На адаптацию, однако, времени не было. Из Европы Саймон смог разыскать в Кито своего коллегу, с которым когда-то учился в университете – швейцарца Клауса, живущего в Эквадоре уже больше пятнадцати лет. До встречи с ним оставалось всего два часа, и их решено было провести в отеле, спокойно обсудив план действий.

Сэнди, Николь и Лео уже расположились в креслах во внутреннем дворе, когда, наконец, появился Артур.

– Забавная здесь портретная галерея на стенах, вы обратили внимание? – спросил он, не садясь в кресло. – Этакий пантеон под названием «Знатные жители нашего города».

– И что? Ты увидел портрет Писарро? – спросил Лео.

– Его-то как раз и нет. Но есть нечто, показавшееся мне более интересным. Не хотите, чтобы я поработал экскурсоводом?

Портреты действительно в изобилии были развешаны по стенам обоих этажей. Но Артур уверенно прошел к одному из них, висевшему у лестницы.

– Обратите внимание, уважаемые посетители, – заговорил он с интонацией экскурсовода. – Перед вами портрет знатной дамы второй трети прошлого века.

С потемневшего холста на них смотрело лицо молодой темноволосой женщины скорее с европейскими, чем с индейскими чертами лица, удивительно напоминавшей кого-то…

– Это же служанка Антуана! – воскликнула Сэнди. – Как ее звали? Мари!

– Почти. Если не считать того, что дама на портрете старше, а учитывая дату написания портрета – значительно старше, – заметил Артур. – Но самое примечательное – подпись к портрету.

Все наклонились, чтобы рассмотреть буквы на потемневшей медной табличке.

«Мария-Тереза Гузман» – ошарашено прочел Лео..

* * *

– Увидев портрет, мы сразу же попытались связаться с Антуаном, – сказала Николь, когда через два часа они, сидя в ресторане, расположенном на горе прямо под статуей девы Марии, закончили рассказывать о своих приключениях однокурснику Саймона Клаусу Вайсу. – Но его телефон не отвечает, видимо, он уже в тибетских горах. Так что, дополнительных сведений о его так называемой служанке нам взять неоткуда. Ясно, во всяком случае, что она связана родством с Чучо…

Клаус, невысокий и плотный швейцарец с выгоревшими на солнце волосами и многолетним загаром, когда-то приехал в Эквадор с гуманитарной миссией, работал в джунглях Амазонки, изучал обычаи и культуру местных племен, издал фундаментальную монографию о кечуа и, влюбившись в страну, так и остался в Кито. Теперь же он внимательно дослушал все до конца, снял очки в тонкой золотой оправе и принялся неспешно протирать их кусочком замши.

– Во всем этом, – наконец, заговорил он, – есть как минимум одно неприятное обстоятельство: за талисманом, очевидно, охотится некто кроме вас. И этот некто, как показывают события, не останавливается ни перед чем… Дальнейшие поиски становятся небезопасными, – он вновь надел очки и оглядел своих собеседников.

– В любом случае, мы зашли слишком далеко, чтобы, даже если бы этого хотели, просто так выйти из игры, – решительно сказал Лео. – Благодаря некоторым альпинистским подвигам в Амстердаме, – он покосился на Артура, – у нас в руках оказалась вещь, никак не дающая нам такой возможности. Теперь мы сами превращаемся в объект охоты.

– Не обязательно, – быстро сказал Клаус. – Ведь, кроме вас, никому не известно, что половина талисмана у вас? Даже этому… как его… Герхарду.

– Мэттью знал о наших планах. Он читал расшифрованное голландское письмо и может предполагать, что мы нашли половину талисмана, – задумчиво произнесла Сэнди. – А раз Мэттью знал, значит, был в курсе и Ас… И не исключено, что змейка находится у них же.

– Вот уж в это я поверить не могу, – возразила Николь. – Несмотря на исчезновение Мэттью, мне кажется, что он здесь ни при чем. Он слишком хорошо воспитан для дурных поступков. Я думаю, даже случайно неправильно завязав галстук, он уже чувствует угрызения совести.

– А Ас? – спросил Артур. – Пусть и не сам… Где, например, гарантия того, что этот цыган, от Берлина до Марокко сопровождавший нас, не является его человеком?

В комнате повисла тягостная тишина. Предположение о том, что заказчик мог быть причастен к истории с Бадером, делало их всех невольными соучастниками.

– Я вот подумал… – заговорил, делая большие паузы между фразами, Клаус. – Исходя из того, что вы говорили… вы же так и не знаете, кто скрывается под именем Ас. А единственный человек, который буквально с первой секунды знал о находке письма… Одним словом, не может им быть этот ваш француз, Бассанж?

Сэнди буквально подскочила на месте. Эта мысль еще в Камарге пришла ей в голову, но она не решилась поделиться ею. Видно было, что предположение воспринято всерьез и остальными, но обсуждать его сейчас они оказались не готовы.

– Как-то слишком много неизвестных в этой вашей задачке, – вывел их из задумчивости Клаус. – Ну да ладно. Коль скоро отступать вы не намерены, позвольте, что ли, взглянуть на талисман.

Несколько минут он молча изучал содержимое переданной ему Леонардом шкатулки, потом снял очки и снова стал задумчиво протирать их замшевой тряпочкой.

– Что ж, похоже, он действительно инкский. Я бы даже определил вероятность этого как крайне высокую.

«Можно подумать, мы этого не знали», – усмехнулась про себя Сэнди.

Клаус долго держал половинку талисмана между ладоней, будто прислушиваясь к древним вибрациям, исходящим от этого потертого кусочка золота. Все боялись пошевелиться, чтобы не нарушать странную тишину, повисшую за столом. Наконец, швейцарец медленно заговорил, и даже голос его показался незнакомым – более низким, глухим:

– Существует поверие, согласно которому разделение талисмана на части вызывает наступление эры смуты и ненависти. А соединение его – эру гармонии и любви. У кечуа, для которых разделение талисмана действительно ознаменовало гибель империи и цивилизации, до сих пор жив миф о том, что пятьсот лет пройдет, прежде чем половинки талисмана вновь найдут друг друга. Странно… Прошло почти ровно пять веков…

Клаус помолчал, потом будто стряхнул оцепенение, и, вернув талисман Леонарду, вновь водрузил на нос очки.

– Саймон переслал мне копию карты… Город, как вы понимаете, сильно изменился за пять столетий, и определить, какой район изображен на вашей карте, было не так просто. Но возможно… На карте отмечен дом, в котором Писарро жил, принимал своих подчиненных, использовал его, как принято сейчас выражаться, в качестве офиса. Это не так далеко отсюда, вон там, – Клаус кивнул за окно вниз, на расстилавшийся у подножья горы город. – Дело только в том, что того дома, конечно, уже нет… Город же почти целиком выгорел около двухсот лет назад, и отстроен едва ли не заново… А в том, что сохранилось от прежнего фундамента, копалось такое количество искателей сокровищ всех мастей, что, если там и была спрятана хотя бы булавочная головка, ее уже сто раз нашли. Место это я, конечно, могу вам показать.

– Спасибо, – сказал Лео, не скрывая разочарования.

– Мы с Саймоном очень дружили в университете, да и тема мне чрезвычайно интересна, – сказал Клаус. – Так что при любой необходимости обращайтесь без колебаний. А пока, – добавил он, с улыбкой оглядев измотанные непривычным высокогорным климатом лица собравшихся, – позвольте один совет: пейте больше чая с кокой, его дают здесь в любом месте, если попросить. Это не волшебное зелье и не наркотик, так что мгновенного эффекта не ждите, но от гипоксии в первые дни помогает, и дышать вам станет легче.

У дверей ресторана Клаус распрощался с новыми знакомыми, которых ждал в машине немногословный Мигель. Несмотря на потрясающий вид, открывавшийся с горы на вечерний Кито, переливавшийся внизу тысячами огней, никому не хотелось задерживаться здесь. На этой высоте с непривычки нещадно шумело в голове и закладывало уши, казалось, что если хоть чуть-чуть спуститься, станет легче дышать.

Старая часть Кито, по которой ехала машина, была во многом похожа на центр любого провинциального, небогатого южного европейского города, основанного примерно в шестнадцатом веке – те же двух-трехэтажные особнячки, та же булыжная мостовая, те же часовни, возвышающиеся над черепичными крышами. Одновременно город действительно походил на хорошо знакомый Сэнди и Артуру Сан-Франциско – многие улицы расходились от площадей вверх и вниз под углом в сорок пять градусов. Местные жители проворно спускались и поднимались по мостовой, не замечая ни крутого подъема, ни разреженного высокогорного воздуха. Только их внешность разительно отличалась от европейской, да полупрозрачный туман делал очертания вечерних улиц мягче и загадочнее.