Инки наиболее замечательны тем, что они встали над искушением позволить себе примитивную племенную ненависть своего времени. В борьбе с устрашающим видением будущего инки черпали скорее воды печали, чем гнева, моделируя империю по образу молитвы. И если эта молитва, возносимая в высь душами убитых детей, отображала подорванные силы веры, она также показывала самую страшную из всех печалей: предчувствие, что Творец мог отречься от своего творения. Подобно заядлому игроку, который, испытав горечь поражения, добивается божественного одобрения в настоящей полосе побед, инки рисковали всем ради знамения в небесах.
Для инков золото было символическим выражением этой печали, называемой ими «слезами Солнца», слезами, проливаемыми при виде человеческой глупости. Золото — а также серебро, слезы Луны — были настолько священными металлами, что ни один сделанный из них и привезенный в Куско предмет никогда нельзя было трогать под страхом смертной казни. На земле, не знавшей денежной системы, ценность золота заключалась в свойственной ему красоте, — красоте, которую инки использовали для выражения вечного удивления мира живых.
Первые достигшие Куско испанские всадники были ошеломлены золотым садом во внутреннем дворе храма Солнца. В нем были изображения в натуральную величину маиса и других продовольственных растений, цветов, золотых лам. У фонтана из золота стояли огромные золотые и серебряные урны, переполненные маисом и другими жертвенными подношениями. Внутренние стенки были покрыты золотом, а по направлению к восходу солнца располагалось изображение Солнца, покрытое изумрудами и другими драгоценными камнями. Бесчисленные золотые сосуды были покрыты изображениями всякой живой твари — птицы, змеи, рака и гусеницы. Инки тоже «страдали сердечной болезнью, специфическим средством от которой было золото». Конечно, если Солнце и Луна роняли такие слезы, то должно иметься милосердие в самом сердце мироздания.
Все незахороненное инкское золото теперь утрачено, переплавлено в слитки[122], которые пошли на финансирование отпора христианского мира Оттоманской империи. Возможно, самая незабываемая ирония андской истории заключена в этой концентрации золота. Если бы инки никогда не задавались целью вырвать более скромные циклы рождения и смерти из челюстей великого Крушения, испанцы могли бы подняться в Анды и встретить здесь заброшенное адское захолустье обнищавших и враждующих племен. Они же, напротив, нашли в слезах Пятого Солнца то «специфическое средство», которое выполнит пророчество Инки Виракочи.
Для инков всегда существовало только одно озеро — Титикака. Спокойное и не от мира сего, озеро Титикака по сей день остается неприступным из-за того, что содержит так много из прошлого, остается озером потерь в самом сердце Империи Печали. Я полагаю, что тот, кто решился бы пуститься в столь далекое путешествие, особенно в те беспокойные времена, совершил бы великую ошибку, если бы не пошел к Острову Солнца посмотреть там уникальное совершенство его инкской святыни, осуществляющей вечный круговорот вод из бездны. И находясь там, возможно, не было бы ошибкой если и не произнести молитву, то по крайней мере запомнить и для инков, и для нас самих твердый урок из нашего общего наследия: «Это также должно пройти».
ГЛАВА 11
ОБРАЗ ПРОШЛОГО
I
Современная схема черной магии не могла бы придумать более надежного сценария, чтобы затмить разум последнего Инки, Уайны Капака, нежели события и условия, которые терзали его последние дни. Обезопасив северную границу Империи и освободившись на время от формальных обязанностей при дворе в Куско, Уайна Капак пользовался редкой возможностью быть самим собой. Он любил женщин и спиртные напитки, однако обладал характером настолько великодушным, что эту интермедию в царстве Кито вспоминали со всей нежностью шекспировской пирушки. В разгар этого золотого момента с побережья пришли посланники, объявив о прибытии чужестранцев, приплывших в плавучих домах, — чужестранцев настолько жестоких, что они напугали ягуаров царских зоологических садов.
«Испуганный и подавленный» Уайна Капак уединился и, как делали его предки до него, предпринял строгий пост в поисках видения. Некоторое время спустя Уайна Капак, очевидно, начал галлюцинировать[123]. Видение в образе трех гномов, объявившее: «Мы пришли позвать тебя», побудило Императора крикнуть слуг. К тому времени, когда они примчались в комнату Инки, явление растворилось. Тогда-то Уайна Капак и осознал, что умрет вне всякого сомнения, и рассказал об этом. Только тогда оспа поразила двор. И эту прежде неведомую чуму нельзя приписать Писарро и его людям. Она пришла с другой стороны, из Карибского бассейна через ту территорию, которая сегодня является Колумбией. Если верить преданию о том, что Уайна Капак повелел, чтобы Империя была разделена между его сыновьями, Уаскаром и Атауальпой, тогда это означает, что Император также дожил до того, чтобы увидеть своего любимого сына и выбрать преемника, Нинан Куйчи, умершего такой же ужасной смертью, которая ждала и самого Уайну Капака. Так или иначе, Уайна Капак умер, согласно некоторым оценкам, со словами инкского пророчества на устах.
В духе магического реализма, достойного Борхеса или Гарсии Маркеса, последовавшие в Эквадоре события будут вспоминаться в таких рассказах, как этот:
«В обеденный час прибыл посыльный, одетый в черную накидку. Он поцеловал Инку с почтением, затем дал ему закрытую на ключ шкатулку. Инка приказал посыльному открыть шкатулку, но тот склонился в почтении, говоря, что Творец (Виракоча] распорядился, чтобы Инка сам открыл ее. Наблюдая за логикой ситуации, Инка открыл небольшую шкатулку, откуда вылетели бабочкой или выпорхнули несколько кусочков бумаги, которая исчезла. Это было оспа, и за два дня полководец Миакнакамайта вместе со многими другими военачальниками умер, их лица покрылись паршой. Когда все это увидел Инка, он приказал построить каменное здание, чтобы спрятаться там. И таким образом спрятавшийся, заточенный в камень, он вскоре умер. На исходе восьмого дня его полусгнившее тело вынули оттуда, забальзамировали и отнесли в Куско…»
Именно уарочирийские шаманы-жрецы оставят истории эпитафию по инкам. Не настолько приближенные ко двору Инки, чтобы руководствоваться политическими мотивами, и не настолько оторванные от общей судьбы всех андских народов, чтобы быть безразличными к этим событиям, мифотворцы Уарочири оставили после себя то, что, вероятно, можно было бы назвать последним мифом имперской Америки. Являясь уникальным сокровищем человеческого наследия, эта повесть, составленная как раз тогда, когда начал опускаться молот светского материализма, должна рассматриваться как одно из последних творений чисто архаичного разума, пока еще не замутненного крайне чуждым образом мышления.
Теперь поговорим об одном из подвигов Куни Райа Вира Кочи.
Говорят, что как раз перед появлением испанцев Куни Райа [Виракоча] направился к Куско.
Там он вступил в разговор с Инкой Уайной Капаком. «Подойди, сын, пойдем к Тити Каке. Там я открою тебе, кто я такой», — сказал он.
И там он поведал ему: «Инка, поднимай своих людей, с тем чтобы мы могли послать магов и всякого рода шаманов к Ура Тикси, нижним основаниям мира». Как только он сказал это, Инка быстро отдал распоряжение.
«Я — шаман-кондор!» — ответили несколько человек.
«Я — шаман-сокол!» — сказали другие.
«Я тот, кто летает как стриж!» — ответили третьи.
Он наказал им: «Летите к нижним основаниям мира. Затем сообщите моему отцу: «Твой сын послал меня сюда. Пошли меня обратно с одной из его сестер».
Человек, который был стрижом-шаманом, вместе с другими шаманами высказал намерение возвратиться не позднее чем через пять дней.
