Да, Свенцянский прорыв имел для германцев большое значение. Прежде всего русские лишились последней рокадной железнодорожной магистрали, находившейся в их руках после оставления Польши, — той железной дороги, что шла от Двинска через Вильно. Это обстоятельство в кампании 1916 года не позволит Ставке Верховного Главнокомандования перебрасывать резервы с фронтов, расположенных севернее Полесья, на Юго-Западный фронт, бросившийся вперед в Брусиловском прорыве. Враг сумеет совершать перегруппировки гораздо раньше русских, что и позволит австро-германцам отражать русские удары, имея меньшие по численности силы. Однако, с другой стороны, Гинденбург и Людендорф не добились своей цели — уничтожения русских армий в «котлах». Имея численное превосходство, значительную разницу в качественной подготовке резервов и, наконец, совершенно несоизмеримое преимущество в боеприпасах, германцы не смогли создать ни одного «котла». Последний шанс для немцев — прорыв на Вильно — Свенцяны мощным ударом встык русских фронтов — также не увенчался успехом. Неприятель опоздал со Свенцянской операцией как минимум на месяц, ибо русские армии Северо-Западного фронта уже успели выйти из окружения, обозначавшегося в июле — начале августа в Польше, а немцы к осени явно выдохлись.

В кампании 1915 года русская конница понесла относительно небольшие потери. Разумеется, относительно пехоты, которая успела по нескольку раз сменить состав своих полков. Последние кадры предвоенного времени, оставшиеся в строю после кровопролитных операций 1914 года, погибли именно в 1915 году. Конные же полки еще имели в своих рядах почти половину кадровиков. Во-первых, это обстоятельство объясняется тем фактом, что в современной войне главный упор делается на огонь. Развитие огнестрельного оружия — винтовки и пушки — сделало это оружие вдобавок еще и скорострельным. Скорострельные орудия и пулеметы сделали поле сражения, по выражению А.А. Свечина, «пустым». Отныне на поле непосредственного боя господствовала пуля, а не человек. Убедившись в невозможности кавалеристов атаковать посредством конного «шока», командование стало беречь кавалерию, оставляя на ее долю производство лишь частных атак на различных участках фронта с целью выручки отступавшей пехоты.

Вдобавок ко всему, стоит напомнить, что в кавалерию традиционно брали лучших людей из запасных подразделений. Поэтому задача сбережения кавалерии постепенно, к лету 1915 года, окончательно заняла приоритетное место в умах высших военачальников перед использованием конницы в общевойсковом бою. Попытка массового применения кавалерийских корпусов, объединенных в конную армию, в ходе ликвидации Свенцянского прорыва, не принесла всех тех плодов, что должна была бы дать. Конечно, русские остановили наступление противника, выиграв темпы развития операции и закрыв дорогу в тыл русского Западного фронта подоспевшими резервами.

Однако кавалерия действовала вяло и нерешительно, что обусловливалось уже качествами кавалерийских начальников. В связи с этим представляется неоптимистичной точка зрения Б.М. Шапошникова в отношении ген. В.А. Орановского, возглавлявшего в сентябре 1915 года эту конную армию. Б.М. Шапошников так говорил о генерале Орановском, с которым вместе служил перед войной, сравнивая его со своим командиром — начальником 1-го кавалерийского корпуса в 1914 году ген. А.В. Новиковым: «Как начальник дивизии, Орановский всегда брал на себя ответственность за принимаемые решения, учил дивизию и, нужно сказать, действительно сделал из нее хорошее боевое соединение. Плоды его работы во время войны пожинал уже Новиков, считавший себя чуть ли не русским Маратом. Как офицер Генерального штаба Орановский был деятельным, опытным, тактичным… более заботливого начальника я не встречал… Орановский был на голову выше иных генералов русской армии и с незапятнанной честью, как у его бывшего начальника генерала Жилинского»[292]. Понятно, что «иных генералов» в русской армии периода Первой мировой войны, к сожалению, хватало. Возможно, что ген. В.А. Орановский был хорошим офицером Генерального штаба и «с незапятнанной честью». Но в любом случае на высоком посту начальника нескольких кавалерийских корпусов он не оправдал надежд. Поэтому, наверное, справедливо, что высшей точкой карьеры генерала Орановского, не сумевшего объединить усилия двадцати тысяч сабель под Свенцянами, стала должность командира кавалерийского корпуса.

Соответственно, конница из средства развития успеха в решающий момент боя постепенно превратилась в средство преследования только в условиях значительного поражения врага, доходящего до полного материального и морального разгрома. Если на Западном фронте, во Франции, кавалерия вообще довольно быстро сошла на нет ввиду малой протяженности фронта и его чрезвычайной насыщенности техникой, то на Востоке масштабы борьбы и относительная бедность противоборствующих сторон в техническом отношении позволяли использовать кавалерию в несравненно большем объеме. Правда, этого-то сделать как раз и не удалось.

Напомним, что к началу мировой войны русская конница воспитывалась по устаревшим стандартам — как вполне самостоятельный род войск. Именно так русские кавалеристы воевали еще с Наполеоном. Что бы ни провозглашалось в уставах, однако на деле русская кавалерия вовсе не училась взаимодействию на поле боя с пехотой и артиллерией. Именно этим, то есть довоенной подготовкой конницы и косностью мысли ее начальников, и объясняется малое и, как правило, необоснованное использование кавалерии в годы войны. Первоначально, в маневренный период войны, конница служила для войсковой разведки, но и тогда неприятельская завеса настолько плотно закрывала свое расположение, что усилия кавалеристов оказывались тщетными. Авиация годилась гораздо больше. Что же касается боя… Сознавая непригодность конного удара по противнику непосредственно на поле боя, а также и не умея использовать кавалерию в качестве средства развития успеха в оперативном масштабе, русские военачальники предпочитали использовать конников либо как ездящую пехоту, либо не использовать вовсе, держа кавалерийские дивизии в качестве резерва.

Все успехи кавалеристов выпадали на долю небольших подразделений — до полка. Конные атаки на опешившую неприятельскую пехоту, а также несколько дивизионных кавалерийских боев с австрийцами не изменяют общей картины: ни дивизии, ни тем более конные корпуса ничем особенно выдающимся себя не проявили. По крайней мере, в том смысле, что могли бы иметь в случае более правильного тактического и оперативного применения конницы в общеармейских операциях. Громадные (относительно общих представлений, разумеется) конные группы ген. Г. Хана Нахичеванского в Восточной Пруссии в 1914 году или ген. В.А. Орановского под Свенцянами в 1915 году особенного успеха также не имели.

Теперь же, в 1916 году, замыслив широкомасштабный прорыв неприятельской обороны на Востоке усилиями трех русских фронтов, русское командование намеревалось исправить прошлые ошибки. Начальник штаба Верховного Главнокомандующего ген. М.В. Алексеев планировал после производства прорыва бросить в него конные массы. Ведь кавалерия еще сохраняла в своем составе кадровых солдат и офицеров, в отличие от пехоты, где кадровые офицеры занимали должности не ниже батальонных командиров, а кадровые нижние чины были чрезвычайно редки. Не являясь специалистом в использовании конницы, генерал Алексеев отдал подготовку развития успеха в прорыве в компетенцию фронтов. Про войска Западного (ген. А.Е. Эверт) и Северного (ген. А.Н. Куропаткин) фронтов и говорить нечего: там вовсе ничего не сделали. Армии Северного фронта вели локальные бои, а прорыв армий Западного фронта под Барановичами провалился. Таким образом, применительно к кампании 1916 года следует говорить только о Юго-Западном фронте (ген. А.А. Брусилов), чьи армии достигли выдающегося успеха в Луцком (Брусиловском) прорыве.