Ната.

— Надеюсь, вы водили свой шерман[28] лучше, чем водите машину, — сказал полковник и пожал руку Майклу Картрайту. Майкл не объяснил, что за рулём была его жена. Тремлетт посмотрел на Ната.

— Картрайт, не так ли?

— Да, сэр, — ответил Нат, удивлённый, что полковник знает его фамилию.

— Ваш сын, кажется, будет первым в своём классе, когда на будущей неделе окончит училище, — сказал Тремлетт отцу Ната и, помолчав, добавил, ничего не объясняя: — Возможно, у меня будет для него назначение. Явитесь ко мне завтра в восемь часов утра. — Полковник улыбнулся матери Ната и снова пожал руку его отцу, а затем снова обратился к Нату: — И если, когда я сегодня вечером буду выезжать со стоянки, я увижу эту вмятину, Картрайт, можете забыть о следующем отпуске.

Нат снова отдал честь, а полковник подмигнул его матери.

Нат провёл полдня, ползая на коленях перед машиной полковника с молотком в руке и банкой зелёной краски.

На следующее утро он явился к полковнику без четверти восемь и, к собственному удивлению, был немедленно допущен к командиру. Тремлетт указал ему на стул по другую сторону письменного стола.

— Итак, вы хорошо себя показали, Нат, — сказал полковник. — Ну, что вы хотели бы делать теперь?

Нат посмотрел на полковника Тремлетта, у которого на груди было пять полосок орденских планок. Он воевал в Италии и в Корее, а сейчас только что вернулся из Вьетнама. Его называли терьером, потому что он так близко подбирался к врагам, что мог кусать их за лодыжки. Нат немедленно ответил:

— Я ожидаю, что меня направят во Вьетнам, сэр.

— Вам нет необходимости служить в азиатском секторе, — сказал командир. — Вы доказали свой патриотизм, и есть несколько других назначений, которые я могу вам порекомендовать, — от Берлина до Вашингтона — чтобы, когда вы закончите свои два года службы, вы могли вернуться в университет.

— Так ведь цель призыва в армию — именно отправка во Вьетнам, не так ли?

— Но ведь очень редко посылают во Вьетнам подготовленного офицера, особенно вашего калибра, — сказал полковник. — Что, если я попрошу вас закончить свою службу у меня в штабе, и вы мне поможете здесь, в академии, набирать новобранцев?

— Чтобы они поехали во Вьетнам и дали себя убить? — Нат уставился на полковника. Он сразу же пожалел, что зашёл слишком далеко.

— Знаете, кто в последний раз сидел здесь и говорил мне, что хочет поехать во Вьетнам?

— Нет, сэр.

— Мой сын Даниэль, — ответил Тремлетт, взглянув на фотографию у себя на столе, которую Нат не мог видеть. — Его убили через одиннадцать дней.

«ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦА СОБЛАЗНЯЕТ СЫНА СЕНАТОРА», — кричал заголовок на первой странице газеты «Нью-Хейвен Реджистер».

— Это просто оскорбление, — сказал Джимми.

— Что ты имеешь в виду?

— Это я её соблазнил.

Отсмеявшись, Флетчер продолжал читать дальше:

«Комиссия Йельского университета по вопросам морали расторгла контракт с Джоанной Палмер, читающей курс европейской истории, после того как она призналась, что у неё был роман со студентом первого курса Джеймсом Гейтсом. Мистер Гейтс — сын сенатора Гарри Гейтса. Вчера, у себя в доме в восточном Хартфорде…»

Флетчер оторвал глаза от газеты.

— Ну, и как твой отец это воспринял?

— Он говорит, что победит на выборах подавляющим большинством голосов, — ответил Джимми. — Все женские организации горой стоят за Джоанну, а все мужчины считают, что я — самый стильный парень после Дастина Хофмана в «Выпускнике».[29] К тому же, папа уверен, что у комиссии по вопросам морали не будет другого выхода, как отменить своё решение задолго до конца семестра.

— А что, если она не отменит? Сможет Джоанна найти другую работу?

— С этим всё будет в порядке, — ответил Джимми. — С тех пор как комиссия объявила о своём решении, телефон звонит, не переставая. Ей предложили работу в Рэдклиффе, где она училась, и в Колумбийском университете, где она защитила диссертацию, — и это было ещё до того, как опрос, проведённый программой «Сегодня», показал, что 82 % телезрителей — за то, чтобы восстановить её на работе.

— Ну, и что она собирается делать?

— Апеллировать, и пари держу, что комиссия не сможет наплевать на общественное мнение.

— А ты что будешь делать?

— Я-то хочу на ней жениться, но она об этом и слышать не хочет, пока не узнает результатов апелляции. Она отказывается даже обручиться, потому что это может настроить комиссию в её пользу. Она хочет, чтобы её признали правой на основании обстоятельств дела, а не под влиянием общественного мнения.

— Могу сказать, ты связался с замечательной женщиной.

— Согласен. Но если бы ты знал её, как я её знаю…

Ещё до того как Нат прибыл в Сайгон, на двери его крошечного кабинета в штабе командования по оказанию военной помощи Южному Вьетнаму появилась надпись: «Лейтенант Нат Картрайт», сделанная по трафарету. Нату сразу стало ясно, что всё время службы он будет занят кабинетной работой и даже не узнает, где проходит линия фронта. По прибытии он не был отправлен на фронт, но ему поручили работать в отделе службы обеспечения боеготовности. Распоряжение полковника Тремлетта явно прибыло в Сайгон гораздо раньше него.

В ежедневной декларации Нат был назван квартирмейстером: это позволяло вышестоящим начальникам заваливать его бумагами, а подчинённым — без особой спешки выполнять его распоряжения. Но все они как будто были замешаны в своего рода заговоре, заключавшемся в том, чтобы заставить Ната проводить свои рабочие часы, заполняя бланки по поставке боевым частям чего угодно — от печёных бобов до вертолётов. Каждую неделю в Сайгон по воздуху прибывало семьсот двадцать две тонны товаров, и обязанность Ната заключалась в том, чтобы всё это доставлялось на линию фронта. Каждый месяц он отправлял примерно девять тысяч наименований. На фронт поступало всё, за исключением его самого. Он даже переспал с секретаршей своего командира, но ничего не добился, кроме того, что высоко оценил её опыт ведения рукопашного боя без оружия.

Каждый вечер Нат уходил с работы всё позже и позже и даже стал сомневаться, за границей ли он. Если ты получаешь сэндвич «большой мак» и кока-колу на обед, а «кентуккийского жареного цыплёнка» с пивом «будвайзер» на ужин, а по вечерам в офицерской казарме смотришь по телевизору новости программы «Эй-Би-Си», где доказательство, что ты не уехал из Соединённых Штатов?

Нат сделал несколько хитроумных попыток попасть на фронт, но очень скоро понял, что везде ощущалось влияние полковника Тремлетта; все его ходатайства возвращались к нему на стол со штампом: «Отказано; подать повторное прошение через месяц».

Когда бы Нат ни просился на приём к старшему офицеру, чтобы обсудить свою проблему, он ни разу не дошёл выше штабного майора. Каждый раз его пытались убедить, что он делает важное и полезное дело. Папка с его делом была самой тонкой во всём Сайгоне.

Нат начал понимать, что его принципиальная позиция совершенно бессмысленна. Через месяц его друг Том пойдёт на второй курс в Йеле, а чем он мог похвастаться, кроме как короткой стрижкой и доскональным знанием того, сколько скрепок требуется армии во Вьетнаме каждый месяц?

Всё это изменилось в тот день, когда Нат сидел в своём кабинете, готовя приём партии новобранцев, которая должна была прибыть в следующий понедельник.

Весь день до вечера он занимался жилищем, обмундированием и путевыми документами. На нескольких из них был штамп «Срочно»; а командир всегда требовал подробного отчёта о квалификации каждого нового набора ещё до того, как те приземлятся в Сайгоне. Нат не заметил, сколько времени заняла эта работа, и когда он заполнил последний бланк, то решил оставить бумаги на столе адъютанта, прежде чем пойти перекусить в офицерской столовой.