А теперь они за столом, лицом к лицу, едят и всматриваются друг в друга. Жуют и молчат. Подают друг другу бумажные салфетки, чтобы вытереть губы, перед тем как выпить воды. В ней, с ее очочками, в которых он видит свое отражение, сочетается наивность с озорной непринужденностью. Думает, такого взгляда не может быть у проныры.

За дальним столом увидели сослуживца. В одиночестве читает и, читая, пишет. Проглатывая кусок за куском мясную запеканку, похоже, записывает в тетрадь то, что читает. Заглядывает в книгу и пишет. Снова и снова. Оба — и он, и она — одновременно заметили сослуживца и молча наблюдают за ним. Ни один не отваживается что-то сказать. Он боится, что ей придет в голову пригласить его за их стол, но нет. Она остерегается сказать, что думает о сослуживце. Ее осторожность не напрасна, думает он. Известно, что любая сплетня о ком-то из офиса — трехъязыкое пламя. Оно жалит говорящего, жалит слушающего и жалит сам объект сплетни. Проигнорировав сослуживца, будто и не заметив его присутствия, напомнившего об офисе, они продолжают разговор. Но ушла непринужденность. Уверен, оба думают об одном и том же: тревога одна — появление сослуживца. Их видели вместе — повод для подозрений. А вдруг это не случайность, что сослуживец выбрал это заведение, чтобы пообедать.

Разговаривают о еде. Ей нравится японская кухня, ему — итальянская. То, что ей нравится японская, настораживает. Наверное, это шеф приобщил ее к японской, все уловки соблазнителя. Вспомнив о шефе, приходит в бешенство. Приходится отпить воды, чтобы вздохнуть посвободней. Она спрашивает, пробовал ли он таиландскую еду. Мотает головой. Дальше Китая он в гастрономических путешествиях не заходил. Уточняет — до Кантона. А мексиканскую? — спрашивает ее. Нет, не пробовала. Ей говорили, что она острая. Поясняет — плохо усваивает острую пищу. И краснеет: ее оперировали. Нет-нет, не нужно подробностей. Как-нибудь вечером пригласит ее во французский ресторан. Сказал и застыл в ожидании. Она режет ножку. Говорит, что видит в нем человека эмоционального. Он пленен ею, изощряется, чтобы выложить все, что знает из истории и географии. Например тальерини[3]. Их привез Марко Поло с Востока. Рассказал ей о путешествиях Марко Поло, потом отвлекся повествованием о Шелковом пути. Собирался уже отправиться на север, к золоту Сибири, но остановился. Спросил, не наскучил ли он. До крайней степени заинтересованная, она уверяет, что нет. Каждый день узнается что-то новое, ей нравится, что он так много знает. Он скромно опускает голову. Она и вообразить не могла, что так близко, за письменным столом, находится такой высокодуховный человек. Он польщен, просит не идеализировать его. Она спрашивает, умеет ли он готовить. Это хороший повод, чтобы поговорить о себе, о том, что несчастлив в браке, но прозвучит как типичное оправдание адюльтера. Она рассматривает его. Он не может выдержать этого взгляда: сгорает от стыда. Перевел взгляд на стол, где был сослуживец. Тот ушел, а он и не заметил.

Она признается, что обожает приправу карри и соевый соус. Помолчали. Помолчали и взглянули друг на друга. Взглянули и опустили глаза. Потом он глядел на телевизор, а она глядела на то, что смотрит он. Полиция отлавливает уличных мальчишек, а те сопротивляются. Деваха с ножом отбивается от женщин-полицейских, которые припирают ее к проволочной изгороди. Они дубинками усмиряют ее, надевают наручники, запихивают в патрульную машину. Камера фиксирует окровавленную голову, красный след на асфальте. Когда краткие новости заканчиваются, снова посмотрели друг на друга. Продолжают молчать. Никто не заговаривает о том, что произошло накануне.

Наконец он не выдерживает и начинает первым. Он думает, что нужно поговорить о вчерашнем. Такого, как вчера, признается он, не испытывал никогда в жизни. В телевизорах какие-то машины горят на обочине пустынной дороги, черный дым, раскиданные трупы между бегающими пожарными и санитарами. Она говорит ему, что не нужно смешивать случившееся с влюбленностью. Он возражает — любовь, хоть и нежданная, вполне реальна. С тех пор как они расстались на рассвете, только о ней и думал. А сейчас не знает, как бы снова встретиться с ней. По уши влюблен, такие дела. Она слушает его. Слушает и ест. Вот на тарелке уже только куриная косточка. От тыквенного пюре — ни следа. Он почти не ел, замечает она. Человек из офиса печально смотрит на свою тарелку. Мясо остыло. Она показывает ему на картошку. Пусть поест хотя бы картошки. Это любовь отбила аппетит, улыбнулся он. Понимает, что не стоило спешить с признанием в любви. Видит ее на коленях шефа. Она рассказывает про этот обед, про его признание. Изображает его. Любовники смеются. Над ним смеются. Еще смеясь, она становится на колени, расстегивает ширинку шефа и берет его член в рот. Шеф придерживает ее голову.

Что это, снова фантазии? — спрашивает он себя.

Пьет воду.

Улетучиваются минуты обеденного часа. Спрашивает себя, у него ли одного такое ощущение быстротекущего времени. Они встают, идут среди жующих, проталкиваются к кассе. Он спешит заплатить. Она возражает. Он настаивает. Пополам, предлагает она. Этот отказ может быть просто феминистским жестом, но это и отвержение. Он разочарован. Вдруг приходит в голову, что подарить ей цветы было бы в самый раз. Задается вопросом, какие цветы дарить. Но соображает: если сейчас подарит цветы, то в офисе, увидев ее с цветами, все будут сплетничать про это. Придется подождать. Вечером найдет другую возможность. Эту ночь он не упустит. Думая о ночи, произносит про себя это слово нараспев, как выпевают его исполнители болеро с Карибских островов.

Вышли на улицу. В небе — вертолеты. Раз летают так низко, значит, что-то случилось. Хватает ее за руку, и они торопятся поскорей добраться до офиса. Едва входят в холл, как взрыв за их спинами сотрясает все здание. Взрывная волна, грохот, закладывает уши. Он толкает ее к лифту. Бегом, кричит он ей, не останавливаться. Теракт произошел на улице, напротив. Крики, выстрелы, лай, рыдания, сирены, хаос. Персонал бросается к лифтам. Двери лифта закрываются, они зажаты внутри. Есть такие, что истерически смеются. Некоторых вот-вот вырвет. Кто-то обделался. Она благодарит его за инстинкт самосохранения.

Устраиваются за своими столами, берутся за работу. Сослуживца за столом нет. У человека из офиса появляется надежда, что того убили при теракте. Какое было бы облегчение, если бы взрыв его погубил. Вообразил пожарных и спасателей, собирающих останки сослуживца, сюда — руку, сюда — кишки, туда — ногу. Но нет, сослуживец немного погодя появляется. Стряхивает пыль с плеч и садится за стол.

Если Бог есть, он должен освободить его от этого типа.

С этого момента и до конца дня он должен сдерживать свою страсть. А еще — остерегаться взгляда сослуживца, взгляда, который он ощущает на своем затылке. Оборачивается. Похоже, сослуживец сосредоточился на работе. Отрывает взгляд от папки и снова шлет ему эту свою улыбочку.

Точно так же, как на рассвете, когда уходил из квартиры девушки и стал отсчитывать секунды, отделяющие его от новой встречи, так и сейчас начал отсчитывать их. Во рту пересохло, влажные ладони, сердцебиение. Усмирить желание, говорит он себе. Не получается. Хватает блокнот. Записывает каждую фразу разговора в едальне. Что она сказала, все, что она ему сказала. Каждую фразу можно по-разному истолковать. Пишет фразу за фразой. Еще записывает, как реагировала девушка: улыбнулась, вздохнула, промолчала. Обнаруживает: его заметки похожи на дневник. Вспоминает о сослуживце и его тетрадке. Его потрясает мысль о том, что он столько времени питал неприязнь к ближнему, а сейчас, вот только сейчас понял, что совсем близко, за соседним столом сидит человек, который мог бы стать другом. Как горячка, охватывает его желание повернуться к сослуживцу и все ему рассказать, открыть душу, поведать ему о своей опустошенности и еще, как он, отравленный ревностью, не доверял ему, считал врагом. Конечно, сослуживец, пораженный открытостью души, обнимет его. Но тут же возобладало благоразумие. Наверное, рано выставлять на всеобщее обозрение свою душу. Должно быть, и это всего лишь одна из его фантазий.