К сожалению, командование Юго-Западного фронта подошло к задаче наступления, во-первых, с формальной точки зрения (несмотря на свою активную позицию на первоапрельском совещании, ген. А.А. Брусилов при планировании ограничился лишь возможностью частного успеха наступления армий фронта). Во-вторых, штаб фронта и штабы армий как будто бы «забыли» о возможностях кавалерии на данном театре военных действий. Во многом второе вытекало из первого: если считать, что твоя главная задача есть сковывание сил противника и его локальный разгром, то тщательной подготовкой действий подвижного рода войск заниматься действительно ни к чему. Ограничение задач своих войск тактической целью — взломом обороны противника, уничтожением противостоящей группировки и привлечением к себе резервов неприятеля — понудило русских командиров отказаться от подробного планирования достижения оперативных целей в наступлении.

Таким образом, в отношении конницы командование Юго-Западного фронта различного уровня оказалось заложником собственного оперативного планирования. Действительно, прорыв тактической глубины обороны противника в общефронтовом масштабе так и не был развит в успех оперативного характера посредством броска сильной конной группировки в неприятельские тылы. Нисколько не оправдывая собственно кавалерийское командование, большая часть которого не желала учиться взаимодействию с пехотой, раз уж не выучились до войны, нельзя не отметить, что использование конницы, намеченное генералом от кавалерии А.А. Брусиловым, было не просто далеким от идеала, но прямо-таки бездарным. Правда, командарм-8 ген. А.М. Каледин и командарм-11 ген. В.В. Сахаров, бывшие такими же генералами от кавалерии, также не оказались на высоте.

Так или иначе, но за операцию фронта прежде всего отвечает главком. На нем и главная доля вины за неиспользование конницы в той фазе прорыва, что являлось наиболее удобным для разрушения обороны противника. Такой вывод в отношении генерала Брусилова блестяще подчеркнул в своем труде А.А. Керсновский: «Этот кавалерист не нашел кавалерии… Превосходная конница Юго-Западного фронта осталась неиспользованной. Из 13 дивизий была использована лишь одна (9-я у Порхова) — и как раз на труднейшем участке. В какой триумф превратилась бы наша победа, кинься IV и V конные корпуса — 20 тысяч шашек (и каких шашек!) — преследовать наголову разбитого врага под Луцком. И уцелел бы из разгромленной армии Пфланцера хоть один человек, если бы вместо одного Текинского полка ее стал бы рубить весь III конный корпус графа Келлера? Семь кавалерийских дивизий на правом крыле фронта сидели по брюхо коня в болоте, три на левом крыле двинуты были в горы… А за уходившими неприятельскими батареями гналась горсточка наших конноартиллеристов! Нашей победе не хватило крыльев»[333].

Одним из возможных выходов могла стать своевременная передача левофланговой 3-й армии Западного фронта в состав Юго-Западного фронта, дабы русские имели возможность одновременного удара с севера и юга на город. Соответственно, 4-й и 5-й кавалерийские корпуса были бы введены в бой после того, как войска 3-й армии прорвали бы оборону противника. Впоследствии так и вышло. Ставка передала 3-ю армию, но было уже слишком поздно: Ковельский укрепленный район оказался под контролем немцев. Передав 3-ю армию ген. А.А. Брусилову, Ставка потребовала сломить оборону противника и энергичным ударом на Брест-Литовск разобщить германцев и австрийцев. Но такое драгоценное время уже было потеряно! Отлично понимавшие сложившуюся обстановку немцы своей упорной обороной, отличавшейся высокой активностью, сорвали планы русского командования.

За неимением моторизованных соединений кавалерия была единственным фактором превращения позиционной войны в маневренную: от ее действий на оперативном просторе могла зависеть судьба кампании 1916 года. Британский ученый пишет: «Во время Великой войны и еще два десятилетия после кавалерия все еще была мобильной военной силой, единственно способной быстро и произвольно перемещаться по открытой местности. В 1917 году танки были слишком медленны и ненадежны, механический транспорт был по-прежнему привязан к дорогам. Это очень смелое допущение, разумеется, но если прорыв мог быть совершен, развить успех могла только кавалерия. Такое быстрое развитие прорыва было настоятельно необходимо, если ставить перед собой цель — возвращение в практику мобильной войны и достижение решительной победы»[334]. Однако командование Юго-Западным фронтом не использовало своего козыря.

Причем при отсутствии значительного превосходства в живой силе и преимуществе противника в технике (артиллерия, особенно тяжелая и пулеметы) кавалерия была тем козырем, что должен был превратить победу в разгром. Дальняя, но весьма достижимая перспектива — вывод Австро-Венгрии из войны серией широкомасштабных и стремительных операций в Галиции в первой половине лета 1916 года. К сожалению, как отмечает советский исследователь, «Брусилов не создавал достаточных резервов, а имеющиеся большие массы конницы… законсервировал в окопах. Бездеятельность конницы не позволила русскому командованию изолировать район операции от прибывших резервов противника, что очень хорошо было использовано австро-германцами, которые, опираясь на свои железнодорожные возможности, почти всегда создавали равновесие сил. Развитие наступления задерживалось и не достигало решительного результата»[335].

Таким образом, прекрасная конница Юго-Западного фронта, которая могла и должна была решить судьбу прорыва, а с ним, вполне вероятно, и разгрома австро-венгерской военной машины, не была использована исключительно вследствие ошибок высших военачальников. Невзирая на ряд отдельных героических атак, ударов и успехов, в целом кавалерия фронта осталась вне рамок той роли, которую она могла и должна была сыграть в Брусиловском прорыве. Субъективная причина — неумение, а то и нежелание командиров всех уровней (от главкоюза до конкомкора-4 и отдельных начдивов) использовать конницу в прорыве тем методом, что был необходим для общего успеха, — развитие прорыва в оперативную глубину. Объективная причина — изменившиеся условия ведения военных действий, что принесли в военное искусство условия позиционной борьбы.

Встает вопрос — зачем же тогда вообще была нужна конница, столь непригодная в позиционной войне, но и столь же необходимая в войне маневренной? Вышло, что вся роль дорогого рода войск свелась лишь к несению окопной службы на второстепенных участках общего наступления. А ведь еще в 1887 году, оценивая опыт Гражданской войны в США, ген. Н.Н. Сухотин вполне справедливо писал, что «конница, надлежаще организованная, слишком дорого стоит государствам, чтобы можно было ограничиться требованием от нее выполнения только заурядных назначений. Ее сфера — грандиозные дела, поворотные моменты — кризисы в судьбе войны или боя. Только веря в то, что она по преимуществу орудие гения, орудие «богов войны», и на деле осуществляя эти верования, конница станет тем, чем она и должна быть, то есть всесокрушающим молотом в руках полководца, доставляющим победы».

Первый русский Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич Младший родился 6 ноября 1856 года в семье третьего сына императора Николая I, великого князя Николая Николаевича Старшего. В родительском доме великий князь получил прекрасное домашнее образование. Также, как то было положено в семье Романовых, великий князь Николай Николаевич при рождении был награжден всеми высшими орденами Российской империи, за исключением военных — орденами Св. Андрея Первозванного, Св. Александра Невского, Белого Орла, Св. Анны 1-й степени, Св. Станислава 1-й степени. Но в любом случае великий князь Николай Николаевич должен был продолжать дело отца — службу в Вооруженных Силах России.