… Мы давно знаем, что все эти разрушители невежественны и бездарны, лживы и бесстыдны. Но все-таки хотелось надеяться, что, обнаружив свое полное банкротство и убожество, они уйдут тихо, незаметно, скрытно. Нет! Они злобствуют и лгут, грозят и клевещут, запугивают и портят воздух до конца, до имперской канцелярии. Значит, они способны на все — и еще раз расстрелять парламент, и затопить берлинское метро, и воззвать к "мировому сообществу": "Спасите наши рожи!"

Правда. 1998. 18 сентября

Недавно всем известный Григорий Явлинский, светоч русской демократии, угодил на больничную койку. В цветущем возрасте, увы, инфаркт. Что ж, все под Богом ходим. Сперва светоча лечили в московской больнице, потом отправили в Германию. Тоже хорошо. Там новейшим способом страдальцу прочистили кровеносные сосуды, видимо, от попавшей в них желчи, несколько остудили перегретое политическими страстями сердце, и вот он, к радости 6–7 процентов избирателей, прочищенный, помолодевший после "евроремонта", опять в Москве, опять на телевидении, опять сотрясает атмосферу.

Какова была причина инфаркта? Ну скорее всего бурная политическая деятельность в течение десяти лет, а особенно — за предшествующий месяц. Вспомните-ка… Примаков приглашает его в правительство вице-премьером по социальной политике. Светоч оскорблен: "Фи! Я макроэкономист. Возиться с пенсиями мог бы и Анпилов. Пригласите его". Через несколько дней Примаков опять — сама любезность: "Хорошо, Григорий Алексеевич, если вы макро, то вот вам экономический блок. Кабинет после Ясина уже проветрен".

Светоч "согласился": "Что ж, пожалуй. Но при одном железном условии: со мной придет целая команда, мы должны получить двенадцать ключевых постов в правительстве и будем выполнять только мою программу".

Это было несколько чрезмерно. В сущности, выдвинуто требование о формировании нового правительства. Согласиться на такой вариант Примаков, конечно, не мог и не хотел. В итоге Григорий Алексеевич со своими двенадцатью макроапостолами остались за бортом. Процесс пошел, и поезд поехал без них.

Попытка мирного легитимного переворота не удалась. Разве это могло пройти бесследно для сердечно-сосудистой системы политика, который всему прогрессивному человечеству, как родной маме, объявил: "Я очень амбициозный человек. Мои амбиции выше, чем кресло президента"?

Словом, перед нами в чистом виде наполеоновский комплекс. И, конечно, невозможно представить, чтобы генералу Бонапарту как члену Директории было предложено персонально заниматься пенсиями или блоком экономических проблем. Он бы непременно потребовал: "Включить в Директорию Мюрата, Нея, Бернадота и еще девять известных макроэкономистов из моей команды!" В случае отказа уже прославленный молодой генерал учинил бы переворот не восемнадцатого брюмера, а гораздо раньше. Да, бонапартистскому сердцу и цезаристской кровеносной системе Григория Алексеевича был нанесен тяжелый удар.

Но можно предположить и другую, вернее, еще одну дополнительную причину внезапной болезни. Александр Коржаков в своих воспоминаниях о Ельцине в чрезвычайно увлекательной, лучшей во всей книге главе "Фантазии Явлинского" рассказывает, что в январе 1991 года, на другой день после снятия с поста заместителя председателя Совета Министров РСФСР, несчастный безработный макроэкономист пришел к нему. "Гриша был страшно подавлен, — читаем у бывшего охранника президента. — Жаловался без устали. Самым обидным выглядела процедура изгнания из "Белого дома" за то, что, курируя экономический блок, Гриша много говорил, но конкретного делал мало и не горел желанием брать на себя ответственность… Чтобы хоть немного успокоить изгнанника, я предложил выпить шампанского".

Это было, конечно, издевательское предложение, ибо шампанское — вино победы, праздника, успеха, вино юбилея и свадьбы, а тут в сущности были поминки, и уж если непременно пить, то впору бы только горькую. Однако отставник, вероятно, по причине хотя и бонапартистского склада души, но все же плебейского происхождения, не заметил коварства давнего приятеля. И за два часа задушевной беседы дружки усидели, по признанию Коржакова, бутылки три. Согласитесь, не мало. Говорят, знаменитый богач Савва Морозов иногда своих лошадей, если они выигрывали приз на бегах, тоже поил шампанским. Вот и здесь — лошадиная доза, хотя получен не приз, а вышибон. Ну что ж, демократия, новое мышление.

А вот еще один эпизод, имевший место в 1996 году перед началом президентских выборов. "Неожиданно лидер "Яблока" попросился ко мне на встречу, — рассказывает мемуарист. — Я достал бутылку водки и говорю:

— Или, может, по старой памяти — шампанского?.."

Обратите внимание, сразу, с ходу, первым делом — бутылку на стол! И что же светоч?

Он улыбнулся: "Можно водки…" Гриша изменился. В голосе уже не чувствовалось истерических интонаций. Он называл меня то Саша, то по имени-отчеству. Пришел на разведку перед выборами…

Итак, две встречи — две безотказные выпивки. Это заставляет предполагать, что так же обстояло дело при встречах бонапартиста и с другими крупногабаритными обитателями Кремля той поры — с Лобовым, Сосковцом, Барсуковым, а может, и с самим "гарантом".

А сколько было других неотвратимых поводов! Трудно допустить, например, что светоч не упился до положения риз по случаю своего провала на президентских выборах. Ведь он оказался позади не только Ельцина и Зюганова, но даже новобранца Лебедя и горлохвата Жириновского. Не удивлюсь, если тогда он выхлестал бутылок пять шампанского да бутылки три водки… Так вот, разве сочетание столь порочной наклонности с сизифовой политической работой не могло сказаться на здоровье лидера "Яблока" самым скорбным образом? Конечно, могло!

Но, благодарение небесам, все позади. Кровеносная система промыта, продута, "евроремонт" успешно завершен. Григорий Алексеевич примчался на телевидение и кинулся в объятия Евгения Киселева. 25 октября, в воскресенье, — по календарю Великой французской революции это было третье брюмера — они ведут "ночной разговор". Киселев начал так:

— Как известно, вы крестник нового правительства…

С важным видом употреблять слова, смысла коих он не понимает, для этого аса эфира — обычное дело.

Вот анекдотическая нелепость и с употреблением слова "крестник". Ведь это крестный сын, то есть тот, кого ты окрестил. Но Явлинского по причине его национального происхождения, надо думать, ни в младенчестве, ни позже никто не крестил, в том числе и новое правительство. А тот, кто тебя окрестил, — это крестный отец, крестная мать. Киселев именно эту мысль и хотел выразить: вот, мол, поскольку вы первый с думской трибуны назвали имя Примакова как возможного главы правительства, то вас можно считать крестным отцом, но вместо этого брякнул: "Крестник!" Этим он поставил собеседника в дважды несуразное положение: крестником тот не был, как говорится, по определению, по грамматическому смыслу этого слова, а крестным отцом — по реальному существу дела. Словом, положение — ни проглотить, ни выплюнуть.

Конечно, Явлинский, объявивший себя "человеком русской культуры", возможно, знает разницу между крестником и крестным отцом и мог бы сказать собеседнику: "Вы, сударь, поменьше бы за своими усиками ухаживали, пореже бы их фабрили, а почаще листали словари". Но он не решился перед лицом всего честного народа конфузить одного из самых свирепых защитников режима: может еще пригодиться, и — проглотил. Беседа потекла.