Его ранят эти слова. Убрал руку. Опустил голову. Она понимает, что обидела. Бормочет, что не хотела его унизить. Канцелярская крыса — это не про него. Он спрашивает, с кем она ходила на кикбоксинг. И сразу понимает, что этот вопрос не следовало задавать. Она всматривается в него, всматривается и молчит. Отвечает не сразу: меньше знаешь — крепче спишь. Уже поздно. Она устала.

Он замыкается в себе, и она спрашивает, что с ним, о чем он думает. Ну ладно, раз он зациклился, она скажет. На кикбоксинг с шефом ходила. Уточняет — два раза ходили, только два раза. Нет, пожалуй, три раза. Ее раздражает, что он требует объяснений. Да нет, он не просит объяснений, оправдывается он, просто любопытно. А если уж его так интересует, то в те разы они потом спали вместе. Что еще он хочет узнать? Может, хочет знать, удовлетворяет ли ее шеф? Да, она любит шефа. Спрашивает: он ведь это хотел узнать. Если нужны подробности, пусть спрашивает, не стесняется. Прямо, пусть прямо спросит.

Ему до смерти хочется знать, но говорит, что нет. Извиняется: не хотел терзать ее. Она вне себя. Говорит, посмотрим, дошло ли до него — ну не хочет она говорить о любви. Не хочет снова влюбляться. И вообще поздно разгуливать по центру. Она отказывается ехать на такси. К чему такое транжирство. Если поторопятся, еще успеют на последний поезд подземки. Вдруг сменила тон. Говорит с ним как с мальчиком: пусть будет доволен тем, что есть. Улыбается — и вчерашний бренди еще не допит.

Едут одни на последнем сиденье последнего вагона. Подземка в этот час опасна. Пустые станции. На следующей станции может ворваться банда бритоголовых с бейсбольными битами. Содрогания поезда в кишках города. Девушка почти кричит и едва перекрывает перестук колес. Шефа уже не поминает. Почему же не поминает? — спрашивает он себя. Чтобы не ранить. Из жалости. Когда она устала кричать, он прокричал одну из своих фраз на случай: поездка длится уж вечность. На каждой остановке, когда открываются двери, у человека из офиса замирает дыхание, пока они не закроются снова. Иногда оба с пересохшими глотками умолкают. Стальной грохот погружает их в это внезапное молчание. Тогда поворачиваются к окну. Ему не нравится ее отражение, потому что, когда открыт рот, в стекле видно отсутствие коренного зуба. Чтобы услышать друг друга, приходится кричать. Лица деформируются от натуги.

Двери открываются и закрываются на станциях. Поезд-призрак кажется невесомым и стремительным. Давно пора сменить настроение, особенно сейчас, когда осуществляется его мечта. Прижимаясь к девушке, чтобы лучше слышать, чувствует, что его гложет сомнение: в кого же из двух влюбилась она — в него или в него-другого.

Выходят. Щелчки турникетов. Эхо шагов. Только их шаги слышатся в переходах. На подходе к эскалаторам ночной холод пронизывает до костей. Блочные дома не так близко, как он рассчитывал. Пересекают забетонированную площадку. Здесь ночь еще темнее, туман еще гуще, а холод — резче. Самый близкий жилой дом — через квартал. Если он убьет девушку, никто ничего не услышит. Никто и ничего. Идеальное преступление. Просто одно из многих жестоких убийств в этом районе. Чтобы было похоже, нужно еще забрать деньги из сумочки. Полиция заподозрит уличных парней. А если его арестуют и сыщики начнут допрашивать, он ответит: убил, чтобы навсегда запомнить ее красавицей. Спрашивает себя, что это ему в голову взбрело. Потому что не хочет, чтобы иллюзия испарилась. Она смотрит по сторонам. Ей страшно. Говорит ему. Он и представить себе не может жестокость, царящую тут. Даже в своей квартире она не чувствует себя в безопасности. Если кто-нибудь заберется в ее квартиру и нападет, никакие соседи не придут на выручку. Те, что не спят и смотрят телик, услышав крики, запустят звук погромче. Те, что спят, проснувшись от воплей, перевернутся в постели и накроют голову подушкой. Страшась окружающей тишины, она предлагает перейти улицу и идти по противоположному тротуару, там светлее. Быстрей, просит она.

Уже виден освещенный киоск, желтый свет у блочного дома. Движутся силуэты: пьяные парни и девушки. Слышна музыка. Успокойтесь, говорит он ей. Конечно, ей спокойней рядом с ним, отвечает она, но лучше обойти позади автозаправки. Он возражает: за полквартала от автозаправки — автострада, и неизвестно, с кем придется встретиться под ее опорами. Он с ней, пусть не боится — говорит он ей. Выше голову. Подавляя страх, ведет девушку под руку. Подходят к киоску. Компания танцует. Будь что будет, нужно идти вперед. Он идет выпрямившись, ведя ее под руку.

Все никак не кончается их проход перед киоском. Пробираются сквозь пьяную компанию. Тела, дешевые духи, пот, алкоголь. Крашеные волосы и бритые головы, татуировки и пирсинг. Камуфляж и черные куртки. Он и она идут, не глядя по сторонам. Слышат музыку, хохот, шутки. Музыка и неистовство банды. Они слишком пьяны и накачаны наркотиками, чтобы заметить пару. Ему трудно поверить, что худшее позади.

Подходят к дому. Входят в квартиру, и она разувается. Для него это означает почти раздевание. Потом она выключает мобильник, приглушает автоответчик и исчезает на кухне.

Он опять рассматривает каждый предмет. Эти тарелки на стенах, фарфор, семейные фотографии, дипломы в рамках и плюшевые медвежата. Множество медвежат. Каждая деталь имеет значение, свою историю. И у каждой истории — своя тайна. Ему хотелось бы раскрыть все ее тайны.

Она вернулась с двумя бокалами, достала бутылку бренди. Эта женщина знает, чего хотят мужчины и что она может получить взамен, думает он. Нужно выпить, говорит она. Он следует за ней. Бренди обжигает. Спрашивает себя, которая из двух настоящая — вчерашняя или эта. Снял пальто, пиджак, ослабил галстук, хлебнул еще бренди. С надуманной развязностью восседая на диванчике, раскрыл крыльями руки, положив их на спинку. Ждет, что она сядет к нему. Но она все крутится. Поставила диск. Меланхолия фокстрота. Печаль сжимает его сердце, когда она садится на диванчик напротив него и кладет ноги на низкий столик. Она смакует бренди. Вызывающе посмотрела на него через бокал. Спрашивает, мастурбирует ли он.

Отвечает, что он любит ее. Уже сказала: никакой любви, отзывается она. Может, надо уйти, думает он. Она трогает себя. Спрашивает, не хочет ли он помастурбировать для нее. Он мастурбацией не занимается, возражает он. Предпочитает заниматься любовью. Не нужно о любви — просит она. Не сегодня. Любовь всего лишь одиночество. Упрашивает: пусть потрогает себя, ради нее. Настаивает: если захочет, она ему поможет. Подсаживается к нему, расстегивает ширинку, спрашивает, хорошо ли ему. Говорит — она тоже трогает себя. Пусть посмотрит, как это делается. Ласкают и разглядывают друг друга. Ее глаза наполняются слезами. Он притормаживает, ищет бумажную салфетку, но она просит его продолжать. Она плачет и ласкает себя. Пусть не отвлекается, просит она, не останавливается. Он тоже плачет. Но ему хорошо.

Три часа ночи на всех часах города. Три часа ночи на мокрых улицах. Три часа ночи в галереях, где лежат бездомные. Три часа ночи на станциях подземки. Три часа ночи на бетонированных площадках. Три часа ночи на пустых автострадах. Три часа ночи на догорающих обломках — следах последнего теракта. Три часа ночи в лагере повстанцев. Три часа ночи в казармах. Три часа ночи на взлетно-посадочных полосах. Три часа ночи в ангарах, где застыли вертолеты с лопастями, мокрыми от крови летучих мышей. Три часа ночи в спящих больницах. Три часа ночи в камерах полицейских участков и в переполненных тюрьмах. Три часа ночи в порту. Три часа ночи в правительственных зданиях. Три часа ночи в пустынном офисе. Три часа ночи в квартире, где спит его жена и весь выводок. Три часа ночи в квартире секретарши. Три часа ночи в элитарном поселке, где живет шеф со своими балканскими приемышами. Три часа ночи в комнатке, где поместились сослуживец и его невеста. Три часа ночи, а он вводит кулак в ее влагалище. Девушка тяжело дышит, выгибается. В эту ночь, в три часа, он еще раз убеждается, что не может жить без нее.