Он закрывает глаза. Вспоминает первую ночь с девушкой. Если бы вся Солнечная система могла по его воле повторить пространство, время, вращение Земли, тогда он был бы другим. А насчет другого, думает он, так все мы другие. С каждым разом все больше убеждается, что и секретарша — тоже другая. Днем — одна, профессионал, сама сердечность. Ночью — скользкая бабенка, которая приходит в экстаз, засовывая ему в задний проход розовый фаллоимитатор. Он падает лицом вниз на плюшевых медвежат, которых она насобирала на диванчике. Не ему судить девушку. Разумней пересмотреть собственное поведение, говорит он себе. Да кто он такой? — спрашивает он себя который уж раз и утешает себя: все люди разные. Теперь улыбается и соглашается. Выступают слезы, затуманивающие плюшевых медвежат.

Отреагировав на это видение, задается вопросом: отчего же она не обращает на него внимания, не разговаривает с ним, избегает его? Однако оставляет ей послание на автоответчике. Что готов взять на себя ответственность, если он отец. С радостью примет свое отцовство. Потому что с тех пор, как влюбился в нее, он стал другим. А раз он другой, то и сын будет сыном другого. Наверняка родится мальчик. Чемпион по кикбоксингу — говорит ей на автоответчик. В офисе, подойдя к ней, шепотом спрашивает, он ли отец. Даже если нет, готов дать младенцу свою фамилию. Не важно, если речь идет о сыне шефа. Он все равно будет его любить. Вообще-то, говорит он, шеф не такой уж плохой. У шефа свои проблемы. И спрашивает, знает ли она, что дети шефа — приемыши. Она даже не смотрит на него. Говорит, занимался бы своими делами. Но ведь он хочет узнать, настаивает человек из офиса. Должен знать.

Мучается фантазиями ее убийства. Все, что происходит с ним в последнее время, — по ее вине. Если бы не влюбился в секретаршу, не пропал бы сослуживец, не пытали бы рыжую и оба жили бы своей мечтой заселить Патагонию. Желание убить секретаршу крепнет. Но ее смерть будет означать еще и смерть новой жизни, которая могла бы изменить жизнь их обоих. Так он думает каждый раз, когда видит себя душащим девушку. Его руки сжимаются на ее шее. Она в конвульсиях, кожа становится фиолетовой. Царапает его. Он хочет вырвать ей глаза, но не ослабляет хватку, пока ее тело не обмякло. Что больше всего угнетает — это открытые глаза трупа. Он знает, что этот взгляд не исчезнет из памяти, последует за ним, куда бы он ни направился, где бы он ни прятался.

В довершение всего на этих днях у него начались неприятности с головой — перхоть и выпадение волос.

Перхоть и выпадение волос угнетают его. Утешает себя: такова жизнь, посреди драмы нас отвлекают мелкие неприятности. И эта второстепенная напасть становится главной. Другой отражается в витрине аптеки, входит внутрь и спрашивает что-нибудь для волос. Интересуется тонизирующими средствами, лосьонами — и ценами, конечно. Самые действенные лекарства — самые дорогие. Другой не обращает внимания ни на цены, ни на то, как повлияет эта трата на его бюджет. Важно одно — сохранить волосы. Не хочет стать лысым, как шеф. Другой решает за него. Другой отважно составляет план. Ежедневно он передает шефу чеки и ждет, чтобы он их подписал. Иногда шеф подписывает, разговаривая по телефону. Не всегда получается одинаковая закорючка. Но он изучил все ее варианты. Может подделать так, что не заметят разницы. С чеком и чемоданчиком отправляется в банк, получает сумму. Затем входит в турагентство. Вот такой план. Очень простой.

В этот вечер возвращается домой пораньше. Жена и выводок спят. Закрывает все окна и включает газ. Жаль ликвидировать старичка. На минуту останавливается, смотрит на спящего, поправляет одеяльце. Кажется, старичок — это уж слишком. Но забрать его с собой не может: старичок будет обузой. Точно знает — никакого багажа. Все-таки вина отягощает. Другой убеждает: на милосердии далеко не уедешь.

Утром следующего дня вертолеты, кажется, летают еще ниже. Взглянув вверх, он может различить нацеленные на него стволы. Хотя взрывы привычны, он должен принять меры предосторожности. Вовсе не нужно, чтобы какой-то теракт порушил его план. Вероятно, следовало взять такси. Но тогда рискует застрять в пробке. Входит в банк. Кассир с козырьком на лбу рассматривает чек. Речь идет о крупной сумме. Должен посоветоваться с управляющим. Секунды превращаются в минуты. Другой сохраняет спокойствие. Наконец управляющий просит следовать за ним. Проходят коридор, зарешеченные двери. Вооруженный охранник в конце. Управляющий отдает приказ. Открывается последняя решетчатая дверь. Гигантский сейф.

Через несколько минут входит в турагентство с чемоданчиком, набитым деньгами. Рекламный агент предлагает различные отпускные варианты. Он слушает, листает брошюры. Купит билет на имя секретарши. В Мехико. Она должна дождаться его в Мексике. А он поедет по земле: автобус до границы с Бразилией. В Бразилии — другой автобус. Сначала — в Сан-Паулу, потом — в Рио. Будет часто менять города. Переправится через Амазонку, а там — вверх, на север, по Тихоокеанскому побережью двинется на встречу с девушкой.

Соломенная шляпа, темные очки, черные усы, цветастая рубашка, белые брюки и туфли, всегда с чемоданчиком в руке, под обжигающим солнцем, идет по пустынной в час сиесты улице. Песня слышится из таверны. Посетителей не много, уткнулись носами в столы. В углу смуглая девчонка с косами играет на гитаре. Между перебором струн слышится гудение мух.

Спрашивает бутылку мескаля[8]. Оглядывается вокруг. Уже не нужны ему деньги. Понимает: чтобы оказаться здесь, не стоило делать того, что сделал. Не стоило запутываться с девушкой в безнадежной страсти, которая привела к беременности. Не стоило во имя этой страсти отнимать жизнь у жены и выводка. И красть не стоило. Вспоминая каждый из этих поступков, чувствует усталость. Спрашивает себя, не было ли то, что он делал ради счастья, верхом несчастий. Теперь он понимает, что счастье было не там, где он его искал. Может быть, счастье — в желании быть счастливым. Этот стол, эта девчонка, песня о ласточке. Теперь имеет значение только прохлада таверны, мескаль и песня. Срывает накладные усы. Проведя рукой по лбу, замечает, что капельки пота окрасились краской для волос. Снимает очки. Понимает, что судьба посылает ему сигнал. Сигнал — в бутылке. И этот сигнал — червяк.

Приканчивает бутылку и проглатывает червяка. Червя вины. Девчонка допела песню. Он подходит к ней. Уже не маскирует хромоту. Отдает ей чемоданчик. И уходит.

Опять на солнцепеке. Говорит себе: все, что он хотел, — это стать другим. Но он не другой, он все тот же, всегдашний, застывший на сиденье пустой подземки и в темноте, пробудившийся от вызванного усталостью сна, со слипшимся ртом и тошнотой оттого, что проглотил червя. Только теперь, проснувшись в темноте, с сильно бьющимся сердцем, он понимает: уснул в последнем поезде, уже проехал конечную станцию, и сейчас один в лабиринте туннелей и путей, где поезда застывают в неподвижности до утра. Попался. Выхода нет: проведет ночь здесь, в подземелье, арестантом этого лабиринта.

Даже света нет, чтобы почитать научный журнал. Ноги замерзли. Дрожит. Чихает.

Даже в такую ночь, когда льет как из ведра, вертолеты по-прежнему кружат над зданиями. Дождь стучит в окна офиса.

Не сидится за столом. Молнии освещают столы-гробы. Оглядывается на стол позади. Время от времени раскрывает тетрадь. Прочитывает несколько строчек и тут же прячет ее в ящик. С тех пор как сослуживец пропал, его стол остается пустым. Раз нет замены, думает он, это должно иметь объяснение. С одной стороны, эта пустота может означать, что там, наверху, сокращают расходы и в самый неожиданный момент может случиться новое сокращение персонала. С другой — это отсутствие стало почти осязаемым, превратилось в кару: с тех пор как сослуживец пропал, он вспоминает о нем все чаще, а иногда ощущает, как, невидимый для других и видимый ему одному, тот наблюдет за ним точно так же, как делал при жизни. Тогда он внезапно поворачивается и вместо сослуживца видит другого, пишущего в тетради. Сожалеет, что не отделался от другого как от сослуживца. Потому что ради избавления от другого придется сначала отделаться от самого себя.