А как прекрасно говорил Ваш друг о единстве советских писателей и всего народа: "Наше единство в нашей марксистской философии, в нашем историческом оптимизме, в верности идеям XX и XXII съездов". Сейчас Аксенов профессорствует в каком-то американском университете. Надо полагать, в лекциях студентам он не забывает о своей старой любви к марксизму.

Тема единства народа была развита оратором основательно: "Некоторые критики говорят, что советская молодежь, молодые советские литераторы не помнят своего родства, что мы отвергаем то, что завоевано нашими отцами, не уважаем своих отцов, что вообще советская молодежь, дескать, противопоставляет себя своим отцам. Особенно любит такие выводы на Западе буржуазная реакционная пресса. Мне хочется по этому поводу сказать, что все это неверно, все это глубоко неправильно. Мы уважаем своих отцов и любим своих отцов". Какая мужественная, сокрушительная отповедь реакционерам! Напечатать бы это сейчас в "Комсомолке" хотя бы под псевдонимом "Алкивиад".

Ярко, смело, нелицеприятно сказал Аксенов и о тех, кого в обществе котов и кошек назвал бандой, и о самом главаре ее: "Я благодарен партии и Никите Сергеевичу Хрущеву за то, что я могу с ним разговаривать (даже за это только! — В. Б.), за то, что я могу с ним советоваться". И еще: "Мы слышали слова Никиты Сергеевича о том, что сейчас главное значение имеет борьба за умы людей, а литература в этой борьбе играет не очень маленькую роль".

В свою "Кучу" вы затащили и Эрнста Неизвестного, он тоже у Вас копошится в ней и произносит сокрушительные слова. Возможно, так и было. Но вот что писал он 21 декабря 1962 года: "Дорогой Никита Сергеевич, я благодарен Вам за отеческую критику. Она помогла мне. Да, действительно, пора кончать с чисто формальными поисками и перейти к работе над содержательными монументальными произведениями, стараясь их делать так, чтобы они были понятны и любимы народом… Никита Сергеевич, я преклоняюсь перед Вашей человечностью, и мне много хочется писать Вам самых теплых и нежных слов (так в тексте. — В. Б.)… Никита Сергеевич, клянусь Вам и в Вашем лице партии, что буду трудиться не покладая рук…"

Конечно, между декабрем и мартом прошло время, но как можно, рассказывая о той поре, даже не упомянуть о таких вещах, как процитированные выше речи и письма? Разве они принадлежали другим людям? Или это происходило в прошлом веке? В другой стране? Вы же не раз говорили: нужна полная правда!

Итак, Аксенов и Неизвестный несколько более многомерны, чем изображены Вами. А Вы лично? Хоть о своих-то речах той поры помните? Вы уверяли недавно, что в 1958 году в связи с делом Пастернака Вам "выкручивали руки". А сейчас пишете, что в 1962 году было еще страшней: "Нас уже брали за глотку". Однако смотрите, какие слова с хрипом вырывались из Вашей свирепо стиснутой глотки именно в том 1962 году на встрече с Хрущевым: "Товарищи, когда-то Маяковский, выдающийся поэт нашей революции, четко определил задачу социалистического искусства: "И песня и стих — это бомба и знамя…" Мы никогда не должны забывать эта слова". А дальше Вы, поэт-бомбист, сказали так: "Меня глубоко тронули, заставили задуматься слова Никиты Сергеевича о том, что у нас не может быть мирного сосуществования в области идеологии. Это действительно правда, что вся наша жизнь — борьба, и если мы забудем, что должны бороться неустанно, каждодневно за окончательную победу идей ленинизма, выстраданных нашим народом, — мы совершим предательство по отношению к народу". Боже мой, как сказано! Да это хоть сейчас вставляй в речь секретаря ЦК компартии России.

Дальше еще красивей: "Бой за Советскую власть не окончен. Бой за Советскую власть продолжается… Я, как никогда, понимаю, что мы отвечаем за завоевания революции, за каждую ниточку знамени нашей революции. И на наших плечах сегодня, как никогда, лежит большая ответственность перед ленинскими идеями, перед завоеваниями революции, как никогда!.." Евгений Александрович, где Ваша бомба, полученная из рук Маяковского? Дайте мне. Я швырну ее в Гавриила Попова, как только увижу его рядом с Галиной Старовойтовой. Дайте! Это они отрицают все завоевания революции!

В своей речи, как и Аксенов, Рождественский, Вы не могли умолчать также о том, "как многие представители западной прессы, эти проститутки капитализма, пытаются очернить советскую молодежь, пытаются изобразить советскую молодежь детьми, которые якобы выступают против отцов. Они идут при этом на самые гнусные подделки и фальшивки". Тут каждое слово, как говорится, было пропущено сквозь собственную душу, особенно слова "проститутки капитализма". Как известно, они мало чем отличаются от проституток социализма. Ну, разве что никогда не берут орденами Трудового Красного Знамени, а всегда только наличными.

А вот это Вы помните: "Есть подонки вроде Есенина-Вольпина, сочинившего грязную, отвратительную книжечку. После того как мне подсунули под дверь в Лондоне эту книжку, я мыл руки с мылом и мне все казалось, что исходит гнилостный запах от этой книжки". Ах, если бы прекрасную привычку мыть руки с мылом — книжка-то действительно мерзкая — и после фехтования принимать душ Вы сохранили до нынешних дней!..

И опять: "Есть подонки, привлекающие к себе иногда глупых, заблуждающихся парней, которые издают журналы вроде "Синтаксиса"… Но они не определяют лицо нашей молодежи. Не они!" Поразительно, как это все Вам удалось сказать при стиснутом властями горле. Неужто оно у Вас и впрямь луженое?

Дальше в Вашем выступлении было нечто такое, равное чему я не знаю во всей мировой литературе. Один из выступавших, как свидетельствует стенограмма, не называя имен, сказал, что о Хрущеве сочиняют анекдоты, поносят его, говорят, что он затеял грандиозные встречи с творческой интеллигенцией лишь для того, чтобы замаскировать провалы своих великих экспериментов в сельском хозяйстве. Это отчасти совпадает с тем, что мы читаем сейчас в "Куче". "Сегодня утром, — говорит у Вас Хрущев, — я получил сообщение, что вчера в ресторации некий писатель, присутствующий, между прочим, сейчас в этом зале, разглагольствовал о том, что Хрущев напал на художников и писателей якобы для того, чтобы отвлечь внимание от плохих дел в сельском хозяйстве". По Вашему теперешнему рассказу, заявление Хрущева никаких последствий, кроме большого оживления в зале, тогда не имело. Но стенограмма свидетельствует об ином.

Оказывается, Вы решительно встали на защиту варварских хрущевских экспериментов и гневно обрушились на анекдотчика: "Если бы я увидел человека, который посмел рассказывать подобные анекдоты, я прежде всего дал бы ему в морду, и хотя я никогда (так в тексте! — В. Б.) не писал заявлений, потом написал бы заявление на этого человека, и написал бы совершенно искренне". Доносы нередко пишут совершенно искренне.

Но кто же все-таки был этот бесстрашный анекдотчик? В своей "Куче" Вы дерзко срываете покров с тридцатилетней тайны: "Именно я говорил эти слова", то есть поносил и высмеивал Хрущева. И было это будто бы "вчера в ресторане ВТО", то бишь "У бороды", как мы тогда говорили. Что же получается? Выходит, это Вы самому себе грозились "дать в морду" за Хрущева, на самого себя готовы были написать донос. Пожалуй, окажись у Вас в тот момент веревка, Вы сами намылили бы ее и попросили Аксенова с Неизвестным повесить Вас. Ну, скажите, известно ли Вам что-нибудь подобное во всем мировом искусстве? Разве что опера Глинки "Жизнь за царя"…

Нельзя обойти молчанием еще кое-что из Ваших деяний той и нынешней поры. Сейчас Вы пишете: "Шовинисты после опубликования "Бабьего Яра" меня обвинили в том, что в стихотворении не было ни строки о русских и украинцах, расстрелянных вместе с евреями". Допустим, Вас и впрямь всегда критикуют одни только шовинисты. Но ведь иногда и шовинисты могут говорить правду: в стихотворении действительно не нашлось ни одной строки для украинских и русских жертв. А когда Д. Д. Шостакович написал симфонию, в которую вошло это стихотворение, то и тут нашлись шовинисты: Евгений Мравинский, выбранный композитором, отказался дирижировать, а Борис Гмыря отказался петь. Вы уверяете, что им "пригрозили антисемиты". А я думаю, что они отказались только потому, что первый из них — русский, а второй — украинец, и оба не лишены были национального чувства.