Бывало, по субботам приезжал в Огнищанку пустопольский киномеханик Гришка, натягивал на стене избы-читальни белую простыню и показывал старым и малым кино. Сорокой стрекотал за стеной движок, а на освещенном полотне, ладно отбивая шаг, маршировали по главной московской площади красноармейцы в шлемах, все один к одному; из высоких ворот под круглыми часами выезжал на статном жеребце первый маршал Клим Ворошилов; на другом жеребце, салютуя сверкающей шашкой, встречал его Семен Буденный. А когда появлялось строгое, будто из камня вырубленное, лицо, с темными усами над жестким ртом, — лицо товарища Сталина, — все огнищане восторженно приветствовали его, не жалея огрубелых в работе ладоней…

Все это казалось незыблемым, неодолимым, а теперь что получилось? Как же они, прославленные маршалы, допустили, что их бьют немецкие генералы? Иль постарели? Иль не понимают, какой перед ними враг? Почему дают в трату молодых своих солдат, надежду и гордость нашей земли? Почему не могут разбить врага?..

Первым заговорил неразговорчивый Горюнов:

— Вот стали мы с тобой, Данилыч, председателями, а чего тут напредседательствуешь, ежели в деревне одни бабы с ребятишками да немощные деды остались? Подходит жатва, а тракторов нема — на фронт мобилизованы. Коней тоже полторы калеки. Сами, что ли, в косилки станем запрягаться?

— Ничего не поделаешь, Лука Иванович, — помедлив, откликнулся фельдшер, — такое время настало. Поднимем всех, ночами будем работать, не пропадать же хлебу.

Горюнов тяжело вздохнул:

— Огнищане наши попривыкали за коммунистами следом идти. А мы с тобой куда годимся? Кто ж нас, беспартийных, станет слухать?

Дмитрий Данилович остро глянул на соседа.

— Получается так, Лука Иванович, что теперь все коммунистами стали. Разница в небольшом: одних в партию по уставу принимали и партбилеты каждому честь по чести выдали, а у других, вроде нас с тобой, партбилетов нет. Но разве это меняет дело? Разве ж мы иначе мыслим, чем, скажем, Илья Длугач с Демидом Плахотиным или же наши сыны-коммунисты?

— Я не про то, — сказал Горюнов. — Честный советский народ мыслит одинаково. Я про другое.

— Про что?

— Про то, что коммунисты на партейные собрания ходили, про любое дело совет держали, читали Ленина и потому с народом разговор вести умели. А мы с тобой чего можем? Какой, к примеру, из меня оратор? Какой председатель колхоза? Все года я справно выполнял то, что плановали люди, которые поумнее меня. А ныне?

— Нынче плановать должны мы, — сказал Дмитрий Данилович. — Утром соберем всех огнищан, посоветуемся и — за дело!..

Утром люди собрались у колодца. Послушали, как это повелось в последние полторы недели, сводку о положении на фронтах. После того можно бы было приступить к обсуждению колхозных дел. Но диктор вдруг объявил, что скоро будет передано важное сообщение. Все сгрудились поближе к громкоговорителю. Женщины зашикали на ребят. Кто-то отогнал подальше гогочущих гусей. Из дворов, шаркая непослушными ногами, заковыляли торопливо сгорбленные деды, — кто-то из мальчишек успел пробежать из конца в конец единственную огнищанскую улицу, ткнуться с новостью в каждую хату. У колодца наступила такая тишина, что жужжание пчел у водопойного корыта казалось громким.

И тут все услышали голос Сталина:

— Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!

Все переглянулись. Непривычные в устах Сталина слова «братья», «сестры», «друзья мои» встревожили огнищан.

— Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое двадцать второго июня, продолжается, — сказал Сталин. — Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы. Гитлеровским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины. Фашистская авиация расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь. Над нашей Родиной нависла серьезная опасность…

Мысленно представив географическое положение перечисленных Сталиным городов, Дмитрий Данилович понял, на каком огромном фронте идет немецкое наступление.

А Сталин тем временем задал — не только всем слушающим его, но как будто и самому себе — самый главный вопрос:

— Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала фашистским войскам ряд наших городов и районов? Неужели немецко-фашистские войска в самом деле являются непобедимыми войсками?..

И сам ответил:

— Конечно, нет…

Не проронив ни слова, слушало Сталина поредевшее после вчерашней мобилизации население неприметной, затерявшейся в лесной глухомани деревни Огнищанки. Стояли с опущенными головами старики. Зажав рты слинявшими на июльском солнце платками, беззвучно плакали женщины. Испуганно смотрели на взрослых присмиревшие дети. А из раструба громкоговорителя продолжал звучать ровный, медлительный голос:

— Мы должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие нашим истребительным батальонам. Нужно иметь в виду, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов. Нужно учитывать все это и не поддаваться на провокации. Нужно немедленно предавать суду военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает, делу обороны, невзирая на лица…

Сталин говорил еще о необходимости угонять при отступлении весь скот, а все ценное, в том числе и хлеб, уничтожать. Сказал и о том, что в тылу врага надо создавать партизанские отряды, взрывать мосты, дороги, поджигать леса, и впервые назвал войну против немецко-фашистских войск всенародной и Отечественной.

— Товарищи! — заключил Сталин. — Наши силы неисчислимы. Зазнавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом. Вместе с Красной Армией поднимаются многие тысячи рабочих, колхозников, интеллигенции на войну с напавшим врагом. Поднимутся миллионные массы нашего народа… Все силы народа — на разгром врага! Вперед, за нашу победу!

В громкоговорителе раздались резкие щелчки, и наступила тишина. Но никто не тронулся с места. Все остались там, где стояли, и будто ждали еще чего-то.

Вот тут-то Дмитрий Данилович вспомнил, что он оставлен Длугачом за председателя сельсовета, а значит, именно ему надо брать управление этими людьми в свои руки, вести их за собой. Подавляя внезапно сдавившую сердце боль, он сказал тихо:

— Не будем паниковать, граждане. Партия требует, чтобы мы были крепкими, чтобы верили в победу. Армии, сыновьям нашим нужен хлеб, много хлеба… Так что расходитесь сейчас по домам, управляйтесь по хозяйству, а завтра к восходу солнца прошу всех быть возле берестюков, на третьем поле. Начнем уборку озимой пшеницы…

В молодом саду у каждого дерева была своя судьба. Как и у людей. Однако в отличие от людей деревья не убивали и не мучили друг друга. И не было им дела до того, что в эти ослепительно прекрасные летние дни где-то далеко содрогалась от взрывов терзаемая в клочья земля, горели охваченные пламенем леса, устилали поля сражений человеческие трупы.

Здесь, у реки, все было тихо. По голубому небу, позолоченные солнцем, медлительно плыли куда-то белые облака, выпадали обильные дожди, а в подземных глубинах сада шла непрерывная работа кормильцев-корней: росли, невидимо двигались, всасывая земные соки, корневые волоски, и неодолимая сила гнала эти животворные соки по стволам деревьев наверх, к самым малым ветвям и листочкам. Сад сверкал по утрам радужными каплями и весь был охвачен радостным трепетом молодой своей жизни.

Чтобы не истощать деревца ранним плодоношением, люди еще весной оборвали с них бело-розовые цветы, но кое-где в гущине крон не замеченные людьми цветы все же остались. В тычинках этих затаившихся цветов в положенный срок созрела пыльца, раскрылись готовые принять ее рыльца пестиков, и работяги пчелы помогли свершиться чуду появления плодовой завязи…