Высокая незнакомая женщина повела ее в сторону мрачной, занесенной пологими сугробами улицы. Поля восторженно улыбалась, и ей было хорошо.

     Примерно через полчаса Мария выбралась наконец из сумасшедшей толчеи,

 судорожно прижимая к груди только что купленный небольшой каравайчик свежего хлеба. Господи, повезло-то как! Теперь надо порадовать голодную дочку…

    Она поспешила к горке, где все также катались по ледяной дорожке дети, и еще на ходу пыталась высмотреть среди них свою Полю, но… дочки она не увидела. Мария с замирающим сердцем подошла к подножию горки и растерянно огляделась.

    - Поля! – громко позвала она.

    Ответа не последовало. Вокруг суетились другие ребятишки, но ее дочки среди них не было.

   Предчувствие непоправимой беды сдавило Марии горло, как стальной петлей.

   - Ребята, - обратилась она к детям прерывающимся голосом. – Тут с вами девочка была… в серой шубке, синем шарфике… вы видели, куда она пошла?

   Ребятишки хмуро и настороженно смотрели на незнакомую тетю.

   - Вы Полю, что ли, ищете? – спросил один шустрый мальчик.

   - Да, да! – вскричала Мария. – Поля ее зовут… Где она?

   - Так ее какая-то тетя увела, - сказал мальчик деловито, но, взглянув на мгновенно исказившееся лицо Марии, тут же сам изменился в лице.

   - Мы думали, это ее мама… - растерянно пояснил мальчик.

   - Куда они пошли?! – отчаянно закричала Мария безумным голосом.

   - Вот по этой улице… кажется…

   Мария, не помня себя от ужаса, бросилась в направлении указанной ей улицы. Проваливаясь по колено в снегу, не обращая внимания на сбившийся с головы платок, она в распахнутом пальто кинулась бежать вдоль темных стен угрюмых домов. Хлеб выпал из ее рук, покатился по снегу прочь, и тотчас его подхватил какой-то неприметный человек, попавшийся навстречу и похожий на тень; припадая к земле, он совсем по-шакальи потрусил к ближайшей подворотне, где и пропал в темноте.

    Но Мария ничего не видела и ничего не замечала. Она продолжала мчаться по улице, надрывно крича дурным, срывающимся на визг голосом, в котором не оставалось уже  ничего человеческого:

    - Поля!..Девочка моя, где ты? Поля-а-а!!!

       Прохор Михайлович сидел в жилой комнатушке фотомастерской и уныло смотрел в окно на серую и грязную улицу. Настроение было подавленное, да и самочувствие неважное – как всегда бывало по весне, старые болячки давали себя знать. Отвратительному его состоянию способствовала к тому же и погода – сырая, пасмурная, промозглая…

    В дверь, ведущую из подвального помещения, резко и требовательно постучали. Прохор Михайлович невольно содрогнулся – его всегда охватывала дрожь, когда он слышал стук в ЭТУ дверь. Впрочем, стук в дверь наружную вызывал у него приступ настоящего ужаса, ибо он постоянно жил в тягостном ожидании, что за ним вот-вот придут.

     - Войдите… -  вяло откликнулся он, хотя прекрасно знал, кто именно к нему пожаловал. В эту дверь всегда входила исключительно одна женщина… Вот только женщина ли она или какое-то иное создание, чуждое человеческой природе и обладающее лишь обличьем человека, Прохор Михайлович нередко определить с достаточной точностью не мог.

    Дверь приоткрылась, и в комнату шагнула Августа. Прохор Михайлович отвернулся от окна и поднял на нее глаза. И как это бывало почти всегда, невольно замер при взгляде на нее – Августа всякий раз вызывала у него шок!

   Ну не было на свете женщины столь же великолепной, как она!

   По крайней мере, он не встречал… Она встала, выпрямившись во весь свой высоченный рост, посреди комнаты и бросила на сидевшего перед нею и собравшегося в комок соседа снисходительно-полупрезрительный взгляд. Под этим ее взглядом из-под полуопущенных век Прохор Михайлович показался самому себе каким-то жалким, слабым и ничтожным.

 - Здравствуй, Прохор, - сказала Августа мягким и немного вкрадчивым  голосом. 

   Для него этот ее голос всегда звучал прекраснее любой музыки.

    - Здравствуй, Августа… - пролепетал он в ответ чуть слышно.

    - Что-то выглядишь ты неважно, - заметила женщина с легкой озабоченностью. – Заболел, что ли?

    - Заболел? – Прохор посмотрел на соседку со злобой, но взор его тотчас потух. – Да я уж и не упомню, когда здоровым был.

    - Сам виноват, - с насмешкой сказала Августа. – Крепкий еще мужик, а разложил себя совершенно, как старая баба! Стыдно ведь должно быть… бывший царский офицер, как-никак …

    Последнее слово Августа произнесла, чуть подавшись вперед, наклоняясь над сидящим Прохором. Голос ее при этом звучал зловеще и приглушенно, словно не человек говорил, а змея прошипела. Прохор поднял на нее глаза, мгновенно расширившиеся от ужаса.

     - Господи… откуда тебе это известно?

     - Известно что? – Августа игриво склонила голову. – Что ты бывший царский офицер? Ну так мне много чего про тебя известно, Прохор.Да и ты про меня много чего знаешь, разве нет?

    - Что именно? – Прохор взглянул на соседку очень недружелюбно.

    - Ну например, что я потомственная дворянка, ты ведь знаешь?..Из бывших, по большевистской революционной терминологии…

   Прохор угрюмо заметил:

    - Ну, это можно и так заметить, стоит только приглядеться к тебе. Просто людям нынче не до такого рода наблюдений, они заняты вопросами собственного выживания. Но я все же немножко отличаюсь от обычных обывателей. Как-никак, а фотомастер профессия творческая, требует особой наблюдательности.

   - Давай-ка не будем об этом, - сказала Августа, ласково проведя кончиками своих длинных пальцев по его редеющим волосам. – Наблюдательный ты наш… Мы с тобой очень крепко повязаны, Прохор. Так повязаны, что крепче не бывает…

     И она поставила перед ним тарелку, которую принесла с собой. На тарелке лежали два печеных пирожка и две продолговатые мясные котлеты. При виде их Прохор Михайлович сморщился, будто от приступа зубной боли.

    - Господи… - прошептал он.

    - Что «Господи»? – вкрадчиво заметила Августа, покровительственно взирая на него с высоты своего роста. – Именем Господним сыт не будешь. Так что кушай вот… пока и впрямь не заболел.

    Прохор Михайлович с ужасом смотрел на принесенные ему "изделия". Августа перехватила его взгляд и ехидно усмехнулась.

   - Батюшки, переживаем-то как… - мелодично пропела она.

   - Как… - хрипло выдохнул фотомастер и тут же замолк, так как ему перехватило горло.

   - Что «как»? – бросила Августа небрежно.

   - Как его… звали? – выдавил из себя Прохор Михайлович.

   - Ну… Тимкой его звали! – с улыбкой отвечала Августа. – Вырос бы до мужика, стал бы Тимофей. Да хватит сопли-то распускать, мужик ты или нет? Сирота был, никому не нужен, по городам и весям скитался, как голь перекатная! Все равно где-нибудь бы сгинул! А так хоть польза от него будет, да немалая…

   - Польза? – поднял на нее глаза Прохор. – Это ж кому польза?

   - Ну как кому? Мне польза. Пелагее польза. Тебе, дураку, польза – с голоду не подохнешь! Я уж про недуги твои давно знаю… На вот, ешь, сказала! Ты мне еще живой пригодишься, а дохлый ты мне совсем не нужен.

   Она резко придвинула тарелку ближе к фотомастеру. В этот самый момент вдруг ожил маленький черный репродуктор, что стоял на тумбочке возле кровати. Хриплый дикторский голос откуда-то издалека сурово и звучно заговорил, четко выговаривая каждое слово:

    - Внимание!..Говорит Москва… От советского Информбюро… Передаем последнюю сводку о положении на фронтах…

    - Надо же! – не то уважительно, не то насмешливо заметила Августа. – Ты еще радио слушаешь, Прохор! Впору тебе политинформации проводить…

   - А как же не слушать? – укоризненно взглянул на нее Прохор Михайлович. – Не в чужой стране ведь живем…