Ну, во-первых, Ваша книга "Политика — привилегия всех". Иду я недавно по Божедомке мимо газетного киоска, чувствую — кто-то пристально смотрит на меня. Оглянулся — это Вы с обложки своей книги ласково взываете человеческим взглядом: "Остановись! Купи! Не пожалей три с полтиной!" Подошел я, полистал. 625 страниц. Тираж 200 тысяч. Ого-го! Поработал корифей. Но это же вроде одни газетные статьи? Нет, с меня хватит статей Марка Захарова и Гавриила Попова. Положил увесистый том и пошел дальше. Но дня через два где-то в центре снова ловлю на себе тот же призывный взгляд. Потом в Измайлове, потом — в Мытищах, потом… Словом, в самых разных концах Большой Москвы и окрестностей лежите Вы на прилавках и взываете, а я — мимо.

Но однажды иду по подземному переходу у метро "Аэропорт". Как раз жуткие афанасьевские морозы. 30 градусов. Тороплюсь. Слышу молодой голос: "Любимая книга президента! Последние три экземпляра! Цена по договоренности!" Я остановился, смотрю издали на парня за самодельным немудрящим лотком. Весь заиндевел, а в руках Ваша книга, Ваш гипнотический взгляд. Он тотчас заметил меня цепким взглядом миллионера Тарасова. "Любимая книга президента, вице-президента!.." Я стою, колеблюсь, размышляю. "Любимая книга президента, вице-президента и министра иностранных дел!.." Я сделал маленький шажок к лотку. Парня это вдохновило: "Любимая книга президента, вице-президента, министра иностранных дел и Галины Старовойтовой!"

Я подошел и зло проговорил:

— Что ты врешь, шельмец! При чем здесь Горбачев?

— Какой Горбачев? — вскинул белые брови парень.

— Я имею в виду вовсе не его, а президента Буша. А также вице-президента Куэйла и министра иностранных дел Бейкера.

— Не ври! Ты же знаешь, что Горбачев на встрече с деятелями искусства 28 ноября хвалил эту книгу.

— Товарищ президент знает, кого хвалить, но меня это не касается, я на встрече не был.

— Хорошо, — примирительно сказал я. — А Старовойтова при чем здесь?

— Вы, дядя, видно, замшелый сталинист, — засмеялся парень. — Вы что ж, отрицаете предприимчивость, рекламу?

— Могу дать два рубля, — жестко сказал я.

— Побойтесь Бога! — взмолился коммерсант.

— Здесь одних фотографий больше полусотни, я продавал по пять рублей, — и раскрыл книгу там, где Вы, Евгений Александрович, запечатлены на трибуне Съезда народных депутатов СССР между Государственным гербом и президентом, приветственно поднявшим руку.

— Больше двух не дам.

— Хотите ограбить бедного сироту перестройки? Не стыдно наживаться на моей любви к искусству? Вот все вы, сталинисты, такие!

— Но у меня только два рубля и есть, — сказал я, и это была сущая правда.

— Хорошо, — согласился подземный Тарасов, — потом занесете остальные. Коммерция невозможна без доверия и риска.

Я сунул ему две потертые бумажки, схватил том (заметив при этом, что рядом их полный ящик) и побежал…

Это сочинение Ваше, приобретенное в подземном переходе, в некоторой близости к инфернальному миру, я проглотил, Евгений Александрович, в тот же вечер. В подробности сейчас вдаваться не могу, но скажу сразу: по ее страницам буйным штормом прошелся роковой ветер наших перестроечно-перекрасочных дней, выметая все старое и громоздя новое. Это отчетливо видно, если даже бегло сопоставить ее хотя бы по некоторым данным с такого же типа книгой "Точка опоры", о которой я уже упоминал.

Например, если в "Точке" помещено только 27 Ваших фотографий, то в "Политике" — 53. Рост на 200 процентов! А нам все твердят, что нет сдвигов. В Вашей работе они налицо. Много сдвигов еще более существенных и многозначительных. Там Вы фигурировали в обществе то Щипачева, то Мартынова, то Смелякова — своих лучших друзей, здесь их вытеснили Антокольский, Высоцкий, Окуджава — Ваши лучшие друзья. (Кстати, тогда Вы говорили о Щипачеве: "Большой поэт!" Теперь Вы пишете о нем: "Небольшой поэт, но большой человек!" Кто удивится, если на новом повороте "перестройки" Вы скажете о нем: "Мелкая поэтическая сошка, но — не брал взятки!")

Сопоставим еще несколько фотографий. В той книге — любимые Вами Хикмет и Распутин, в этой — вместо них Апдайк и Миллер, любимые Вами. Там — наш композитор Эдуард Колмановский, с которым Вы сочиняли совсем неплохие песни, здесь — американский композитор Пол Винтер, с которым Вы ничего не сочиняли. В той — коммунисты Фидель Кастро и Луис Корвалан, с которыми Вы чуть не в обнимку, в этой — антикоммунисты Ричард Никсон и Генри Киссинджер, с которыми Вы чуть не лобызаетесь.

В прежней книге было несколько фотографий, запечатлевших Вас среди дорогих Вам представителей рабочего класса, как советского, так и американского, причем снимков с нашими рабочими Вы поместили в три раза больше. Что же мы видим теперь? Американские рабочие как были, так и остались, а советских — словно ветром сдуло! Вылетели из круга Ваших интересов и симпатий строители Колымской ГЭС, магнитогорские металлурги, портовики Лены… Действительно, что делать этим "русским коалам" в таком прогрессивном сочинении?

Да, книга "Политика — привилегия всех" явилась подлинным вторжением в мою жизнь, от которого до сих пор не могу прийти в себя. А тут еще вскоре в "Литературной газете", визжа и приплясывая, выскочила Ваша статья "Фехтование с навозной кучей". И все мои прекрасные планы тотчас опять полетели в тартарары. Нельзя же столь грандиозную кучу (в двух номерах, на трех полосах, с двумя портретами!) обойти молча.

Прежде всего замечу, меня несколько удивляет Ваша чрезмерная приверженность навозной теме или, как выражаетесь Вы, "субстанции слишком пахучей". Конечно, тут были примеры для подражания. Маяковский писал: "Я ассенизатор и водовоз…" Но обратите внимание: и водовоз. То есть, выполнив работу "золотарика", он мог умыться свежей ключевой водой и с чистыми руками сесть за письменный стол. А всегда ли Вы моете руки?

Вы начинаете свое "Фехтование" или, лучше сказать, свою "Кучу" со слов о том, что в августе 1968 года были в Доме творчества "Коктебель". Известно, что жизнь ужас до чего горазда на невероятные совпадения. Вы и сами немало приводите их здесь. Например: "Случилось забавное совпадение: именно в тот день, когда мы трудились на Красной площади (снимали фильм "Детский сад". — В. Б.), в Кремле мне должны были вручить орден Трудового Красного Знамени". Или вот покойный Борис Балтер там, в Коктебеле, в ночь на 21 августа 1968 года сказал Вам, как Вы пишете: "Женя, Женя, какой ты все-таки идеалист… Может быть, именно в эту минуту наши танки уже пересекают чехословацкую границу". И точно — именно в эту минуту все и произошло! Дальше еще разительней. Утром 21 августа включаете Вы приемник, и вдруг, по вашим словам, раздается голос знакомого чехословацкого журналиста, именно к Вам обращенный: "Женя Евтушенко, ты слышишь меня? Помнишь, как мы сидели с тобой у костра?.. Женя!.." Ну а еще одно совпадение прямо-таки бросило меня в дрожь. Однажды в 1969 году продирались Вы, как рассказываете, двое суток сквозь таежные чащобы. И вдруг навстречу Вам матерая медведица с медвежонком… Столкнулись нос к носу на узенькой тропке два крупных млекопитающих, и кто страшней — неизвестно. Вы пишете: "Слава Богу, пожалела она меня". А медведица, поди, тоже возблагодарила небеса: "Слава Богу, пожалел нас Женя. Ведь он опасен не только когда голоден. Сытость-то даже особую свирепость в нем распаляет". Может быть, вечером, укладывая спать медвежонка, она наставляет его: "Запомни, Мишатка, этого человека, и никогда не попадайся ему на пути. Он — председатель "Апреля". Может обидеть, может надругаться. Чрезвычайно опасен всегда, в любое время года, при любой погоде, но больше всего — когда выходит на охоту, выражаясь его словами, "аж дрожа от предвкушаемого разоблачительного оргазма". В один момент может спустить с тебя твою роскошную шубку. Спи, сынок, спи. И пусть не приснится тебе никто из "апрелевцев".