Н. Д. Томин.
Вечером уставшие кавалеристы разбрелись по избам и легли спать. Наш эскадронный командир стянул сапоги, разделся и устроился на полу со всеми удобствами.
— Раздевайтесь и вы, товарищи, — сказал он мне и Мише Курилову. — Колчаковцы далеко… Ну, а уж в случае чего, нас разбудят красные гусары, они дозоры выставили.
Мы недолго думая последовали примеру командира и улеглись на попоне у самой двери. Духота в избе была несносная и, помучившись час-другой, мы, захватив с собой оружие, вышли во двор и устроились на телеге.
Разбудили нас выстрелы и крики:
— Вставайте! Белые!
Как выяснилось позднее, противник решил нанести частям 30-й дивизии контрудар на подступах к Шадринску и сосредоточил здесь два пехотных и два конных полка. Ночью местные кулаки сообщили белым, что в Подкорытове расположилась на отдых наша кавалерия. Взяв доносчиков проводниками, колчаковцы скрытно подошли к селу, сняли без шума несколько дозоров и успели с трех сторон окружить нас, прежде чем была объявлена тревога.
Услышав выстрелы и крики, мы с Куриловым, как очумелые, метнулись к коням. Успели только надеть сапоги да схватить оружие.
Основные силы противника завязали бой на восточной окраине села. Малышевцы, располагавшиеся в западной части Подкорытова, первыми прорвались сквозь вражеское кольцо, порубив с налету группу колчаковских драгун, и отошли в рощу, километрах в семи от села. Вскоре туда же прискакали и остальные наши кавалеристы.
Потери мы понесли небольшие, но многие лихие конники имели весьма неказистый вид. Некоторые были босиком, другие, как я и Курилов, — в сапогах со шпорами, но без верхнего обмундирования.
На рассвете в рощу примчался с ординарцами разъяренный Томин. Приказал нам построиться и «произвел смотр» живописным эскадронам.
— Разве это конница?! — ругался комбриг. — Это тетери, бесхвостые курицы! Общипали вас белые, как стреляных перепелок!..
Через час подошла пехота полка имени Малышева и других частей 2-й бригады.
Наши товарищи-пехотинцы вдоволь посмеялись над нами. Даже Павел Быков, очень сдержанный и редко шутивший, пустил шпильку в мой адрес:
— Никак, ты, Саня, одежу в карты проиграл? Или за постой пришлось дорого платить черноглазой Анютке?..
Томин отдал приказ продолжать наступление.
Общим ударом пехоты и кавалерии белые были выбиты из Подкорытова и покатились на юго-восток. Конная группа на плечах противника ворвалась в Шадринск.
Но мне в бою за этот город участвовать не пришлось. На подходе к нему в схватке с вражескими кавалеристами я получил сильный удар пикой по голове, вывалился из седла и потерял сознание. Если бы не каска — добротная стальная каска, сделанная на Лысьвенском заводе, — не быть бы мне живым.
Очнулся уже в Шадринске, на сеновале, с забинтованной головой. Полковой лекарь Иван Карлович долго доказывал, что мне необходимо лечь в лазарет. Я категорически отказался: время горячее, каждый человек на счету, какой уж тут лазарет! Но от строевой службы меня все-таки на несколько дней освободили, поручили привести в порядок партийное хозяйство эскадрона. Дел в партячейке действительно накопилось немало.
В середине августа 30-я дивизия вышла к Тоболу, форсировала его и двинулась дальше на восток.
«Даешь Омск, столицу Колчака!» — таков был теперь наш боевой клич.
К концу августа мы прошли от Тобола свыше ста пятидесяти километров, после чего наступление замедлилось.
Сопротивление белых нарастало с каждым днем.
Девятого сентября малышевцы с боем заняли большое село Истошино, расположенное километрах в восьмидесяти юго-западнее города Ишим.
Основные силы полка, преследуя противника, сразу же продвинулись на несколько верст восточнее села, а штаб и несколько взводов остались в Истошине. Здесь же расположились связисты, саперы и лазарет.
Утром десятого числа в селе начали собираться представители от всех партячеек: нужно было выбрать делегатов на армейский съезд коммунистов.
Я приехал с передовой позиции на рассвете, поспал несколько часов и пошел в партийное бюро полка. В избе, над дверью которой висела дощечка с надписью «Коллектив РКП(б)», уже сидело много красноармейцев.
Собрание представителей ячеек открыла Нина Мельникова.
— Товарищи! — обратилась она к нам. — Мы выполнили указание нашего вождя Владимира Ильича Ленина — освободили Урал до зимы. Но это далеко не конечная цель. Теперь предстоит напрячь все силы, чтобы окончательно разгромить Колчака. И это надо сделать как можно быстрее. С юга к Москве рвется Деникин. Положение на Южном фронте очень тяжелое. Советская республика по-прежнему в опасности. Чтобы мобилизовать всю энергию коммунистов, использовать все наши возможности для ускорения полной победы над Колчаком, политический отдел 3-й армии созывает в Екатеринбурге армейский съезд РКП(б). От нас должны быть избраны два делегата. Прошу выдвигать кандидатуры.
После короткого обсуждения делегатами выбрали командира 3-й роты Михалева и меня.
На другой день мы собирались выехать в село Армизонское, в штаб 2-й бригады, где было назначено совещание делегатов бригады. Но я провозился с передачей партийных дел почти до вечера и решил переночевать в Истошине. Михалев отправился в Армизонское один.
А вечером стало известно, что батальоны малышевцев под сильным натиском противника начали отступать. Истошино было оставлено нами. Штаб полка с обозами перебрался в деревню Снегирево.
Здесь я закончил наконец все дела, передал список коммунистов эскадрона, печать и казенные деньги писарю Володе Попову и решил хоть немного поспать перед дорогой. Но не успел лечь, как в Снегирево прискакал на взмыленном коне Миша Курилов. Он сообщил, что белые пытаются обойти нас справа.
Командир полка приказал немедленно отходить еще верст на пять — шесть.
Когда мы уже ушли от Снегирева километра на полтора, Володя Попов, ехавший рядом со мной, с дрожью в голосе спросил вдруг:
— Иваныч, а ты сдавал мне печать, список и деньги?
— Конечно, сдавал. Вот и расписка твоя у меня в кармане.
— Ну так, значит… я все это в избе забыл. Полевая сумка на стене осталась… В ней все…
— Эх ты! Разиня! — вскипел я и, круто повернув коня, помчался назад в деревню.
Вот и Снегирево. На улице никого нет. Почерневшие старые избы — все как одна. В которой же мы останавливались? Наверно, все-таки в этой. Я подъехал к окну, не закрытому ставнем. Не успел постучать, как оно отворилось и хозяйка протянула мне сумку.
— Возьми, касатик, — сказала она. — А то я сама не своя, что вы ее у меня забыли.
Пощупал сумку — печать там. Горячо поблагодарил хозяйку и поскакал обратно.
В конце деревни, из переулка слева, показалась группа людей с винтовками. Двое выбежали на дорогу:
— Стой! Кто едет?
— Свой! — ответил я, приближаясь к ним, и в тот же момент увидел в лунном свете погоны на плечах солдат. Колчаковцы!
Выхватил клинок, ударил наотмашь одного из них. Второй отскочил.
Я помчался карьером. Сзади захлопали выстрелы. Но мне повезло: удалось уйти невредимым.
Утром наши остались в какой-то деревеньке, а я поехал дальше на запад и часа через три добрался до Армизонского. Когда вошел в избу, где располагался штаб бригады, Томин уже заканчивал беседу с делегатами на армейский съезд коммунистов. Но не успел комбриг попрощаться с нами, как в дом вбежал дежурный по штабу с тревожным докладом:
— Справа, из-за озера, к селу движется колонна вражеской пехоты и конницы!
Томин поднял навстречу противнику всех, кто находился в Армизонском: два стрелковых взвода, штабников, обозников, даже санитаров лазарета и, конечно, нас — представителей на армейский съезд коммунистов.
К концу дня мы загнали белых в топкую низину между озерами. Рота колчаковцев почти целиком сдалась в плен. А эскадрон улан, одетых в голубые мундиры, дрался отчаянно и полностью был истреблен.
