Из области прислали шесть тяжелых гусеничных тракторов, грейдеры, катки. На раскорчевку Ермолаев обязал выйти всех рабочих нового совхоза, кроме животноводов. Чуть ли не вся станица Дятловская стала дневать и ночевать в лесу…
В эти дни Андрей Ставров был в отъезде. Он побывал в лучших донских плодопитомниках, на Кубани и предгорьях Кавказа, отыскивая саженцы деревьев, которые надо было подготовить к весенней посадке. Андрей был восхищен всем, что ему удалось повидать в Мичуринске. Великолепные, ухоженные сады со множеством сортов яблонь, слив, груш, вишен; свои питомники и опытные участки, лаборатории и кабинет; сотни энергичных, до фанатизма преданных своему делу людей — от рабочих до профессоров.
Здесь, в этом необъятном разливе садов, в нежных ростках новых сеянцев на делянках, в осененных тополями дорогах, в ослепительно сверкавших лабораториях — все, до самого малого листка, тихо слетавшего на землю, казалось, еще находилось под пристальным взором недавно умершего хозяина, все дышало им, и Андрей на секунду поверил, что вот сейчас из-за этой стройной яблони с прекрасно сформированной кроной выйдет, опираясь на палку, высокий седобородый человек в измятой шляпе, суровый волшебник, воззвавший к жизни новые деревья, плоды и ягоды. Выйдет он, остановится и станет по-отечески учить его, молодого садовода Андрея Ставрова, доброму, нужному всем людям искусству выращивать яблони, черешни, сливы и откроет перед ним сокровенные тайны малого семечка, в котором дремлют великие силы жизни, требующие помощи и доброй человеческой души…
Андрей был доволен тем, что в длительных поездках ему удалось получить наряды на отборные саженцы тех сортов, которые для донской зоны рекомендовали ученые. По его расчетам, этих саженцев должно было хватить на сто гектаров будущего сада…
В Дятловской Андрея встретила Наташа. Приехал он пароходом, и она, узнав о его приезде из телеграммы, присланной в совхоз, едва дождалась окончания уроков, помчалась на пристань, а когда пароход подошел к причалу и Андрей стал спускаться по сходням, Наташа почему-то покраснела, смутилась. По первому ее движению было видно, что она хотела кинуться ему навстречу, но удержалась и степенно, как взрослая, стала дожидаться, пока он сойдет на берег. Андрей обнял девочку, подергал ее негустую косичку и спросил, улыбаясь:
— Ну, как дела, маленькая хозяйка?
— Ой, Андрей Дмитриевич, у нас тут такое творится! — заверещала Наташа. — Директор всех выгнал в лес, там корчуют деревья, жгут костры. Дым кругом стоит такой, что ничего не видать. Ученики наши тоже ходят в лес, помогают таскать ветки. Я тоже буду ходить с вами, там так весело…
Андрей не мог не заметить того, как Наташа взволнована и обрадована его возвращением в Дятловскую. Видимо, смерть отца, отъезд сестер и брата, однообразная жизнь с матерью, похожие один на другой долгие, скучные дни — все это привело к тому, что девочка потянулась к новому человеку, появившемуся в их доме. К тому же этот человек чуть ли не каждый вечер помогал ей готовить уроки, интересно рассказывал о дальних странах, о животных и о деревьях. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Наташа привязалась к нему, скучала без него и по-детски радовалась, когда он возвращался домой.
С первого же дня возвращения в Дятловскую Андрею пришлось с головой окунуться в работу. Директор совхоза Ермолаев сразу вызвал его в контору, начал упрекать за долгое отсутствие, потом успокоился и заговорил тише.
— Вот что, дорогой мой садовод, подключайся к делу, хватит тебе путешествовать, — сказал Ермолаев. — Если мы с тобой будем тянуть резину, с нас головы поснимают. Тракторы нам дали, а корчевальных машин, говорят, еще не придумали. Ну и действуем мы лопатами, ломами да тросами.
— Мне бы сейчас план посадок составить, — попробовал возразить Андрей. — Саженцы я достал, но за ними надо ехать, да и землю я хочу разбить по участкам.
Ермолаев озлился:
— Ты это вообще брось! Бумажечками да планами можешь вообще по ночам заниматься. У нас в Дятловской плодово-овощной совхоз, а не канцелярия. За саженцами весной съездишь. На раскорчевке глаз да глаз нужен, и ты обязан там быть вообще каждый день, не то, если плохо выкорчуют корни этого лесного гнилья, через год-другой весь твой сад вообще заглушат вербы да тополя…
Андрею было известно любимое словечко Ермолаева «вообще», которое тот употреблял кстати и некстати, и потому, слушая разбушевавшегося директора, он начал смеяться.
— Ты чего скалишься? — еще больше вскипел Ермолаев. — Тебе понятно, о чем я говорю, или вообще непонятно?
— Понятно, Иван Захарович, и в частности и вообще, — Андрей нарочито нажал на слово «вообще», — все будет вообще исполнено по твоему приказанию.
Ермолаев секунду смотрел на него оторопев, потом заливисто захохотал:
— Ну и паршивец ты, Андрей Митрич! Понимаешь, прицепилось ко мне проклятое слово чуть ли не с детства — и вот никак не могу от него избавиться. Я еще в пятом классе был, так мать и старший брат за это окаянное «вообще» по губам меня шлепали, но так и не отучили. — Он походил по комнате, закурил. — Ладно, садовод, не будем к словам придираться, дело надо делать. Сейчас я велю подать лошадей, поедем на наше пожарище, поглядим, чего там творится…
Раскормленные рыжие кони быстро вынесли легкую линейку за станицу, и Андрей еще издали увидел горящие на займище костры и густую пелену дыма, которая, подобно белому туману, стояла над корчуемым лесом.
Людей в лесу было много, не меньше трехсот человек. Почти погибший, высохший лес для строительства не годился. Кривые вербы с черными зияющими дуплами, ломкие, полусгнившие тополя, которые валились от первых ударов топора, годны были только на дрова. Андрей смотрел, как потные мужики опутывали толстыми тросами обкопанные со всех сторон здоровенные пни с подрубленными корнями, а гусеничные тракторы с натужным скрежетом вырывали пни из ям и оттаскивали их к высокому берегу извилистого ерика; по самые глаза закутанные платками женщины обрубали сучья с упавших деревьев, а шумливые подростки, мальчишки и девчонки с криком волочили охапки сучьев и кидали в костры.
Со всех сторон слышались частые удары топоров, глухой стук ломов и лопат, утробное уханье пудовых кувалд, вжиканье поперечных пил, ржание коней, скрип тележных колес и пыхтение тракторов. Отовсюду тянуло запахом дыма, а когда утихающий предвечерний ветерок относил дым к реке, снизу пробивались запахи свежеспиленной древесины и глубоко развороченной земли…
Напуганные шумом звери покидали лес. Андрей видел, как, неуклюже переваливаясь с лапы на лапу и встревоженно фыркая, по заросшей бурьянами поляне пробежал бурый, с густой сединой, матерый енот. В кустах терновника мелькнул огненно-рыжий хвост лисовина. Несколько зайцев, устремляясь один за другим, понеслись в сторону ближнего кургана. Над сухими вершинами тополей хлопотливо летали вороны, их карканье разносилось далеко над лесом, над широким речным займищем.
Андрей вдруг почувствовал, что ему жалко смотреть на то, как люди уничтожают полумертвый, но где-то еще таящий жалкие остатки жизни лес, как они лишают пристанища зверей и птиц, которые веками рождались на этом куске земли, рыли логова и вили гнезда, выводили потомство и в положенный час умирали. В то же время он понимал, что восстановить старый, обреченный на гибель лес невозможно, что здесь, на этом заброшенном займище, в междуречье, на очищенной от полусгнивших пней и сухих деревьев, освобожденной от бесплодного праха земле волею людей будет высажен сад и что труд его, Андрея Ставрова, вольется в большой человеческий труд, который поможет тысячам яблонь, груш, слив, вишен, черешен зеленеть, цвести и плодоносить…
Размышления Андрея звонким криком прервала Наташа. Она подбежала к нему, потряхивая растрепанными волосами, и закричала:
— Посмотрите, Андрей Дмитриевич, какой славный ежик! Девочки его в бурьянах нашли, он даже не сворачивался, только смотрел на нас и сопел, как поросенок. — Она подошла ближе, спросила, заглядывая в глаза Андрею: — Можно его взять домой? Раз лес выкорчуют, ему, бедному, негде будет зимой спрятаться.
