— Позвольте заметить, мой фюрер, — сказал Лист, — что у меня в распоряжении только одна горная дивизия генерала Ланца. Она вряд ли сможет…

— Вам будет передан итальянский альпийский корпус, — перебил его Гитлер. — Этого вполне достаточно. У большевиков вообще нет войск, подготовленных к действиям в горах.

— Кроме того, у вас, фельдмаршал, есть дивизия Эгельзеера, — добавил Кейтель, — она получила отличную подготовку в Альпах.

Никак не отреагировав на эту реплику Кейтеля, Гитлер повернулся к барону фон Вейхсу:

— Что касается вас, генерал-полковник, то вы обязаны нанести удар по Сталинграду, разгромить сосредоточенную там группировку противника, взять город и, развивая успех в направлении Астрахани, парализовать все движение по руслу Волги…

Лист и Вейхс пристально всматривались в огромную карту, висевшую за спиной Гитлера. На ней броскими изогнутыми стрелами обозначалось то, что должны за очень короткий срок совершить вверенные им войска.

Вейхс сосредоточил свое внимание на необозримых степных пространствах между Доном и Волгой. Наметанным глазом профессионала он моментально уловил обилие здесь глубочайших балок, наличие солончаков. Лист же мысленно представил себе высокие горы Кавказа с их заснеженными вершинами, бездонными ущельями, бурными реками. Но ни тот, ни другой не промолвил ни слова о своих не вполне еще осознанных тревогах — боялись разделить участь Браухича и фон Бока.

Между тем Гитлер заметил, что разомлевший от жары Геринг, подперев лицо пухлой, унизанной перстнями рукой, начинает откровенно подремывать. Он повысил голос:

— Послушайте, Геринг, это вас касается. Авиация обязана обеспечить переправу обеих групп войск через Дон. Все ее силы должны быть брошены на рассеивание и уничтожение отступающих армий Тимошенко. Вам также вменяется в обязанность оказать помощь генерал-полковнику Вейхсу в овладении Сталинградом. Город, носящий имя Сталина, должен быть уничтожен еще до подхода к нему группы Вейхса. Слышите, Геринг? Сталинград необходимо разрушить, сжечь, стереть с лица земли! И еще: прикажите бомбардировщикам минировать Волгу в нижнем ее течении и воспретить движение советских судов по Каспийскому морю. Противника надо лишить путей подвоза нефти, это очень важно.

— Я полагаю, — подхватил Геринг, — что часть бомбардировочной авиации придется выделить в помощь войскам фельдмаршала Листа, наносящим удар через Грозный на Баку.

Гитлер ответил не сразу — он сердито отмахивался от назойливого комара, неизвестно как пробравшегося в зал. Наконец сказал:

— Да, конечно, авиация нужна и там. Однако учтите, Геринг: я запрещаю подвергать бомбардировке нефтяные промыслы в Баку, а также нефтехранилища и перевалочные порты на Черном море. Они нам нужны. Надеюсь, вы это понимаете?

Геринг пожал плечами:

— Понимаю, мой фюрер. Но русским тоже нужна нефть, они будут защищать Баку и Грозный до последней возможности, и, надо полагать, наши пехотные и танковые дивизии без авиации там ничего не сделают.

— Допустим, — раздраженно согласился Гитлер. — И все же нужно позаботиться, чтобы нефтепромыслы и нефтехранилища в наименьшей степени пострадали от авиации…

Далее Гитлер долго и пространно говорил о том, что на севере необходимо взять и полностью разрушить Ленинград, установить прочную локтевую связь с финскими дивизиями Маннергейма, разъяснял, почему группе армий «Центр» необходимо пока придерживаться оборонительной тактики. Однако и при этом все время возвращался к операциям на Южном фронте, особенно в горах Кавказа.

— Ваши действия на Кавказе, фельдмаршал Лист, мы решили закодировать названием «Эдельвейс», — сказал он с чуть заметной усмешкой. — Этот благородный альпийский цветок, напоминающий белую звезду, надеюсь, воодушевит вас на преодоление любого сопротивления красной звезды, олицетворяющей вооруженный оплот большевизма.

Оценив тяжеловесный юмор фюрера, генералы и фельдмаршалы заулыбались. Задумчивым и неподвижным осталось только лицо Листа. Он не был уверен в том, что большевизм можно победить с помощью словесной игры…

После полуторачасового перерыва на обед совещание возобновилось. При участии самого Гитлера распределялись между группами «А» и «Б» танковые и моторизованные дивизии, ударные эсэсовские соединения, артиллерия, саперы, средства для форсирования рек. Согласовывались детали взаимодействия по срокам и рубежам. При этом часто назывались не только русские города, а и села, деревни, станицы Дона, Кубани, Ставрополья, Терека, жители которых в этот жаркий июльский день убирали с полей хлеб, вывозили с огородов огурцы и помидоры, хозяйничали в садах, добывали уголь, трудились на заводах. Никто из этих молодых и старых людей, мужчин и женщин, не знал еще, что замышляют против них хладнокровные убийцы в генеральских мундирах, нарекшие именем прекрасного, чистого, белого как снег высокогорного цветка дьявольский план, по которому в назначенный час начнется новый кровавый разгул смерти, заполыхают новые пожары, застонет земля.

Вскоре после безрадостной поездки в Огнищанку Юрген Раух был прикомандирован к группе армий «Б». Находясь преимущественно на командном пункте генерал-полковника фон Вейхса, он томился от безделья, хандрил, его измучила бессонница.

Не обрадовал Рауха и неожиданный вызов в Берлин. Туда он полетел на самолете «физелер-шторх». Долетел без всяких приключений и, не заезжая домой, прямо с аэродрома направился в генеральный штаб. Там его ознакомили с последней директивой Гитлера и обязали с самого начала наступления на сталинградском направлении проявить особое внимание к боевым действиям танкистов, подробнее информировать об этом генштаб.

После инструктажа Рауху было разрешено провести два дня дома, отдохнуть от фронтовых мытарств. Он и к этому отнесся с безразличием, будто знал, что дома ему уготована встреча не только с женой, а и с Конрадом Риге, этим законченным циником, потерявшим всякое представление о порядочности.

При появлении мужа Ингеборг постаралась изобразить на лице выражение радости, даже поцеловала его и воскликнула:

— Боже, как ты исхудал! Неужели на фронте вас так плохо кормят? Придется мне подкармливать тебя посылками из Берлина.

И тут же, ни капельки не стесняясь, принялась оправлять измятую постель, кокетливо придерживая одной рукой все время распахивающийся халатик.

Не смутился и Конрад, одетый в полосатую пижаму. Расхаживал по семейной спальне Раухов, шлепая домашними туфлями, и посмеивался:

— Это его умаяла огнищанская Мессалина! Не так ли, дорогой кузен? Признавайся! Нам, солдатам, не к лицу скрывать свои веселые похождения. На то и война!

Юргену, однако, было не до шуток. Он молча смотрел на заспанную жену, на ее растрепанные, окрашенные в серебристый цвет волосы, на разбросанные в спальне предметы женского туалета. Мысленно сравнивал Ингеборг с молчаливой, печальной Ганей и ужаснулся этому неожиданному сравнению.

Еще большее отвращение вызвали у Юргена рассказы жены за ужином. Оказывается, она в отсутствие мужа стала активным функционером секретной организации «Лебенсборн», созданной по приказу Гиммлера еще до войны с целью планового воспроизводства чистой арийской расы.

Мелкими глотками отпивая коньяк, Ингеборг убеждала мужа:

— Ты, Юрген, должен отнестись к этой организации с пониманием ее государственной важности. Пока вы там, в России, в Польше или во Франции, вступаете в беспорядочные связи с неполноценными, непроверенными женщинами, мы здесь должны вести и ведем борьбу за чистоту немецкой крови.

— В чем заключается эта борьба? — не без иронии спросил Юрген. — Мне говорили, что где-то под Мюнхеном есть нечто вроде случных пунктов или узаконенных борделей для чистокровных арийцев, куда по выбору направляют, как жеребцов-производителей, здоровенных парней-эсэсовцев, а в качестве кобыл — податливых девок? Так это?

Ингеборг обиженно поджала губы.

— Ты напрасно упрощаешь. Для Германии это имеет огромное значение, особенно сейчас, когда сотни тысяч молодых, красивых немок остаются без женихов. Нам надо, чтобы они рожали детей. Понимаешь! Надо! Мы таких женщин и девушек берем на учет и специальными повестками вызываем в Мюнхен или в деревню Штайнгеринг. Там у нас есть отлично обставленные дома встреч, где эти женщины имеют возможность провести в свое удовольствие несколько суток с выделенными для них партнерами. Забеременевших мы определяем в положенный срок в наши родильные дома и о детях проявляем заботу — отдаем на воспитание только в проверенные семьи. Такие дети называются «детьми фюрера». Что же здесь плохого?