Андрет покивал, но без особого энтузиазма. Донос, сделанный по «смертной вражде», действительно не мог быть использован в качестве материала для обвинения. Беда в том, что «смертной» вражда могла считаться только, когда обвинитель при свидетелях не раз угрожал обвиняемому смертью или тяжким увечьем. Прочие же размолвки и ссоры не считались доводом достаточным для того, чтобы отвести обвинение, ведь «сама натура кощунника и сквернавца такова, что вызывает в других людях вполне понятную неприязнь и справедливое возмущение».
Но попробовать было надо, и Эдред убедил жрецов предъявить Вежжису список имен его друзей, знакомых и собутыльников, включая Дангса, и спросить, нет ли среди вышеперечисленный его смертных врагов. Вежжис, выслушав имена, начал бить себя в грудь и клясться, что все эти люди — его лучшие друзья, и хоть сейчас готовы свидетельствовать в его пользу.
Однако у жрецов было полно дел, кроме бедняги Вежжиса; они отложили процесс на несколько дней, а Эдред не думал сдаваться раньше времени.
— Какая тут может быть смертная вражда? — уныло возражал ему Андрет. — Бочаров переулок вон где — на горе. А Стременной — у самой гавани. Разные концы города.
— Тогда с какой стати он потащился на другой конец города пиво пить? — возразил Эдред.
— Бочки туда возил, — предположил Андрет.
— Ну и что? Отвез бочки, зашел в кабак, увидел незнакомого человека и подумал: «А напишу-ка я на тебя, приятель, донос»? Точно говорю, они раньше встречались!
Называть имя обвинителя обвиняемому им было строжайше запрещено. Так что Андрету пришлось выспрашивать Вежжиса обо всех его друзьях и приятелях из списка, якобы для того, чтобы собрать с них показания — где, как и с кем он познакомился. Дангса Вежжис едва припомнил — оказалось что они были родом из одного селенья неподалеку от Дивного Озерца, и не виделись вот уже лет двадцать. Вежжис даже понятия не имел, что Дангс тоже перебрался в Венетту.
— Ну ведь я ж тебе говорил! — ликовал Эдред. — Спорить готов, что их дома по соседству стоят. Поезжай туда завтра же и нюхай как следует. Не найдешь — дурак будешь!
Андрет поехал. Без препятствий добрался до Дивна Озерца и решил задержаться здесь ненадолго, чтобы переночевать и узнать дорогу. Однако в местном трактире как раз затеяли большой ремонт и не ждали постояльцев.
— Я вас могу на одну ночь у своей сестры поселить, — сказал Нэт, хозяин трактира. — У нее как раз комната пустует. Вы мне половину денег отдайте, а половину ей. Я с вами сейчас дочку пошлю, она и дорогу покажете ночевать останется с сестрой, чтобы разговоров не было.
Так Андрет впервые оказался в уютном, утопающем в цветах доме Кэми, где даже на крашенной зеленой краской двери были нарисованы огромные голубые колокольчики.
Пока они поднимались по многочисленным лестницам Крисси, дочка Нэта, поведала гостю печальную историю своей тетки.
— От нее уже два года почитай, как муж ушел. Потому что она неплодная. Мыкался, мыкался с ней да и бросил. Хочу, говорит, наследника, я мужик здоровый, так что мне мучаться? Ушел и деньги все свои забрал. Папа теперь злится — он у Раора, у шурина то есть, денег в долг набрал, хотел к трактиру еще этаж пристроить, а Раор, когда уходил, долг назад потребовал. С тех пор мы и отстроиться не можем.
Андрет слушал вполслуха — тогда его гораздо больше волновала собственная судьба, чем горе брошенной женщины.
С Кэми в тот вечер они толком не говорили — Андрет похвалил ужин да спросил короткую дорогу в родное селение Дангса и Вежжиса. Грешным делом, он был настолько озабочен предстоящим процессом, что и хозяйку дома он почти не разглядел — в памяти осталось только серебряное ожерелье из монет на шее и серебряные браслеты на запястьях, тихо позвякивающее при каждом движении, — похожие носили женщины на Божьем носу, — да еще печальный мягкий и необыкновенно красивый голос. Андрет еще подумал мельком, что наверняка прежде Кэми была знатной певуньей.
Поездка оказалась весьма успешной. Дангс и Вежжис действительно были соседями — дома их отцов стояли плетень к плетню, и семьи постоянно ссорились то из-за границ пастбищ, то из-за дороги к ручью, то из-за перил на мосту через тот ручей. Так что к полудню Андрет уже собрал вполне достаточно показаний, неопровержимо свидетельствующих о том, что Дангс неоднократно угрожал не только убить Вежжиса, но и вступить с противоестественные отношения с ним самим, его домочадцами, их скотом и даже некоторыми предметами домашней утвари.
Теперь надлежало заверить эти показания письменно. Андрет вернулся в Дивно Озерцо, по совету Нэта представился господину Келаду и попросил его о помощи. Келад выделил Андрету двух писцов, которые мгновенно переписали начисто и заверили составленные им бумаги, поеле чего Андрет на радость себе и Нэту знатно угостил всех своих помощников в «Болтливой рыбе».
Так как время было уже позднее, он решил остаться в Дивном Озерце и на вторую ночь, а назавтра с рассветом вернуться в Венетту. В тот вечер он был в хорошем настроении, слегка навеселе и допоздна развлекал Кэми и Крисси рассказами о городской жизни. Крисси много смеялась, Кэми поменьше, но Андрет нашел, что смех у нее не менее приятный, чем голос.
Дело Вежжиса до суда так и не дошло. Андрет лично зачитал незадачливому бондарю показания его односельчан и объяснил, какой замечательный процесс можно затеять против совратителя домашней утвари. Дангс оказался на поверку еще пугливее Вежжиса и сам со слезами на глазах поклялся перед жрецами храма, что возвел поклеп на шорника из-за того, что питал к нему смертную вражду. А так как о Вежжисе действительно не ходило дурной молвы, то его даже не оставили в подозрении, оправдали вчистую — случай в практике Эдреда и Андрета нечастый. Андрет получил прибавку к жалованию и стал думать над тем, как ее потратить.
Вопрос был вовсе не таким праздным, как могло показаться с первого взгляда. Посылать деньги домой Андрет не мог, самому ему на жизнь было нужно совсем немного — он жил у Эдреда на всем готовом. То есть речь шла о некоторых излишествах и роскошествах, а точнее о том, что пора было заканчивать выживать и начинать жить. И хотя Андрет был внутренне готов к такой перемене, собраться с духом и сделать первый шаг оказалось трудно. Помогло, как ни странно, воспоминание о Кэми. Как будто ее тщательно скрываемое, но все равно бросающееся в глаза одиночество напомнило ему о его собственном одиночестве. Однако он все равно ни за что не решился бы что-нибудь предпринять по этому поводу, если бы буквально в ближайшие дни ему не пришлось возобновить одно старое знакомство.
На этот раз дело было куда проще. Штурман донес на своего капитана, что тот не принес вовремя надлежащих жертв Дариссе. По меньшей мере половина бывшей при том команды, утверждала, что в тот день судно боролось с жестоким штормом и, само собой разумеется, принести жертвы надлежащим порядком было просто невозможно. Да к тому же и жрецы храма Дариссы никогда особенно не лютовали — они понимали, что будучи оправданным капитан еще много лет будет приносить в храм богатые дары.
Так что ни Эдред, ни Андрет не сомневались, что выиграют дело, и речь шла о другом — им не хотелось зазря держать капитана в тюрьме, они искали двух-трех уважаемых людей, которые согласились бы поручиться за обвиняемого. Одного из этих поручителей Эдред уговорил сам. К другому — Магнусу с Фонтанной площади — послал Андрета.
— Я-то тут при чем? — недоумевал помощник. — С какой радости ему меня слушать? Кто я для него?
— В том-то и дело, дурья твоя башка! — вразумлял его Эдред. — Мне он сразу возражать начнет, просто чтобы не соглашаться. А ты придешь и скажешь: «Хозяин, мол, просит поручиться за того человека, хотя по мне так пусть бы он и сидел. Шторм — не шторм, а богов чтить надо. На том ведь стоим». Ну или что-то в этом духе. Вот увидишь — Магнус тут же тебя примется учить уму-разуму, скажет, что ты мал еще рассуждать о таких вещах, а когда доживешь до его лет, поймешь, что надо быть снисходительнее к людским слабостям. И что-де боги не так жестоки, чтобы не позволить оступившемуся человеку загладить свою вину, а людям же и вовсе не пристало судить ближних своих.
