Оба мифа отражают понятие о «дестабилизации» Млечного Пути посредством изображения неловкого полета перепела. Но в то время как андская версия сосредоточена на комическом потенциале льюту, ацтекская версия неустанно изображает его как предвестника гибели. Чтобы уловить значение этого различия, необходимо понять, когда был сотворен ацтекский миф.

Известно, что ацтеки сжигали древние кодексы. В то время, когда тольтеки достигли пика своего величия примерно в X столетии н. э., ацтеки числились среди племен, известных как чичимеки, то есть «варвары», бродячие охотники засушливых областей северной Мексики и юга штата Техас. Когда тольтеки правили в Туле, чичимеки в большей мере озабочены избеганием скорпионов и гремучих змей, чем прекрасными достоинствами мифологического тона. Когда, начиная приблизительно с тринадцатого столетия, эти племена стали мигрировать в центральные районы Мексики, они впервые вошли в контакт с высокой цивилизацией. Ацтекские версии мифов о Кецалькоатле представляют собой переработки древних источников, чьи письменные версии они уничтожили. Ацтеки уничтожали эти кодексы, с тем чтобы их собственная версия мифологической базы данных не могла бы оспариваться. Частью этих усилий было отражение фаталистского видения, которое будет оправдывать действия Ацтекской Империи. Хотя я должен был еще осознать величие этого видения, я к тому времени знал достаточно, чтобы определить словоупотребления гибели.

Новое прочтение ацтекского мифа о падении Кецалькоатля меня потрясло, и не просто потому, что рассказ был функционально идентичен андскому мифу о Лисе и Перепеле. Было довольно необычно предположить, что уже в девятом или десятом столетии происходил своего рода обмен между Андами и Мексикой. Более обнадеживающим был тот факт, что и инки, и ацтеки, казалось, начали фактически одновременно развивать «идиому гибели». Ацтекский миф, составленный где-то в 1400-х годах, должно быть, происходил от более древних источников. Перепел — это теперь злое животное, ассоциировавшийся повсеместно ацтеками с сексуальной непристойностью. Судьба приключения Кецалькоатля окончательно решается тогда, когда перепел «клюет» кости предков. И в то же самое время, в пятнадцатом столетии, в Куско совершенно неожиданно созвездию льюту дается второе имя, «некто, кто поедает предков».

Я не знал, что происходит. Все, что я мог разглядеть, заключалось в том, что, начиная с времени составителей уарочирийских мифов, у инков произошел радикальный сдвиг в восприятии небес и что он включал в себя процесс проецирования чувства вины на звезды. Я ощутил, что корень этой идеи был связан с толчком, приданным техническому языку мифологии воинами после падения Уари. Это было открытием сезона на политическое использование священной традиции. Что ж до того, почему весь этот процесс, казалось, развивался также в Мексике, я оставался в недоумении. Все, что я мог бы уяснить, состояло в том, что инки и ацтеки, казалось, возлагали вину за что-то на звезды. В уарочирийских мифах животные-звезды были «ответственны» за события в небесной сфере, но не было ничего подобного этому. У инков заразительное предчувствие висело в воздухе. В Куско произносились пророчества. А там, в небесах, нечто клевало кости предков.

Я увлекся тем, что смог увидеть: проблемой ответственности против вины, проецируемой на звезды. Я пробовал думать о мифах, в которых звезды участвовали в каких-то действиях, достойных упрека. В мифах 200 года до н. э. звезды были пассивны. Их создал Виракоча. В мифах о потопе 650 года н. э. животные-звезды уже реагировали на ситуацию, взбираясь на гору ради спасения. В уарочирийских мифах они работали вместе, как это делают крестьяне. Это было понятно, поскольку те же самые животные звезды выступали небесными прародителями/покровителями различных племен. Кроме того, мифы Уарочири не были инкскими мифами. Возможно, только инки были посвящены в эту новую тайну на небесах. В этом был некоторый смысл. Именно у них появилось пророчество и именно они хранили его тайну.

Единственной из прочих историй, которая, как казалось, отдаленно отвечала этой потребности, был фрагмент из другой истории Уарочири о небесной Ламе, известной там как Якана:

Итак, имелся некий объект в неподвижной сфере звезд, обладавший важнейшей ответственностью.

Это изображение небесной Ламы не несло в себе ничего дурного, однако по отношению к этой истории имелось нечто странное, что я не сразу понял. Оно, казалось, говорило, что небесная Лама сдерживала потоп, что именно в этом состояла ее «роль». Здесь, конечно, было участие и, как в других уарочирийских мифах, никакого оттенка вины. Тем не менее здесь было нечто странно зловещее. В конечном счете я понял, что эта история была единственным мифом в испанских хрониках,» повествующим в настоящем времени. Действительно ли надвигался «потоп» — важное прецессионное событие — или я слишком многое вычитал в этой истории? Я нашел слово кечуа для обозначения надвигающегося потопа, переводимого как «затопление» или как «погружение» (sepultado) у Аргедаса. Во-первых, слово было чисто аймарского происхождения, пампауахуан. Пампа означает «плоскую равнину». Уахуан я встречал прежде. Это был аймарский синрним уира, понятия наклоненной плоскости. Этот термин не имел ничего общего с водой и полностью относился к астрономии. Иными словами, «Если лама не сумеет выпить всю воду, плоскость всего мира наклонится».

Повествуя в настоящем времени, этот миф подразумевал, что в Уарочири во времена конкисты существовало предание, предание о надвигающемся прецессионном событии. Это было в некотором роде как бы малым пророчеством на себя самого. Что бы оно ни означало, так или иначе здесь была замешана небесная Лама. После того, как до меня дошло, что происходило, все показалось вполне очевидным.

Как и Лиса перед нею, Лама исчезала. Неумолимый ход времени собирался покончить с соединением между землями мертвых и живых. Ее время было уже не за горами. Вот почему Инка Виракоча предсказывал разрушение андской религии. И вот почему инки переименовали Южный «угольный мешок» в «кого-то, кто поедает своего отца и мать». Так как азимут восхода Южного Креста все более смещается на юг, Лама все более приближалась к исчезновению в гелиакическом восходе в декабрьском солнцестоянии: «Если лама Не сумеет выпить всю воду, плоскость всего мира наклонится».

Рисунок 9.3а показывает момент гелиакического восхода Млечного Пути в декабрьское солнцестояние в Куско в 1432 году, приблизительную дату пророчества Инки Виракочи. Здесь точно такие же условия, как и при наблюдении гелиакического восхода в событиях 650 года н. э. Солнце снижается на двадцать четыре градуса, делая видимым слабое свечение Млечного Пути. Часть Млечного Пути по эклиптике, то есть в отметке декабрьского солнцестояния на горизонте, становится едва лишь видимой. Как раз на юге едва виден ипсилон Скорпиона, отмечающий заднюю часть Ламы и соседнего с ней сосунка, детеныша ламы. Как происходило и в 650 году н. э., восходили наводнения времени. В июньское солнцестояние 650 года «мост» на землю богов был разрушен. Теперь, приблизительно восемь сотен лет спустя, в декабрьское солнцестояние «мост», соединявший людей с их предками, их прошлым и их традициями, находился на краю такой же гибели.