Вызов был срочным. Настолько срочным, что даже машину прислали. Больше того, за старшим лейтенантом приехал в качестве нарочного майор. Вопросов в подобных случаях задавать не полагается, но я все-таки спросил:
— Что случилось?
— Там все узнаете, — ответил неразговорчивый майор.
По календарю начиналось лето, а холодный ветер протягивал через открытый «виллис» седой туман. Пока доехали до штаба фронта, я промерз до костей.
Майор сразу повел к начальнику разведуправления генералу Алешину. Я не впервые слышал эту фамилию, однако видеть Алешина еще не приходилось. И почему-то этот генерал представлялся мне высоким, с величественной осанкой, таким же молчаливым, как его майор, и, конечно, очень строгим. В действительности же Алешин оказался низеньким, толстеньким, глаза добрые, как у детского врача, голос мягкий.
В общем, главный разведчик фронта выглядел человеком совершенно бесхитростным.
— Вы, товарищ старший лейтенант, пойдете в Витебск, — объявил генерал. — Там наши люди добыли схемы оборонительных полос противника. Принесете их сюда.
Он сказал это так спокойно, как будто чертежи надо было доставить из соседнего дома, а не из города, лежащего по ту сторону фронта.
Я понимал, начальник разведки избрал этот тон для того, чтобы не испугать меня, не заронить с первой минуты сомнений. И действительно, спокойная уверенность Алешина передалась и мне. «Пойду и принесу. Дело обычное».
Я выслушал, как представляется генералу выполнение этого задания. Встрепенулся лишь под конец, когда начальник разведки сообщил:
— Командующий фронтом будет лично говорить с вами.
Мое спокойствие вмиг нарушилось. Я смотрел на Алешина и думал: «Нет, товарищ генерал, дело тут не обычное. Вы хороший психолог, умеете держаться. Однако и я стреляный воробей, отдаю себе отчет, что значит, если командующий фронтом собирается лично инструктировать исполнителя! Вы, наверное, долго перебирали разведчиков, прежде чем остановить свой выбор на мне. И сейчас все еще размышляете: справится ли этот парень, не подведет ли?…»
А генерал уже звонил по телефону, докладывал, что прибыл офицер, которого хотел видеть командующий. Положив трубку, поднялся из-за стола.
— Пойдемте, командующий ждет… И не тушуйтесь. О ваших боевых делах он наслышан, ценит ваш опыт, верит в вашу удачливость. Так что все будет гут!..
Генерал неожиданно перешел на немецкий. Сказал, что Черняховский любит разведчиков. Спросил, как относится к разведке командир нашей дивизии Добровольский. Пока шли глубоким оврагом, завел разговор на совсем отвлеченные темы. Я понимал — успокаивает. Отвечал короткими фразами. Справа и слева в скатах оврага виднелись двери и окошечки: там размещались отделы штаба. Поднялись к одной из дверей по лестнице из свежих досок. В приемной встретил адъютант с золотыми погонами. Я золотых еще не видывал. На передовой мы носили погоны из зеленой ткани.
Адъютант ушел за дверь, обитую темной кожей, и тут же вернулся.
— Пройдите.
Мы очутились в теплом, хорошо освещенном кабинете. За столом сидел Черняховский — плотный, крепкий, лицо мужественное, темные волнистые волосы, ясные карие глаза.
Он вышел навстречу, пожал мне руку, кивнул на диван:
— Садитесь.
И сам сел рядом, начал говорить о задании:
— До Витебска километров двадцать. По глубине это тактическая зона, поэтому всюду здесь войска: первые и вторые эшелоны пехоты, артиллерия, штабы, склады и прочее. Выброситься в этой зоне на парашюте слишком рискованно. Да если б высадка и удалась, возвращаться все равно нужно по земле. Самолет забрать не сможет. Понимаете?
— Понимаю, товарищ командующий. — Я по привычке встал.
— Вы сидите, сидите, — потянул меня за локоть Черняховский и продолжал: — Мне рекомендовали вас как удачливого и грамотного разведчика, на которого вполне можно положиться.
— Я сделаю все, товарищ командующий, чтобы выполнить ваш приказ.
— Ну и добро. Выходите сегодня же, возвращайтесь как можно скорее. — Взглянул на Алешина: — Подготовили документы?
— Так точно, товарищ командующий. Осталось сфотографировать его в немецкой форме, и удостоверение через час будет готово.
— Группой пробраться труднее, — пояснил Черняховский. — Пойдете один, в их форме, но избегайте встреч. Как у вас с немецким языком?
— В объеме десятилетки и курсов при военном училище, товарищ командующий… И то на тройку, — признался я, с опаской подумав: «Не будет ли это принято за попытку уклониться от задания?»
Черняховский понял правильно, однако переглянулся с Алешиным.
— Скромничает, — сказал уверенно Алешин. — Не знаю, как там в десятилетке было, а сейчас понимает немецкий хорошо. Я говорил с ним. Только произношение сразу его выдаст.
— Акцент порой опаснее молчания, — заключил командующий. — Значит, без крайней необходимости ни в какие разговоры с немцами вступать нельзя… У нас есть люди, владеющие немецким безупречно, но это глубинные разведчики, они не умеют действовать в полевых условиях. А для вас зона, насыщенная войсками, — родная стихия. Что ж, давай руку, разведчик, — перешел на «ты». — Нелегкое тебе предстоит дело, береги себя. — Командующий посмотрел мне в глаза и как-то по-свойски добавил: — Мне очень нужны эти схемы, разведчик…
Я чувствовал, что нравлюсь ему и он понимает, на какое опасное дело посылает меня. Может быть, поэтому, прощаясь, задержал мою руку и похлопал по ней.
Возвращались мы с Алешиным тем же оврагом. На душе у меня было необыкновенно легко и просторно. Меня всецело захватило стремление скорее выполнить то, о чем просил командующий. Да не только приказывал, но и просил!
В управлении разведки я переоделся в форму немецкого ефрейтора, меня сфотографировали, я усвоил данные о явке — место, адрес, пароль, отзыв — и погрузился в изучение плана города. Прежде в Витебске я не бывал, а нужно заранее сориентироваться, с какой стороны войду туда и куда двинусь, ни у кого не спрашивая дорогу. Подсчитал: необходимо пересечь двенадцать-тринадцать улиц, пролегающих с севера на юг, и тогда окажусь в районе нужной «штрассе». Странно, в белорусском городе — и вдруг «штрассе»!..
Потом так же тщательно изучал карту местности и обстановку на пути в Витебск. Я прикидывал, где необходимо проявить особую осторожность, какие объекты и с какой стороны лучше обойти.
Минут через сорок принесли служебную книжку с моей фотографией. По книжке я значился Паулем Шуттером, ефрейтором 186-го пехотного полка. Все это удостоверялось цветными печатями с орлами и свастикой. Книжка была настоящая, видимо одного из пленных. В ней только сменили фотографию.
Переброска через линию фронта была поручена тому же молчаливому майору. Опять сели с ним в «виллис» и поехали к передовой. В какой-то деревушке встретил капитан — начальник разведки оборонявшейся здесь дивизии.
Далее пошли пешком. По пути капитан подробно рассказал о системе оборонительных сооружений немцев на глубину до пяти километров, о поведении противника в этом районе.
На передовой нас поджидали пять полковых разведчиков и три сапера. На всех маскировочные костюмы.
Я тоже натянул маскировочный костюм. Последний раз молча покурил, попрощался с офицерами и выскочил из траншеи, сопровождаемый незнакомыми бойцами.
Шли, пригнувшись, от куста к кусту, по лощинам.
Проводники хорошо знали здешнюю нейтральную зону, вели уверенно.
Пулеметные очереди потрескивали совсем близко. Не потому, что фашисты обнаружили разведчиков, а таков у них порядок: короткими очередями прочесывают местность. Я хорошо знал язык немецких пулеметов. Они своими очередями сообщают друг другу: «У меня все в порядке» или: «Здесь готовится нападение». Сейчас пулеметы выбивали дробь: «та-та-тра-та-та». Это означало: они спокойны.
Изредка в небо взлетала ракета. Пока ее яркий покачивающийся свет заливал местность, мы лежали, опустив лица к земле. Но как только ракета гасла, мои сопровождающие моментально устремлялись вперед. Я отметил: «Зубры!» Неопытные подождали бы, пока привыкнут глаза, а эти знают, что в наступившей после ракеты темноте вражеский наблюдатель несколько секунд совсем ничего не видит. А когда раздается пулеметная очередь, не очень-то заботятся о звуковой маскировке. Это еще раз подтверждает, что они «зубры». Новичок в таком случае обязательно заляжет, а опытные знают: пулеметчик во время стрельбы ничего не слышит, кроме своего пулемета. Свист пуль страшноват, однако обстрелянный боец понимает: свистит та, что мимо, а ту, что в тебя, не услышишь.
