Глава III. Благородный дон Риго де Лумаро, наследный герцог Сарский[3] командор княжеской гвардии, хранитель Золотых врат

Весь день у меня ныло сердце. Когда у меня ноет сердце, это может означать только две вещи: либо я повстречаю прекрасную донну, коия (что греха таить) в очередной раз вскружит мне голову, либо случится нечто более неприятное. Хотя, казалось, что может быть хуже внезапного порыва любви. Да, день был поистине странный.

Дон Федерико, начальник смены стражи и хранитель Главных врат, заступил на службу не с похмелья, не злой и даже без характерных для него ссадин и кровоподтеков на лице.

Я вежливо осведомился, не болен ли почтенный дон. На что дон, улыбаясь благостно, сообщил мне, что донна Анна, дражайшая его супружница, понесла от него плод. Это вдвойне озадачило меня, ибо лучшего повода для буйства почтенного дона из древнего рода и придумать нельзя.

Семь лет он молил Господа нашего и Сына Его, дважды совершал паломничество в Сан-Пьетро-де-Компастелло, чтобы испросить благословения у доброго нашего Ключника Господня. Но лишь на седьмой год понесла она ребенка. А то уже стали косо смотреть на дона Федерико и говорить, мол, что не часто же он вспахивает поле и не засевает семян, а более всего любит бражничать с друзьями.

Дон Федерико быстро разрешил мои сомнения, ибо оказалось, что дал он обет Святой Деве, что, коли понесет жена плод, не будет пить до следующей Пасхи, а коли жена родит здорового младенца, то и до следующего Рождества Сына Божия пить не будет. Что ж, данное Святой Деве слово держать надобно.

Пройдя с пристальным досмотром крепостные стены, проверив командоров Верхних и Нижних Главных врат и, наконец, Священных — их еще называют у нас Королевскими или Золотыми — и убедившись, что писец записал все мои замечания, я отправился в арсенал, а затем на склады. В складах на самом видном месте я обнаружил дохлую крысу с перекушенной шеей и еще раз отметил проницательность дона Франческо, который третьего месяца приобрел у купцов скэлдингов четырех котов.

Коты выглядели прекрасно: с густой пушистой шерстью, окраса серо-полосатого, нрава дикого. И вот они, результаты. Нет ни порчи зерна, ни овощей. Продиктовал писцу: «Коли будут в порту скэлдинги, то купить еще у них котов или заказать. Самого красивого отобрать мне в подарок младшей моей сестре, прекрасной донне Дульсии и отослать с оказией домой в Сарс». Экой нелепицей наследный герцог должен заниматься! А ведь если не проявлять к подобным мелочам пристального внимания, то попортят крысы запасы провизии. Чем тогда кормить гарнизон?

На море был штиль. Да и кораблей в порту находилось всего два: крутобокий адрианопольский корабль стоял у входа в бухту — ждал прилива — да спускалась шлюпка с небольшого торгового суденышка измаилитов или йехуди: я не особо силен различать их корабли. Да и обликом эти люди похожи: бороду — в отличие от нас, потомков вандов, гэлов и ромеев с преобладанием вандской крови — носят длинную, волосы на висках заплетают в косицу, а прочую растительность на голове сбривают.

Те и другие не чтят Отца и Сына Божия, но одни поклоняются двадцати пророкам, а другие почитают только Творца, называя его именем Ягаве. Экий дикий народ! Разве у Бога может быть имя? Он же Бог! Вот у Сына Божия — да.

Впрочем, наши соседи не лучше, считают, что Бог и Сын — суть одно, и грозят нам войною, ересиархами называя, а на самом деле жаждут они наших жен, виноградников, маслин, олив, наших портов и замков.

Да и сталь они куют плохонькую, там, за Великой рекой, не чета нашей. И все у них не по-людски. И Пасху празднуют не как Сын Божий, что праздновал ее с йехуди в одно время и потом принял муки и смерть, а в другой день.

С йехуди, кстати, договориться можно, они деньги любят, а измаилитам еще наши предки, что с Великим королем-вандом пришли, показали, что есть сила Господня и гнев его чад. Да и скэлдингов они побаиваются, потому что те дюже свирепы. И не подпустят к нашим берегам боевые корабли, только торговые, да и то с большой мздой. Горе, что язычники не спасутся, не войдут в рай. Тоже ведь люди храбрые и чтят до сих пор мир, что с Великом королем подписан был.

Что-то я сегодня о чем ни думаю, а к Благословенным дням возвращаюсь, и тогда болит мое сердце еще пуще и бьется чаще. Жил ведь тогда Великий король и дон Рамиро, слуга его верный, и погнали они измаилитов подальше от наших земель, истребили иберов и разрушили их поганые капища, и стала везде от берега до берега земля христианская.

Собрал Великий король Ательред все земли в кулак и правил ими. Но умерли оба его сына от чумы, а править стали князья Саранские, от младшего брата Великого короля произошедшие.

Но, видно, такова была воля Божия, что и их род пресекся, и стали править наместники, коих выбирал Совет торговых гильдий. А там и пошло-покатилось, и земли наши разделись и города многие волю получили и армию свою держать стали. Печально все это, почтенные доны, и сердце мое болит и плачет.

Почему Господь не сделал меня братом по оружию дона Рамиро, Рамиро Компэадора, почему я не удостоился чести служить Великому королю? Тоска, благородные доны. Да еще сосед наш силы копит, а наместник… Он, почтенные доны, торгаш, а не воин. Дойдет, попомните мое слово, дойдет, что еще йехуди в наместники станут избирать, а еще ужаснее, паче измаилитов и йехуди, женщины станут властвовать. Вот тогда точно предки в могильных склепах возопят.

Вот как двигались мысли мои. И штиль на море был мне в том порукой. Небо было безоблачным и чистым, чайки носились над морем и хватали на лету жирных, блестящих рыбин. Ох, скорее бы Пасха, ведь у нас она веселее всех на побережье празднуется.

Однако насладиться мыслями о Пасхе мне так и не удалось. Еще издалека я заприметил бегущего от ворот гвардейца. Жалкое то было зрелище. Шлем снят, коротко остриженные светлые волосы торчат точно перья у вороны, что едва избежала когтей кошки. Сам гвардеец едва дышит.

Я смотрю на него сурово, однако не ругаю за непотребный вид, даю отдышаться и жду, что скажет. Даром, что ли, бежал со всех ног под палящим солнцем?

— Там, там! — стражник показывает в сторону Золотых врат, и я тут же невольно вздрагиваю, и рука моя тут же хватается за эфес меча. — Там! Там! Там!

Больше гвардеец ничего самостоятельно сказать не может. Эко его разобрало-то! Неужто враги?! Да нет, не похоже. Тогда бы уже троекратно протрубили сигнальные рога. Тогда, может, обрушилась старая кладка Золотых врат? Ведь говорил же им: к черту эти предрассудки, ворота хоть и Священные, но чинить их надобно все равно.

— Говори толком! — Я, кажется, сам уже начинаю нервничать. Даже забыл, что с утра покалывало сердце.

— Святотатство! — набрав полную грудь воздуха, выпаливает гвардеец.

— Что-о?!! — Я чуть не подпрыгнул от удивления. Надо же, малый-то не из благородных, где ж такое слово выучил, оболтус?

— Какое такое святотатство, ты толком объяснить можешь?!

— Через Золотые врата проехал всадник.

— О Боже! — Я крещусь. — Пресвятая Дева! Арий заступник! Защитите нас!.. — И, успокоившись, говорю: — Пьян этот всадник, небось!

В уме уже представляю, какого рода наказанию я подвергну его, если он благородного сословия… Нет, без разницы. Все равно голову с плеч. Чтобы знали. Неужели у нас ничего святого не осталось в этом городе?

— Он не пьян. — Видать, лицо у меня налилось краской, раз гвардеец на шаг отступил боязливо.

— А кто таков? Откуда? Из каких?

— Не могу знать, благородный дон!

— Ладно, идем, — я киваю своей небольшой свите, состоящей из кастеляна, писца и двух слуг.

Спешно, однако сохраняя достоинство, идем к Золотым вратам. Там уже столпилось немало народу. Зевак из простонародья гвардейцы оттесняют древками копий. Дон Федерико нервно покрикивает, требует разойтись, при этом многозначительно держит руку на эфесе меча. Подходим ближе.