А ведь как раз на Австрийском фронте для применения конницы создавались наиболее благоприятные условия! Основная оборонительная нагрузка у австрийцев ложилась на первую полосу обороны, ту самую, что была прорвана русскими в течение трех дней с начала наступления. Второй эшелон русских корпусов взял штурмом вторую линию, а третьей линии у австрийцев просто не было. Если немцы львиную долю мощи отводили на вторую полосу, что и позволяло им успешно отражать русские атаки поддерживаемыми тяжелой артиллерией контрударами из глубины, то австрийцы сами «помогали» русским устройством и предназначением своих оборонительных линий. Тем не менее главкоюз и подчиненные ему командармы не сумели сосредоточить конницу Юго-Западного фронта на направлениях основных усилий по прорыву вражеской обороны. Так, части 5-го кавалерийского корпуса ген. Л.Н. Вельяшева держались в резерве вслед за 4-м кавалерийским корпусом. То есть, с одной стороны, в прорыв должно было быть введено сразу два конных корпуса — до двадцати тысяч сабель. Однако самостоятельно прорвать оборону противника конница заведомо не могла, а потому была обречена на неучастие в развернувшейся операции на ее первоначальной стадии.
Уже после войны, в своих воспоминаниях, главкоюз сожалел, что не сменил генерала Гилленшмидта еще до начала наступления. Генерал Брусилов считал, что неуспех удара на ковельском направлении Сарненской группой всецело зависел от личности конкомкора-4. Действительно, имеются свидетельства, что генерал Гилленшмидт являлся человеком, мягко сказать, противоречивым. Так, будущий Донской атаман в период Гражданской войны ген. А.П. Богаевский вспоминал, что уже в мирное время Гилленшмидт «обращал на себя внимание некоторыми странностями, одной из которых были ночные путешествия по казармам и конюшням и сон днем». Далее А.П. Богаевский сообщает, что «в Великую войну, уже будучи командиром кавалерийского корпуса, он держал себя иногда так странно, что однажды его начальник штаба генерал Черячукин, доведенный до отчаяния его поведением, вынужден был доложить об этом командующему армией… ночью командир корпуса, под влиянием какой-то бредовой идеи, приказал своим вестовым арестовать командующего армией со всем штабом. Поднялся большой переполох, дело, однако, как-то замяли…»[311].
И все-таки, наверное, валить все ошибки на нижестоящего командира — это неверно. Ведь штаб фронта, желая прорвать Ковельский фронт, стал перебрасывать тяжелую артиллерию 8-й армии из-под Луцка в группу Гилленшмидта. В итоге ударные корпуса А. М. Каледина оказались без поддержки тяжелых гаубиц, а организовать кавалерийский прорыв на ковельском направлении в кратчайшие сроки было в любом случае невозможно. На наш взгляд, сетования А.А. Брусилова на желательность смены генерала Гилленшмидта здесь ни к чему: любой другой командир мог уложить на колючей проволоке хоть весь корпус, но добиться выполнения задачи штаба фронта по прорыву к Ковелю с севера он все равно не имел возможности; «прорыв, производимый пехотой для уходящей в рейд конницы, должен быть не только достаточно широк, но и глубок, ибо при дальности современного огня и расположения войск в глубину конница может не только застрять, но и оказаться в тяжелом положении, в случае если бы противник своевременно подтянул к месту прорыва резервы и взял бы втянувшуюся в брешь кишку конницы под перекрестный огонь…»[312].
Если учесть, что по плану операции после прорыва кавалерийские корпуса должны были вдобавок форсировать Стоход и пересечь железную дорогу, то становится ясно, что 4-й и 5-й кавалерийские корпуса не могли выполнить задачи высшего командования просто потому, что не было пехоты, способной пробить хоть малую брешь для того, чтобы конница могла броситься в тыл противника. Начальник штаба Юго-Западного фронта ген. В.Н. Клембовский указывает даже, что «выбор Гилленшмидта был сделан лично Брусиловым, хотя начальник штаба фронта (то есть сам Клембовский. — Авт.), знакомый с деятельностью кавалерийской дивизии генерала Гилленшмидта во время наступления к Сану, докладывал, что на такую роль он не годится и надо назначить другое лицо, например генерала Володченко»[313].
Впрочем, качества ген. Я. Ф. фон Гилленшмидта как относительно крупного военачальника действительно были невысоки, что он и докажет во время наступления в середине июня, не сумев поддержать удавшиеся атаки пехоты севернее Ковеля. Тем не менее А.А. Брусилов не сменил Я.Ф. фон Гилленшмидта, отдав это на откуп армейского командования. Поэтому жалобы главкоюза задним числом тем более лишены основания. Кроме того, нельзя не отметить, что, невзирая на все свои недостатки, генерал Гилленшмидт являлся боевым офицером. Ген. П.Н. Краснов — непосредственный подчиненный Я. Г. фон Гилленшмидта — сообщает, что конкомкор-4 очень часто приезжал во вверенные ему соединения и со своим штабом «жил почти на самой позиции»[314]. Большинство командиров корпусов вообще не бывали на передовой, предпочитая командовать из глубокого тыла. Пример — штаб группы ген. П.С. Балуева в период проведения Нарочской наступательной операции марта 1916 года, располагавшийся в тридцати километрах от передовых окопов.
Конные массы нужны были на Луцком направлении, где для них открывался оперативный простор. Понятно, что выделение львиной доли кавалерии туда, где она не могла быть использована, означало, что враг сумеет спасти то, что сочтет наиболее первостепенным: артиллерию, которая станет костяком тыловой линии обороны. Отсутствие кавалерийского преследования потрясенных и деморализованных австрийцев позволило австро-германскому командованию удержать русских в тактической зоне прорыва. А так кавалерия группы Гилленшмидта по своему оперативному замыслу явилась последствием устарелой тактической идеи наполеоновской эпохи, когда кавалерия была орудием удара-прорыва, а не маневра-обхода.
Русские не сумели обеспечить тесное взаимодействие активных участков прорыва, разделенных позиционным фронтом. 23, 24, 26 мая русская конница пыталась пробиться к Ковелю через заросли колючей проволоки, уничтожение которых не было проведено ввиду отсутствия тяжелой артиллерии и недостаточного числа даже артиллерии легкой. Не желая зря терять людей, генерал Гилленшмидт в конце концов отказался от возобновления атак. То есть выполнять указания, на которых настаивал штаб фронта, не желавший перебросить конницу туда, где она действительно могла принести пользу: на луцкое или даже львовское направление в 11-ю армию. Участник войны пишет: «Необходимость в обученной, решительной кавалерийской массе особенно чувствовалась перед прорывом у Поставы — Нарочь в марте 1916 года, а затем в Брусиловском прорыве в мае — июне 1916 года. Но могучего кавалерийского резерва не было собрано в это время для набега в тыл противника»[315].
В свою очередь, пехота из новобранцев также не сумела ничего сделать. Конечно, войска, не имевшие боевого опыта, не сумели прорвать германскую оборону. Как писал германский военный теоретик К. фон дер Гольц, «качество войск должно отвечать методу вождения их»[316]. От молодых и малообученных войсковых масс, еще неопытных в ведении современной войны, нельзя ожидать особенно энергичных действий или молниеносных бросков. Их задача — упорная оборона, пока они не перекуются боевым опытом. Для расчистки оперативного простора кавалерии требовалось поставить на острие прорыва отборные части.
27 мая позиции австро-венгров атаковала резервная колонна группы Гилленшмидта. Эта атака также не имела успеха. А 28 мая командарм-8 ген. А.М. Каледин сообщал А.А. Брусилову: «При создавшейся обстановке, когда значение форсируемого участка позиции и для противника возросло, считаю производство здесь прорыва с наличными силами без направления сюда сильной пехотной поддержки и хотя бы одной тяжелой батареи необеспеченным… Полагаю, шансов мало в указанном направлении. Лучше повременить». В тот же день, но несколько позже, генерал Каледин телеграфировал: «…Сообщаю, что генерал Истомин вполне разделяет мнение генерала Гилленшмидта и просит перенесения центра удара к его левому флангу»[317]. Таким образом, совершенно прав отечественный военный теоретик А.А. Свечин: «Таким образом, в то время как на фронте прорыва наши части свободно передвигались и только не хватало конницы для глубокого захвата тылов противника, на крайнем правом фланге конная масса производила ненужный маневр, не суливший существенных результатов»[318]. Не зря потом сетовал генерал Деникин: «Казалось, блестящий прорыв 40-го корпуса требовал немедленного развития введением резервов и кавалерии и неотступным преследованием разбитого противника… Это чувствовалось интуитивно и рядовой массой… Но две пехотные дивизии, бывшие в резерве армии и фронта, были направлены на второстепенные направления — в 30-й и 32-й корпуса, два конных корпуса сидели в болотах Стыри, а оставшаяся 12-я кавалерийская дивизия 24-го была передвинута в Петчаны (в нашем тылу), а 25-го выходила на фронт 32-го корпуса… Вместо равнения по передним — подравнивание»[319].
