Увлекательные книги и повседневное воздействие матери привели к тому, что мальчик уже с первых классов твердо знал, кем станет, когда вырастет. Другие мальчишки мечтали стать летчиками, машинистами, полицейскими, а Тур всем говорил, что будет «изучать животных».
Молодой репетиторше, которую наняли в первом году, удалось привить трудному и несколько избалованному ученику больше уверенности в себе, хотя и не настолько, чтобы он чувствовал себя равным другим мальчикам в классе. С ростом уверенности возникло требование большей свободы дома и на улице. Теперь он сам выбирал себе товарищей, родители в это дело не вмешивались и хорошо принимали его друзей. Вскоре Тур стал своим среди мальчишек Каменной улицы, и он много лет говорил как бы на двух «языках» — на более изысканном «домашнем» и на грубоватом уличном.
Произошло неожиданное: робкий маменькин сынок вдруг оказался главарем ватаги. Может быть, уже тогда проявились его качества руководителя, но главную роль сыграли живой ум и увлечения Тура. Наверное, повлияло и то, что отец его был добрый человек и владелец пивного завода, где никогда не переводился лимонад.
Постепенно Каменная улица разрослась в целый мир закоулков и переулков, широкое поле для игр и затей. Тур и в озорных выходках стал заводилой. Как-никак сын большого человека: что ему дозволено, то и другим с рук сойдет. Не все проказы были невинной забавой, иногда они становились опасными — как в тот раз, когда Тур прибил гвоздями к полу калоши отца.
В первые школьные годы Тур пережил и такое, что потом вспоминал с ужасом. Однажды он провалился сквозь лед на Господском пруду и был скорее мертв, чем жив, когда товарищи вытащили его из воды. В другой раз он пошел с ватагой в Церковную бухту — угрюмую, темную выемку в горе южнее городской церкви. Здесь по сей день стоят покосившиеся деревянные павильоны, возле которых любили купаться ребята. Тур не присоединился к ним, вода пугала его после ледяной купели в Господском пруду. Но когда мальчики, искупавшись, затеяли веселую игру, он включился в нее, увлекся и упал с деревянных мостков в море. Оцепеневшие от страха друзья видели, как Тур отчаянно барахтается в воде, потом он пропал. Один мальчуган, по прозвищу Американец, побежал в ближайший павильон, схватил там спасательный круг и бросил его Туру. Тот два раза ушел с головой под воду, прежде чем удалось его вытащить на берег.
Две трагедии, случившиеся в ту пору, усугубили «водобоязнь» Тура, которая возникла после его собственных злоключений. В той самой бухте, где он сам чуть не утонул, погиб его сверстник, сын заводского сторожа. А одна несчастная женщина в ненастную ночь бросила с Церковной горы в море свое новорожденное дитя. Мальчишки со всей округи ходили туда, и Тур тоже пошел утолить любопытство, смешанное с ужасом. Но когда он в сумерках поднялся на гору и посмотрел с высоты на мрачные волны, лизавшие зелень у подножия, на него вдруг напал неизъяснимый страх. Не говоря ни слова, он отошел от края завораживающей пропасти, помчался домой и не успокоился, пока не очутился за надежно закрытой дверью.
С той поры морская бездна была для него словно ворота в царство смерти, море с его ленивыми валами превратилось в зловещую силу, жестокое одушевленное создание, которое незримыми руками увлекало в пучину беспомощные жертвы.
Напрасно отец пытался научить его плавать. Предлагал ему награду, и пять, и десять крон — большая по тем временам сумма для мальчика. Нанял хорошую учительницу плавания. Ничто не помогало, даже обидные слова стоявших на берегу зрителей. Зайдя в воду по пояс, Тур застывал на месте, будто каменное изваяние.
Два несчастных случая с сыном крепко напугали родителей. За Туром стали смотреть еще строже, и если он уходил куда-нибудь с улицы, то потом должен был рассказать, где был, что делал. Великим праздником был день, когда ему подарили велосипед, однако в придачу к велосипеду последовало условие кататься только на Егерсборггатен — длинной тихой улице, куда редко заезжали автомашины. Здесь ему ничто не угрожало. Но между домами так заманчиво проглядывал голубой фьорд и красивая дорога, ведущая к живописному поселку в горловине залива. В один прекрасный день соблазн взял верх. Велосипед чуть ли не сам свернул с тихой улицы, скатился по косогору — и вот уже Тур выезжает за город.
Только под вечер он вернулся домой. Когда мать спросила, где он был, Тур ответил, что катался на Егерсборггатен. Но его тайная вылазка была так богата впечатлениями, что за ужином Тур незаметно для себя принялся рассказывать о чем-то, виденном далеко за городом. Он покраснел, попытался выкрутиться, но в конце концов пришлось признаваться. Тогда мать встала и вышла из столовой. Наступила гнетущая тишина. Тур не выдержал, пошел за матерью. Она стояла в дальней комнате и вытирала слезы. Впервые Тур видел, чтобы мать плакала, к тому же из-за него. Горло сжалось от отчаяния. Он знал, как высоко мать ставила правдивость, и дал себе слово больше никогда не лгать.
Потом была ночь на второе ноября 1922 года, страшная ночь, которую жители Ларвика до сих пор вспоминают с ужасом, когда разразился осенний шторм.
На улицах бушевал ураганный ветер; вдруг в половине второго ночи жители центра были разбужены зловещими криками: «Пожар! Пожар! Город горит!»
Казалось, в самом деле горит весь город. Над тем местом, где стояла почта, вырос огромный столб пламени, и ветер нес искры и языки огня на старую деревянную застройку вокруг Каменной улицы. Почта находилась в самом центре города, в конце Каменной улицы, недалеко от дома Хейердалов.
Гул ветра, крики испуганных людей, красное зарево, плясавшее на стенах спальной, разбудили Тура. Одним прыжком он очутился у окна и выглянул наружу. Море пламени колыхалось внизу, подступая к его дому. Над крышами плыл черный удушливый дым, едкий запах пожара проник в комнату. Пылающие головешки летели по воздуху и падали на соседние дома. Могучий порыв ветра сорвал ворота у соседей и перебросил через улицу. Вот загорелась крыша под самым окном Тура, потом занялась еще одна поодаль…
Наконец в дверях спальной показалась мать. Скорее одеваться, все уходят из города! Но сперва Тур должен был, как заведено, очистить кишечник. На улице — шторм и пожар, а мальчик вне себя от страха сидел в уборной, слушая, как Лора и служанка Хельга собирают еду и одеяла, как родители обсуждают свой план: укрыться в подвале под пивным заводом и ждать там, «пока город не догорит». Никто не сомневался, что пожар уничтожит всю старую застройку. Такой случай уже был однажды в Ларвике.
Почта, телефон и телеграф сгорели дотла, но потом пожарники справились с огнем. Штормовая осенняя ночь, когда казалось, что наступило светопреставление, навсегда запечатлелась в памяти Тура.
А вскоре его срочно отвезли в больницу, чтобы удалить аппендикс. Тур тотчас смекнул, что есть надежда пополнить свою природоведческую коллекцию ценным экспонатом. Лежа на операционном столе, он добился от врачей обещания, что его аппендикс заспиртуют и отдадут ему. Погружаясь в наркоз, он слышал, как женский голос повторяет, словно испорченный патефон:
— Он молодец, но рассуждает еще совсем по-детски.
Потом у него перед глазами вращались круги, большие и маленькие, образуя геометрический узор, который любой человек в нормальном состоянии признал бы математически невозможным. Нигде не пересекаясь, круги плотно сомкнулись, будто квадраты. И Тур сказал себе: «Это гениально — и поразительно просто, я должен это запомнить». Но, хотя мозг продолжал работать, он утратил власть над мышцами, над осязанием, зрением и слухом. Собственное «я» Тура существовало отдельно от тела. Он хотел открыть глаза, хотел поднять руки, но только мысли подчинялись ему. Душа никак не могла найти свое место в теле, и ему стало страшно, невыносимо страшно. И все время он видел вращающиеся круги, которые касались друг друга, не оставив никаких промежутков. «Это надо запомнить навсегда, — сказал он себе. — Вот она, граница жизни и небытия. Выходит, после смерти что-то есть, и я это почти увидел». Но тут колеса остановились, душа вернулась в тело. Когда он наконец открыл глаза, возле него стояла медицинская сестра, держа в руке пробирку с аппендиксом.
