В опустошенном немцами селе до войны было два колхоза: рыбацкий и виноградарский. Кто жил поближе к берегу Днепра — ловил рыбу, остальные выращивали виноград, фрукты, овощи. Теперь от этих крепких, богатых хозяйств остались лишь воспоминания. И работниками село оскудело, уцелели здесь только многодетные женщины, нетрудоспособная еще детвора да десятка два дряхлых стариков. Половина изб пустовала вовсе.

Для себя Роман облюбовал одну такую пустующую хатку, окруженную яблонями и тополями. В ней все оставалось, как было при хозяевах: на стенах висели фотографии в рамках, между окнами — зеркало с сухим пучком бессмертника за рамой, в углу — темные иконы с лампадой в виде белого голубя. Стол, стулья, посуда в шкафчике, ухваты за печкой, широкая деревянная кровать — тоже в целости, только на кровати — ни подушек, ни одеяла, и все предметы припорошила серая пыль, а под потолком пауки уже успели натянуть паутину. От соседки-старухи Роман узнал, что хатка эта принадлежала молодой женщине-вдове. Муж ее — колхозный тракторист — без вести пропал в первый год войны, и сама она, как могла, участвовала в войне — поддерживала связь с партизанами. Но ее схватили гестаповцы и повесили на площади, возле колхозного правления.

Каждый день до восхода солнца Роман в сопровождении Славы Латышева, перед войной ленинградского студента, уходил на густо поросший камышом берег Днепра и, маскируясь в зеленой чащобе, осматривал занятое противником правобережье. Опытный глаз Романа безошибочно нащупывал вражеские дзоты, ломаную линию окопов, ряды проволочных заграждений. Это был так называемый Восточный вал, заранее подготовленная полоса долговременной обороны. Вал тянулся по Днепру на сотни километров. Гитлер будто бы сказал на каком-то совещании со своими генералами и фельдмаршалами: «Скорее Днепр потечет вспять, чем хоть один русский солдат ступит на его правый берег!»

— Да-а, — сумрачно тянул Роман, не отрывая глаз от бинокля, — окопались что надо. И река по ширине — дай бог!

Слава Латышев напоминал к случаю:

— У Гоголя, товарищ капитан, сказано, что редкая птица долетит до середины Днепра. Это, конечно, поэтическое преувеличение, но доля истины в этом есть.

— Во-во! — соглашался Роман. — И хоть мы не птицы, Слава, а лететь нам через Днепр все же придется…

Немцы изредка обстреливали левый берег из минометов, наугад бомбили населенные пункты, рощи и заросли камыша. С наступлением темноты над Днепром повисали на парашютах осветительные ракеты, и тогда все вокруг приобретало феерический вид: широкая гладь реки искрилась голубыми и зелеными отсветами, небо темнело, а у домов и деревьев возникали шевелящиеся тени.

В батальоне круглыми сутками не прекращалась напряженная подготовка к форсированию нелегкой водной преграды: конопатились чаканом давно отслужившие свою службу рыбацкие баркасы и утлые лодки, вязались плоты. Старшина-пограничник Харитон Шматков раздобыл в соседнем автомобильном полку полторы сотни старых автокамер и заставил бойцов своей первой роты заклеить проколы, мастерить из бросовой резины некое подобие спасательных кругов. В дело шло все!

В расположенной на отшибе колхозной винодельне Роман случайно обнаружил сложенные в два яруса порожние бочки, горы дубовой клепки для чанов, полосовое железо. Все это добро сторожил сивоусый дед с тяжелой палкой в руках. Сопровождаемый этим дедом и его старой рыжей собакой, Роман обошел все закутки винодельни и сказал:

— Придется, дедушка, кое-что у вас взять в долг без отдачи.

— А чего, к примеру? — поинтересовался дед.

— Да вот клепку, бочки, железо.

Дед закивал головой, хитро подмигнул:

— Бери, товарищ командир, я понимаю, для чего это вам требуется. И вот еще чего: отвези ты меня до берега — укажу тебе место, где перекат имеется, мель чуток не до фарвахтера доходит. Солдатикам твоим полегче будет там через Днепр пересигнуть.

Роман поблагодарил деда и в тот же день приказал командирам рот забрать из винодельни все материалы, из которых можно соорудить надежные плоты для минометов и станковых пулеметов. Ни понтонов, ни надувных лодок батальон не получил. Роману было приказано использовать «подручные средства».

За два дня до форсирования Днепра в батальон прибыли в сопровождении командира полка командующий армией — молодой, но уже прославленный генерал, член Военного совета армии и командир дивизии. Долго бродили по камышам, изучая правый берег, разговаривали с бойцами, с командирами взводов и рот. Под конец чернобровый командарм спросил Романа:

— Ну как, капитан, переплывешь?

— Постараюсь, товарищ командующий, — сдержанно ответил Роман. — Тужу только, что батальону нашему ничего не перепало из табельных переправочных средств.

— Мы поддержим вас артиллерией и авиацией, — пообещал генерал. — Это не сорок первый год, пушек и самолетов у нас хватит. А насчет понтонов и всего прочего не обессудь, капитан. Сам знаешь, в каком состоянии дороги.

— Капитан Ставров — лихой комбат, — вмешался командир дивизии. — Ему прыти и молодечества не занимать стать. Случается, что и постромки рвет на манер норовистого жеребца.

— Постромок рвать не следует, — раздумчиво сказал командующий. — Дело предстоит очень серьезное. Действовать надо с умом — все рассчитать, все взвесить.

— Гитлеровцы расстреляли моих отца и мать, — неожиданно для самого себя сказал Роман. — Потому, наверное, и не могу воевать с этой сволочью по таблице умножения.

Командующий нахмурился и с дружески-фамильярного тона перешел на «вы»:

— Сочувствую вам, товарищ капитан, но такое горе не только у вас. Мы все хотим рассчитаться с фашистскими палачами за их злодеяния. Однако командир обязан управлять своими чувствами. — И, выдержав паузу, спросил Романа: — Вопросов ко мне не имеете?

— Если позволите, есть один, — сказал Роман.

— Пожалуйста, — кивнул командующий.

— Когда будем начинать?

— Послезавтра ночью…

К счастью, эта памятная сентябрьская ночь выдалась темной. В прибрежных камышах лениво шумел ветер, хотя начало осени еще хранило тепло ушедшего лета, даже комары зудели. У всех в батальоне было тревожно на душе, но все, не исключая новобранцев, скрывали это, с подчеркнутой старательностью выполняли приказания командиров.

Роман расположился в легкой рыбацкой лодке вместе с командиром первой роты Шматковым. Сторож из винодельни успел показать ему место, где от левого берега к правому тянулась длинная песчаная отмель. На этом решающем направлении и должна была действовать рота Шматкова.

Переправа началась в кромешной тьме и почти беззвучно. Лишь изредка слышался всплеск воды у плотов и попарно связанных бочек.

Очередной свой светильник немцы повесили над Днепром, когда батальон Ставрова уже миновал фарватер. С правого берега тотчас же затрещали пулеметные очереди. Кто-то из бойцов получил ранение и закричал. Но в ту же секунду этот крик заглушили пушечные залпы — советская артиллерия начала обработку переднего края вражеской обороны. С оглушительным грохотом пронеслись совсем низко невидимые ночные бомбардировщики.

Роман первым выпрыгнул из лодки и, подняв над головой автомат, устремился к сверкавшему огнями берегу. За ним кинулись бойцы первой роты. Не отставала и третья рота. А вот второй не повезло: немцы накрыли ее артиллерийским огнем. Два плота были разбиты, с остальных, подхваченных течением, бойцы преждевременно стали прыгать в воду. Два головных батальона соседних полков находились еще на середине Днепра и тоже несли потери.

Охваченный яростью, Роман карабкался вверх по крутояру, сплевывая набившийся в рот песок. Вот и первая вражеская траншея. Закрутилась смертная карусель: взрывы ручных гранат, автоматные очереди, удары саперных лопат, крики, брань, предсмертные хрипы, страшная неразбериха рукопашного боя…

Свалив с себя чье-то мертвое тело, Роман скорее догадался, чем понял, что его батальон овладел первой немецкой траншеей.

— Связь! — крикнул он, не узнавая своего голоса. — Где связь, черт бы вас побрал?