«что после царствования нескольких Инков придут на ту землю никогда прежде не виденные люди, которые уничтожат религию и империю местных уроженцев… Он распорядился, чтобы среди царевичей это расценивалось как предание и чтобы это никогда не разглашалось простым людям, потому что негоже было осквернять то, что пришло посредством божественного откровения, и неблагоразумно разглашать, что в будущем Инки утратят свою религию и свою империю и лишатся своего высокого положения. По этой причине ничего больше не говорилось об этом пророчестве до тех пор, пока Инка
У айна Капак открыто не упомянул его незадолго до своей смерти… Индейцы дали имя Виракочи испанцам, потому что они вызвали исполнение этого пророчества…»
Позже Гарсиласо обратил внимание на то, что Уайна Капак — последний Инка, царствовавший перед появлением испанцев в Кахамарке, — умер с пророчеством Инки Виракочи на своих устах. Пророчество передавалось в течение пяти поколений как строго хранимая тайна царской семьи. Умирая от оспы, Уайна Капак, как повествуется, открыл окружавшим его страшную весть предсказания: он будет последним Инкой перед крушением. Таково было пророчество Инки Виракочи. Кое-что об этой традиции остается в описаниях Сиесы де Леона и Муруа, в которых Уайна Капак предвидел катастрофу в связи с донесениями о высадке испанцев на побережье.
С несвойственным отсутствием великодушия по отношению к Инкам великий историк Уильям Прескот первым категорически отверг толкование Гарсиласо как фантазию. Прескот принимал, что Уайна Капак был довольно проницателен, чтобы в донесениях о высадке белых людей на северном побережье Перу усмотреть знак великой опасности.
«Но другие оценки, получившие широкое хождение и не отвечающие этому, связывают первые известия о белых людях с издавна сохранявшимися в стране предсказаниями и со сверхъестественными явлениями, которые наполнили сердца всей нации тревогой. В небесах виднелись пылающие кометы. Землетрясения поколебали землю; луна была опоясана огненными многоцветными кольцами; удар молнии попал в один из царских дворцов и превратил его в пепел; и преследуемый несколькими ястребами, кричал орел, паривший в воздухе над большой площадью Куско, а когда царь птиц, пронзенный когтями своих преследователей, упал безжизненно на глазах у многих из инкских аристократов, они прочли в этом предсказание своей собственной гибели…
Таково донесение о впечатлении, произведенном появлением испанцев в стране, напоминающее сообщение о подобных чувствах суеверного ужаса, внушенного их появлением в Мексике. Но предания этой последней страны опирались на гораздо более высокий авторитет, чем предания перуанцев, которые, не подкрепленные свидетельствами современников, покоятся почти полностью на. одном лишь утверждении одного из представителей их собственной нации [Гарсиласо], который, несомненно, мечтал найти в неизбежных приговорах Небес лучшее оправдание бездеятельности своих соотечественников».
Начиная со времени Прескота, вопрос об инкском пророчестве оставался химерой на периферии исторического видения.
Тем не менее отрицание Прескотом существования инкского предсказания оставило значительный пробел в историческом понимании испанского завоевания Перу. Хотя он наделил критерий «суеверного ужаса» какой-то ролью в столь же труднообъяснимом падении ацтеков, в случае с инками он не увидел иной причины, кроме инертности, способствовавшей их краху. Конечно, такое пренебрежение не выступает у Прескота чем-то преднамеренным. Оно скорее проявляется в том, что его стремление не поддаваться в столь важном вопросе склонности Гарсиласо к несомненному приукрашиванию привело Прескота к отрицанию того, что 140 лет назад было единственным доступным источником, относящимся к пророческому видению инков.
При всех своих очевидных слабостях, мнение Гарсиласо о пророчестве у инков по крайней мере обладает тем достоинством, что предлагает хоть какое-то объяснение полному разгрому великой империи всего лишь горсткой авантюристов. Владения, по которым столь дерзко мчались 175 человек Писарро, простирались приблизительно на 2500 миль с севера на юг — что составляет расстояние от Гудзонова залива до Гаваны или от Лондона до Ташкента — и охватывали площадь, равную целой части Соединенных Штатов от Мэйна до Флориды восточнее залива Аппалачи. Суть аргумента Гарсиласо — при том, что он настаивал на том, что его родственники были несгибаемыми бойцами, — заключалась в том, что испанцы смогли захватить плацдарм только потому, что Уайна Капак, следуя предсказанию своего предка Инки Виракочи, повелел инкам «повиноваться и служить» вновь прибывшим.
Существует и другая известная версия об инкском пророчестве, независимая от повествования Гарсиласо. Впервые изданная в 1898 году, она не была доступна Прескоту. Это свидетельство так называемых кипукамайокс Ваки Кастро было написано в 1542 году, каких-нибудь десять лет спустя после конкисты. Кипукамайокс, четыре старых хранителей летописей при дворе Инков в Куско, поведали Ваке Кастро историю, весьма похожую на историю Гарсиласо: Уайна Капак, умирая от оспы, позвал к себе своего сына Атауальпу и сообщил ему, что чужеземцы, о которых ходили слухи, были виракочами, чем он хотел сказать, что они были «больше, чем просто людьми». Он, далее, предупредил Атауальпу, что его ждали великие испытания. Согласно кипукамайокс, Уайна Капак назвал испанцев виракочами, потому что они напоминали облик Инки Виракочи. Иными словами, эти местные информанты, как и Гарсиласо, связывали апокалиптическое видение Уайна Капака с Инкой Виракочей.
Хотя уже поэтому нельзя считать и далее строгой истиной характеристику точки зрения Гарсиласо как, говоря словами Прескота, «не подкрепленной свидетельствами современников», тем не менее оценка кипукамайокс остается открытой для той же критики, что и «одно лишь утверждение» Гарсиласо. Описываемый Гарсиласо эпизод подчеркивает тщетность попыток оценивать подлинность пророчества на основе того, что кто-то мог сказать. Гарсиласо рассказал, как однажды в детстве он спросил в Куско старого орехоне («большое ухо», относящееся к золотым шпулькам, носившимся на ушах инкской знатью), родственника своей матери, как могли инки, с таким численным и географическим преимуществом, оказаться побежденными горсткой испанцев. Старик утверждал, что Уайна Капак повелел своим людям служить испанцам, и повторил пророчество.
«Сказав это, он сердито повернулся ко мне, как будто я обвинял его людей в трусости и слабости, и ответил на мой вопрос, молвив: «Слова, сказанные нашим Инкой, были его последним обращением к нам и оказали более могущественное воздействие, чтобы поработить и лишить нас нашей империи, чем оружие, с которым твой отец и его спутники пришли на нашу землю…»
Но ведь старик мог сердиться как потому, что критика, скрытая в вопросе ребенка, была заслуженной, так и потому, что она была незаслуженной. С таким же успехом можно было бы черпать воду ситом. И все же… имелись определенные признаки — тут обряд, там топоним, частички и кусочки информации, рассеянной по всей хронике, которые вызывали во мне нечто подобное слабо вспоминаемым снам на пороге сознания. Там, где некогда проделки Лиса и величественная поступь небесной Ламы заполняли андское небо наследием Тиауанако, инки разглядели страшные объекты — «кого-то, кто поедает своих родителей», в то время как дальние покоренные племена также рассказывали повести о знамениях беды. Уарочирийский миф выглядит у ацтеков идентично, но только у инков он был переведен на язык смерти. Враз мысли сами возникли в моем возбужденном разуме.
В тот момент я на мгновение ощутил, как мне казалось, ужасное бремя и трагическую обреченность видения инков. Инкская империя была разгромлена таким непостижимым образом, что с тех пор немногим школьникам рассказывают о ее падении. То, что привлекло мое внимание, было настолько странным, что, казалось, парадоксальным образом подтверждало и потому подвергало опасности вероятность всего того, чему я, как полагал, научился. Испанские конкистадоры въехали в самое сердце эксперимента, не имевшего прецедента в истории человечества, — эксперимента, по которому современное воображение могло бы найти меру собственного обнищания.
