— Наверно, хочет с тобой посоветоваться, — говорит госпожа Пупарден, сама в это не веря.
— Видимо, так, — соглашается господин Пупарден, который верит в это предположение не больше, чем супруга, но все равно благодарен ей.
Вечер проходит в ожидании звонка, но телефон упорно молчит. В конце концов он все же звонит — в тот самый момент, когда хозяин дома, уже давно порывавшийся, скрывается в уборной.
— Ну конечно!.. Элиза, пусть твой кузен минуточку подождет! Альбер, а ты поторопись!
Подбегает запыхавшийся господин Пупарден, но, прежде чем взять трубку, он считает своим долгом застегнуть все пуговицы.
— Да что ты, Альбер, по телефону ведь не видно.
— Я не привык так разговаривать, — объясняет господин Пупарден, пока Элиза из последних сил поддерживает разговор о фильмах, которые стоит посмотреть, — ни одного из них она не видела. «А вот и папа». — Добрый вечер, Адриен. Прошу меня извинить — я работал… Да… Разумеется… Как завтра?! О нет, это невозможно! Послезавтра, если хотите, — пожалуйста… Договорились. Всего наилучшего, Адриен!.. Спасибо, и вашим также!
— Ну что? — в один голос спрашивают Элиза и ее мать.
— Он хочет повидаться со мной. Тогда все и объяснит. Обе удовлетворенно кивают, как будто получили исчерпывающий ответ.
— Он намеревался встретиться со мной завтра, — возмущается господин Пупарден. — Вы только представьте себе: завтра! Как будто у меня нет других дел! Я сказал ему: послезавтра. Похоже, он торопится — наверняка, как ты и говорила, ему нужна от меня какая-то услуга.
— Я говорила — совет, друг мой, — робко поправляет госпожа Пупарден.
Господин Пупарден некоторое время размышляет и наконец заключает:
— И все-таки кино — это несерьезно.
И они отправляются спать.
В тот самый день, пока господин Пупарден был на службе, Адриен растолковывал жене тонкости производства и проката фильмов.
— Дорогой, — мягко заметила та, — ты объясняешь мне, наверно, раз в третий, но это выше моего понимания.
— Да потому что тут нет никакой логики, — смеясь, сказал ей муж. — Как раз это больше всего и забавляет меня в моей профессии: ее полная нелогичность.
— И это говоришь ты, выпускник Политехнической школы!
— Вот именно: для меня это что-то новое. Я вот о чем тебе толкую: мы вынуждены приступать к рекламе наших картин еще тогда, когда они только снимаются…
— Китайская грамота какая-то!
— … и чтобы не дать нагреть руки какому-нибудь рекламному агентству, мы сами основываем новую фирму — чистейшей воды фикцию, — состоящую из кабинета, телефона, секретарши, которая должна отвечать на звонки, и управляющего, которому делать совершенно нечего!
— Не считая, конечно, рекламы для ваших фильмов?
— Вижу, ты разобралась в этом лучше, чем утверждаешь, — с улыбкой отозвался Адриен. (От глаз его разбегались морщинки — признак веселого нрава.) — Так вот, и этого он не должен делать! Потому что рекламой нам все равно приходится заниматься на следующем этапе создания картины. В результате наши художники и оформители убивают одним выстрелом двух зайцев, а управляющему остается только подписывать чеки, счета и контракты, которые были бы, даже если бы его самого не было!
— И кто же будет этим счастливчиком управляющим?
— Еще не решили. Нам нужен человек честный, пусть не блещущий умом, но достаточно представительный, в возрасте…
— И прилично он будет зарабатывать?
— Господи, каких-то три-четыре тысячи в месяц — за такую работу это совсем не мало! Но в мире кино аппетиты у людей больше… Кроме того, честолюбец или жулик нашел бы здесь возможности для интриг и махинаций, которые сразу и не обнаружишь. Вот почему нам нужен человек надежный и притом не слишком самоуверенный, а такие, согласись, на дороге не валяются.
Марианна, уже несколько минут о чем-то размышлявшая, положила ладонь на руку Адриена.
— А может, Альбер Пупарден? — предложила она.
— Твой дядя? Но погоди… Во-первых, он служит.
— Да, за восемьсот пятьдесят франков в месяц.
— Знаю, но зато до пенсии! Я же ничего не могу ему обещать: эта фирма — просто фикция, как я тебе уже говорил, и рано или поздно…
— Он мог бы взять на это время отпуск.
— Да, конечно. Но как ты себе представляешь Альбера Пупардена на Елисейских полях?
— Бог ты мой, — парировала Марианна, заметно уязвленная, — я полагаю, он ничем не хуже многих ваших киношников!
— Хорошо, хорошо, дорогая, — пошел на попятный Адриен, обнимая жену, — не будем обижать твоих родственников — ты же знаешь, как я их люблю.
— Вот тебе и представился случай оказать им услугу, — стояла на своем Марианна.
Вместо ответа Адриен тут же позвонил Пупарденам.
Выйдя от Адриена, господин Пупарден еле справился с искушением взять такси, так не терпелось ему поскорей добраться до дому: новая служба, четыре тысячи франков в месяц — ведь еще целых полчаса он никому не сможет рассказать об этой невероятной перемене. Надо скорей поделиться с Эммой, выложить ей все одним духом. Конечно, потом начнутся бесконечные сомнения, они станут взвешивать каждое сказанное Адриеном слово, подсчитывать, строить предположения, откладывать решение до завтра, перебрасываться друг с дружкой одними и теми же аргументами, как циркачи, жонглирующие тремя мячиками на разные лады, — но вначале он должен с маху опорожнить свой мешок с добычей.
Потом ему пришло в голову, что впервые за пятнадцать лет (со дня поступления на службу в министерство) он принесет в дом настоящую новость. Поначалу он подробно описывал малейшие события, происшедшие за день в конторе, но кому они были интересны? Так что постепенно его рассказы сошли на нет, и он принялся сам спрашивать жену и дочь: «Что новенького?» Ведь это они где-то бывали, что-то видели, что-то знали, он же узнавал за день не больше нового, чем медведь в зоопарке. Зато уж сегодня он выступит в роли мужчины, главы семьи: он принесет новость, его будут слушать, расспрашивать: «Ну а он? Что он сказал? А ты что ответил?» До сих пор уверенный, что его ждут в жизни лишь три события: отставка начальника конторы, помолвка Элизы и кончина госпожи Пупарден, он сегодня придет домой, распираемый небывалой новостью… Четыре тысячи франков в месяц! В два раза больше, чем получает начальник! Вчетверо против его коллеги Вотрье!
Теперь ему уже расхотелось возвращаться домой. Какое прекрасное утро… Гляди-ка, на каштанах распускаются листочки! Автобусы пустые. В этот час там, в конторе, переписывают карточки, а госпожа Пупарден, как всегда по утрам, хлопочет на кухне, ни о чем не подозревая, Он остановился перевести дух и прикрыл глаза. Какой-то прохожий оглянулся на ходу и посмотрел на него с любопытством. «Интересно, сколько этот тип зарабатывает в месяц?» — подумал господин Пупарден, глядя ему вслед. И начал развлекаться игрой — оценивать должность и жалованье каждого проходившего мимо: редактор (900 франков) ждал на остановке трамвая, мимо пробежал коммивояжер (700 франков) и толкнул, не извинившись, внештатную служащую (650 франков). При виде важно восседающего в автомобиле директора (7000 Франков) он несколько приуныл, но ненадолго: четыре тысячи — это вам тоже не что-нибудь! Четыре тысячи франков и звание управляющего или уполномоченного — точно он не запомнил. Он принялся вполголоса повторять это слово: «Уполномоченный… Уполномоченный… Уполномоченный…» То оно казалось ему совершенно новым, доселе не бывшим в употреблении: что это значит — исполненный мощи? Работающий в полную мощь? То вообще теряло всякий смысл, словно звуки какого-то чужого языка.
Внезапно он не на шутку всполошился: «А ведь придется менять привычки, опять осваивать дорогу, кабинет… И потом — каковы гарантии, а? Все это прекрасно — выманить меня из министерства, соблазнив астрономическим заработком, но нет ли за всем этим подвоха? Да полно, Адриен славный малый… — возразил он сам себе. — Я ничего не говорю, но у нас с ним разные взгляды на жизнь, и к тому же он молод, чересчур молод: у него нет никакого опыта. — Под „опытом“ он подразумевал „стаж“. — И вообще, кино — это… А что, кино — та же коммерция, не хуже прочих! Надо шагать в ногу с веком, черт побери! К тому же министерство я не брошу: выхлопочу себе отпуск по болезни сердца или просто уйду во временную отставку…» Точного термина он не знал, но ведь должен же существовать законный способ не появляться в конторе месяца три, да еще, быть может, не потерять при этом жалованья, что даст ему в общей сложности 4850 — почти 5000 франков, пять тысяч франков в месяц!
